Гений разведки - Бортников Сергей Иванович

"Ах… Так… Да я тебе!.."

В тот же миг перед его лицом, словно из-под земли, вырастала лихая ростовская братва… Мол, "зачем мальца калечишь?" За сим — неминуемые "разборки", разговор на повышенных тонах и, как следствие, всеобщий мордобой, во время которого Алик Дровянников (так звали в миру "народного артиста") умудрялся, как у них говорят, обчистить не одно жирное портмоне…

— Позови своего корешка, бесёнок.

— Горбуна? — переминаясь с ноги на ногу, молодой сиделец с подозрением покосился на бывалого — уж слишком необычным показалось его поведение.

Почему?

Несмотря на смертельную болезнь, Полковник старался поддерживать своё тело (и, главное, — душу!) в порядке: никогда не унывал, по утрам при возможности делал несложные физические упражнения и даже пытался иногда тягать гири, правда, в последнее время, — всё реже и реже; посему громоздкие железки успели основательно покрыться пылью под его козырной, отдельно стоящей, шконкой[9]. Но, если б он мог что-то сделать сам, ни за что не стал бы никого просить даже о таком, пустяковом, в общем-то, одолжении — по крайней мере, так было до сегодняшнего дня…

И вот всё изменилось.

Причём — не в лучшую сторону.

"Да уж… Конкретно сдал Дедуля; отощал, осунулся… Похоже, долго он не протянет!" — сделал неутешительный вывод совсем ещё зелёный, но не по годам наблюдательный и сообразительный — избранная "профессия" обязывает! — жулик.

— А то кого же? — устало обронил в ответ немощный "старец" и в очередной раз скорчился от боли, тем самым целиком и полностью подтверждая диагноз своего юного коллеги. — Найди и приведи!

— Зачем? — не совсем участливо и, наверное, абсолютно нетактично по отношению к старшему и более авторитетному товарищу, поинтересовался Алик.

Это в данной ситуации тоже выглядело непривычно и даже в какой-то мере неестественно, странно… Ибо ещё совсем недавно он был рад исполнить любую просьбу этого всеми уважаемого человека, никак не упорствуя и не задавая лишних вопросов.

— Хочу покалякать с ним по душам, покаяться… Авось в последний раз? — добавляя звука, твёрдо и чётко изложил суть своей позиции Дед.

— Кончай! — заводясь, тоже повысил голос Дровосек (так звали его товарищи по несчастью). — Тоже мне — страдалец выискался… Такого и ломом не добьёшь!

— Я раньше тоже так думал, сынок…

— И что, скажите, вдруг изменилось?

— Ничего. Просто время моё ушло. Больше не жилец я на этом свете… А жаль!

— Негоже преждевременно сожалеть о том, чего ещё не случилось… Сами учили…

— Что-то я не припомню в своём арсенале такого афоризма…

— Да как же? Было дело!

— Было… Не было… Какая разница?

— Большая!

— Прекрати пререкаться. Скажи прямо: кликнешь али нет?

— Попробую… Однако предупреждаю: шансов у нас с вами совсем немного, по факту — мизер!

— Разжуй!

— Что?

— Смысл своей последней фразы!

— А… Так ведь он, горемычный, с дальняка[10] вторые сутки не вылезает. После той баланды, что намедни на вечерний заход[11] давали…

— Начальству доложили?

— Конечно! А то предположат от незнания, что он сбежал из лагеря, сделал, в очередной раз ноги, и подымут кипишь; ещё собак по следу пустят…

— Эти могут.

Полковник ещё раз окинул взором щуплую фигуру дерзкого донского форточника, увенчанную узким жёлтым лицом, и, оценив блудливую плутовскую улыбку, не сходящую с тонких, плотно сжатых, уст, вдруг усомнился в правдивости его предыдущих слов:

— А ты, часом, ничего не придумал?

— Чистая правда — зуб даю, — поблескивая беспросветными жульническими глазками, отбился от наезда хитроватый от природы юноша.

— Странно… У меня лично после трапезы никаких неприятных ощущений не возникло.

— Это кому как повезёт, Деда, — продолжал ехидно ухмыляться, обнажая беззубый рот, "философ" Дровянников. — Я ведь тоже дно миски облизал, и ничего, выжил… А нашему корешу Вовану просто не посчастливилось… Сорвало нижнюю крышку конкретно! — продолжил развивать мысль Алик.

— Тогда, может быть, виной тому не похлёбка, а, например, гидрокурица?[12] — выдвинул свежую версию его многоопытный оппонент. — Она мне сразу не внушала доверия… Не трымалась купы[13], как говорят у нас на Полтавщине, разваливалась на мелкие кусочки, штыняла[14] так, что глаза слезились…

— С нашими хитро вымаханными ложкарями[15] всё возможно, — согласно кивнул Дровянников.

— Как бы там ни было, времени на анализ всех обстоятельств этого чрезвычайного происшествия у меня, похоже, не осталось. Поспеши! Как говорили у нас в войсках: ноги в руки — и вперёд за орденами. Быстрее ветра!

— Слушаюсь… Дело-то, по всей видимости, серьёзное! — громко вздыхая, потянулся юнец — до хруста в ещё слабых, окончательно несформировавшихся, костяшках. — Придётся снимать с горшка корешка и нести к вам, Дедуля, на руках. Иначе он не сможет. Но… Надо — значит, надо. Не волнуйтесь — сделаем!

Он нежно потрепал плечо тяжело больного, вкладывая в этот жест всё своё нерастраченное ранее сострадание и немедля выскочил во двор.

— Горбун, ты где? — громко заорал Алик, отступив несколько метров от барака.

(На землю быстро опускалась беспросветная майская ночь, а прожекторы освещали только небольшой участок местности у входной двери.)

— Да здесь я, здесь! — не очень бодро донеслось в ответ откуда-то справа.

— Идти сможешь?

— Не знаю… Пока больше, чем на пять шагов, отползти от нужника не получалось…

— Полковник вызывает.

— Что-то срочное?

— Дед совсем плох! Покаяться жаждет…

— Хорошо. Лечу…

Противно скрипнула дверь, и вдали нарисовалась пока ещё плохо различимая коренастая фигурка, с каждым мгновением увеличивающаяся в размерах.

— Ты останься здесь, — сухо распорядился Подгорбунский, пребывавший в блатной иерархии чуть выше своего закадычного кореша (столько ходок позади!). — Сторожи сортир. Держи для меня место. Всех, кто желает сходить "по-малому" — направляй за угол, а то не успею, не добегу!

— Понял! Бу сделано, — оскалил кривые редкие зубы верный Дровосек.

— По вашему приказанию прибыл! — с показушной лихостью отрапортовал Владимир перед тем, как примоститься на свободный край одиноко стоящей новенькой деревянной койки.

Руку к виску он при этом, естественно, не прикладывал.

На сером, измученном, практически мумифицированном (простите за такое выражение) лице давнего сидельца заиграла слабая улыбка. Вероятно, ему в очередной раз вспомнились славные боевые будни красных броневых сил, которым Дед посвятил всю свою жизнь.

Точнее, ту её часть, что прошла не за решёткой.

Ах, если б можно было повернуть время вспять. И, по мановению волшебной палочки, снова очутиться там, в том сладостном далёком прошлом… Поумневшим. Со светлой головой и огромным жизненным опытом… Скольких ошибок он бы смог избежать…

Все мы умны, как говорится, задним числом!

"Отставить!" — хотел привычно рявкнуть Полковник.

Но…

В местах лишения свободы нет места милым его сердцу уставным отношениям! Воинская дисциплина здесь не только не приветствуется, но и откровенно игнорируется, даже презирается большинством сидельцев…

— Смотри, какое дело…

Дед попробовал немного приподнять уставшее повиноваться тело, но из этой затеи конечно же ничего не вышло, и он продолжил говорить лёжа. Тихо. Спокойно. Почти шёпотом. Но в то же время — уверенно и твёрдо: