Комендантский час - Олекса Гуреев
Сказал словно пожаловался:
— Теперь в нашей школе немецкий госпиталь...
— Не горюй, Татос, прогоним фашистов, и ты опять будешь учиться, — подбодрил паренька Третьяк. — Друзей у тебя много в Киеве?
— Нет, большинство уехали с родными. А некоторые не смогли эвакуироваться. Остались Володя Шевчук из восьмого класса и Александр Доброхотов. Да еще Калуст Реханянц, он живет в нашем доме. Калуст самый старший. Когда началась война, он организовал на Лукьяновке истребительный отряд.
— Боевые хлопцы?
— Геройские. Один, правда, хотел в полицейские записаться, но мы его так проучили, что теперь отлеживается. Маски понадевали — он никого и не узнал.
— Молодцы! Вот и организуйтесь с товарищами, подумайте, как лучше действовать, — посоветовал Третьяк. — Листовка, которую вы тайком наклеите на улице, поразит врага сильнее, чем этот камень.
Паренек оказался весьма информированным, поведал о некоторых событиях, происшедших в Киеве в первые дни оккупации. Гитлер пообещал наградить железными крестами сто рядовых солдат и офицеров, наиболее отличившихся в боях за город, по этому случаю планировалось также провести парад войск на площади Богдана Хмельницкого.
Но ни парад, ни награждение не состоялись. 25 сентября отборные вояки вместе с генералами и офицерами вермахта прибыли в военную комендатуру, которая находилась в доме на углу Крещатика и Прорезной, здесь их инструктировали по поводу предстоящих торжеств. В два часа дня помещение комендатуры взлетело на воздух, и все участники совещания погибли. А перед этим была взорвана гостиница «Континенталь», занятая гитлеровцами, и сожжен склад с радиоприемниками, отобранными у населения.
— Теперь в Киеве появились улицы Гитлера, Геринга, Муссолини, Маннергейма, Немецкая... Крещатик назвали Фон-Эйхгорнштрассе... Черт знает что! — с возмущением заключил парнишка.
После всего пережитого в плену так приятно было разговаривать с Татосом, чувствовать в нем дух сопротивления, дух непокорства врагу всех киевлян, ненавидевших захватчиков. Но разговор их продолжался недолго. От Андреевского спуска донеслись голоса людей, женский плач, и паренек стремглав бросился туда, забыв о своем спутнике.
Диверсии, о которых говорил Татос, были всего лишь первыми, но не случайными вспышками молний в непроглядной ночи, нависшей над оккупированным фашистскими войсками Киевом. Это поднимались на священную борьбу против ненавистного врага советские патриоты-подпольщики, бойцы невидимого фронта. Залитый кровью, растерзанный, но не покоренный, Киев оставался в боевом строю. В первые же дни оккупации начал работать Киевский подпольный горком партии в составе заместителя секретаря Виктора Игнатьевича Хохлова, членов горкома Владимира Сидоровича Кудряшова, Михаила Павловича Пятака и других. Патриотов не деморализовало то обстоятельство, что в результате подлой измены попали в руки гестапо, не успев начать работу, секретарь горкома Михаил Григорьевич Рудешко и другие члены комитета, не стало материально-продовольственной базы.
Развернули свою деятельность семь (из девяти) районных подпольных комитетов партии: Железнодорожный во главе с секретарем Александром Сидоровичем Пироговским, Шевченковский — секретарь Петр Кириллович Каркоц, Московский — секретарь Иван Павлович Скляр, Октябрьский — секретарь Иван Филиппович Дудинов, Ленинский — секретарь Александр Николаевич Федоров, Подольский во главе с членом подпольного райкома Тимофеем Федоровичем Подием и Сталинский (ныне Радяньский) во главе с членами подпольного райкома Николаем Петровичем Хрупенко и Владимиром Сергеевичем Литвиновым.
Не смогли начать работу только Печерский и Дарницкий подпольные райкомы партии, подвергшиеся репрессиям уже в первые дни оккупации. В Дарнице гитлеровцы схватили и расстреляли на месте восемнадцать коммунистов-железнодорожников, сотни людей были брошены в застенки гестапо и лагеря. Спасаясь от ареста, член Дарницкого подпольного райкома партии Афанасий Никитич Тимощук вынужден был временно оставить город; подпольную работу в Дарнице он начал вести позднее, в январе 1942 года, когда вернулся из Полтавской области.
В сентябре 1941 года при подпольном горкоме партии был создан штаб диверсионно-подрывной работы во главе с начальником цеха Киевского паровозовагоноремонтного завода Владимиром Кудряшовым. В него входили члены Железнодорожного подпольного райкома партии Георгий Левицкий, Иван Сикорский и комсомолка Таня Маркус. Вскоре к ним присоединились коммунисты Сергей Пащенко, Федор Ревуцкий и комсомолец Александр Горобец. Штаб сразу же развернул боевую деятельность. При непосредственном участии В. Кудряшова, И. Сикорского и Г. Левицкого за пять дней сентября было взорвано помещение станции Киев-Товарный, два основных цеха на паровозовагоноремонтном заводе, главные железнодорожные мастерские, депо имени Андреева, помещение привокзального отделения почты, водонапорные башни на пассажирской и товарной станциях, Соломенский и Воздухофлотский мосты. Владимир Кудряшов и Иван Пятниченко сожгли молокозавод, находившийся на улице Жадановского и начавший работать на фашистов.
Под руководством Московского подпольного райкома партии в конце сентября были выведены из строя фабрики имени Горького и имени Розы Люксембург. Диверсии парализовали также ряд предприятий Октябрьского, Сталинского и других районов города.
Начать активную деятельность в оккупированном Киеве был готов и запасной подпольный горком партии в полном составе: секретарь — Семен Григорьевич Бруз, заместитель секретаря — Павел Тимофеевич Громыко, члены горкома — Галина Степановна Подшивалова и Владимир Илларионович Артамонов (он был одновременно и секретарем Московского запасного подпольного райкома партии).
Под руководством основного и запасного горкомов партии в Киеве с первых дней оккупации развернули работу девять подпольных райкомов комсомола (после массовых арестов из них осталось три), а также сто восемнадцать подпольных организаций и групи. В их составе было полторы тысячи киевлян.
Миновав речной вокзал, Третьяк свернул налево, на Хоревую улицу. С каждым шагом нарастало волнение. Скоро... совсем, совсем близко... Вот и Глубочицкая улица с высокими, как берега реки, взгорьями по обеим сторонам; здесь в старину действительно протекала речка Глубочица, с тех пор улицу и называют по имени реки. На этой улице Третьяк жил с детства, по этим тротуарам бегал в начальную школу, знал здесь каждый двор и дом, каждое дерево. До войны на Глубочицкой было всегда многолюдно: неподалеку находился Житный рынок и знаменитый торговый центр Подола, где можно было купить все на свете. Теперь улица обезлюдела, в магазинах и ларьках были выбиты окна, отовсюду веяло запустением. Третьяк угрюмо шел вперед, задыхался, часто останавливался, прислоняясь плечом то к одному, то к другому дереву.
Близко, совсем уже близко был родной дом, но с каким трудом даются эти последние метры тяжелой дороги! Силы иссякают, шаг становится все короче и короче. Начинала кружиться голова. Дойдет ли вон до той калитки? Там уже конец пути — его дом. Дошел. Теперь всего-навсего надо подняться по шатким ступенькам на второй этаж; ступеньки высились перед ним как крутая гора. Еще усилие, еще.
