Игорь Никулин - День независимости. Часть 2
— Так кто меня уволит? Продолжай, чего заткнулся? Назови фамилию. Операцию «чистые руки» МВД проводит до сих пор.
Валоев насуплено молчал. Против такого козыря крыть было нечем.
— Так как, будем спокойно и доверительно беседовать, или капитально возьмемся за твой бизнес? Учти, если вынудишь, и в дело придется вмешаться нашему ведомству, на благоприятный исход можешь не рассчитывать.
Кавказец умерил пыл и покаянно повесил голову:
— Спрашивайте.
* * *Управившись с делами, вечерним скорым поездом подполковник Кожемякин возвращался в Волгоград. Сидя в пустом купе и прихлебывая из стакана обжигающе горячий чай, он смотрел в черный квадрат окна, подводя черту под прошедшим днем.
Теперь становилось ясно, каким образом паспорта Черткова, Васильева и Русакова попали в Чечню. Кроме официальной торговли, Реваз не гнушался паленой водкой и мелкими партиями наркотиков: на «толбухинский» рынок часто заявлялись пьяницы и наркоманы в надежде на дозу. Одни тащили из дома барахло, сбывая за сущие копейки, другие брали товар взаймы, оставляя залог.
Осенью Реваза навестил брат из далекой Ингушетии и предложил за крупный куш добыть настоящие паспорта, выписанные на славян. Реваз просьбе удивился, но деньги есть деньги…
Полученная информация завтра же уйдет в Ингушетию. Там за Валоева-младшего возьмутся региональные чекисты.
Опытного чекиста угнетало другое — к диверсантам это не приблизило ни на шаг.
24
Железнодорожная станция г. Борисоглебск.
17 мая 14 ч. 00 мин.
В почтовом отделении толкался народ. Несмотря на распахнутые настежь двери, внутри было душно, как в парилке, и слабый сквозняк, гуляющий по переполненному людьми залу, облегчения не приносил.
Выстояв очередь к стойке оператора, Журавлев взял чистый бланк телеграммы и отошел к окну, где его ожидал Олесь.
Достав ручку, он быстро накидал текст, ничем не приметный для несведущего:
«Прибываем восемнадцатого вечером, поездом N 3423. Третий вагон. Встречайте».
Служащая, просмотрев телеграмму, защелкала клавиатурой, сделала пометку:
«Воронеж. Главпочтамт. До востребования. Предъявителю паспорта…»
Рассчитавшись, они вышли на улицу, где было немногим свежее, и направились к вокзалу. В кармане Журавлева лежали билеты на поезд «Борисоглебск — Воронеж»; до отправления оставалось двадцать минут…
* * *— Здорово, мужики! — замахал рукой с перрона Желобов, увидев в тамбуре Семена.
Поезд медленно останавливался. Проводница, оттеснив пассажиров от открытой двери, подняла ребристую площадку, и спустилась по ступеням.
Придерживая сползающую с плеча сумку, Семен поздоровался с Задориным и Падиным.
— Еще кого-то ждешь? — насмешливо спросил он Желобова, всматривающегося в выходящих из вагона пассажиров.
— Так, а Мишка…
— Был, да сплыл, — сплюнул на асфальт Журавлев. — Ну, будем здесь торчать, или поедем в ваши апартаменты?
Машину они взяли у вокзала, и всю дорогу ехали молча.
… Они снимали двухкомнатную квартиру в пяти минутах езды, в центре Воронежа.
Бросив сумку на диван, Журавлев прошел в зал и включил телевизор.
— Ничего квартирка, — оценил Олесь. — Вода горячая есть?.. Потом прет, как от козла.
— Есть, — успокоил Задорин. — И еще кое-что… Специально для тебя.
Он полез в трюмо и бросил ему целлофановый пакетик с коричневой массой.
— А машинка? — Приходько встрепенулся, руки его задрожали.
— На кухне найдешь.
Забыв о ванне, Олесь ушел на кухню, загрохотал дверцами шкафов.
Скоро по квартире пополз кислый запах уксусного ангидрида…
А Журавлев не отрывался от телевизора, где ведущий новостей рассказывал о последствиях недавнего взрыва в Волгограде.
Рядом, на диване и в креслах, молча сидели диверсанты, и никто не решался потревожить его расспросами.
Экран потух. Посидев в раздумье, Журавлев сказал Задорину.
— Поедешь в авиакассу. Мне нужен билет до Ставрополя, на завтра…
Вздохнув, Задорин без отговорок отправился одеваться в прихожую.
— Останешься за главного, — бросил вдогонку Семен. — До моего возвращения.
* * *Они ужинали, выдвинув стол посреди зала.
Семен, сидя во главе стола, молча раздирал вилкой жареный в духовке окорочок. Захмелевший Падин ничего не ел и отрешенно смотрел в тарелку.
— Что голову повесил? — толкнул его в бок Задорин. — Или поплохело с непривычки?
— А-а, иди ты! — отмахнулся Казбек и хлобыстнул наполненную до краев стопку. — Не лезь в душу.
Задорин зло захохотал:
— В душу?.. А она есть у тебя?
Падин швырнул на тарелку вилку и рывком поднялся.
— Будь мы в других условиях…
— А что, в спину пальнул бы? — не унимался Кирилл. — Сядь, неврастеник!
Казбек послушно опустился на стул и полез за сигаретой.
— За что ты Мишку?.. — положил локти на стол, глядя на Журавлева, Желобов.
Неторопливо обгладывая куриную кость, Семен покосился на приятелей. Они смотрели на него, ожидая вразумительного ответа.
Он облизал жирные пальцы, отодвинул тарелку прочь и сытно отрыгнул.
— Он сам себя подставил. У меня не было выбора.
— Значит, ты можешь и нас… того? — мотнул головой Сергей. — Сделали что не по-твоему или прокололись…
— Вон ты как заговорил… — удивленно протянул Журавлев. — Да если б не я, уже на нарах могли чалиться. Ты хочешь на нары? Хочешь? Хочешь оставшуюся жизнь провести за решеткой?.. Мне проще было убрать одного, чтобы не потерять всех вас! Пусть теперь менты мозги греют, чтобы нас зацепить…
— Благодетель… Какая разница, не ты, так другие замочат. Думаешь, после наших похождений, «чехи» оставят в покое? Живи потом, оглядывайся. Не менты, так эти…
Встряхнувшись, в разговор влез Казбек.
— А он верно говорит. Какой им смысл отпускать нас с такими деньжищами? Куда проще: шлепнуть, а денежки — тю-тю…
— Заткнитесь! — негромко произнес Журавлев, и ему повиновались.
Он обвел тяжелым взглядом подельников:
— Мы с вами — одна команда. И сидим в одной лодке! Будете меня слушать, выполнять приказы без лишнего базара — выберемся из этого дерьма. С деньгами!.. Думаю, наши труды стоят немало. А кто не хочет… — Семен неожиданно рассмеялся. — Колхоз дело добровольное: не пойдешь — расстреляют… Все, кончайте трепот! Мне рано вставать.
25
Ставрополь. 18 мая.
17 ч. 00 мин.
В промозглом подвальном помещении царил полумрак. Воздух был затхлым, словно оно никогда не проветривалось, и отдавал кислиной сгоревшего пороха; от стен отслаивалась краска, обнажая белесые от грибка проплешины. Под черным от копоти потолком, свисая на шнуре, неярко горела, покрытая пылью, стосвечовая лампочка.
Внешне комнатка напоминала сарай, куда за ненадобностью сброшены отслужившие свое вещи, и подобие подвального притона, в котором собирается на посиделки незаконопослушные тинэйджеры.
У стены, примыкающей к низкому входу, пылился старый сломанный диван, место которому давно на помойке, с небрежно валяющейся на подлокотнике мятой подушкой. Сбоку дивана, батареей выстроились пустые бутылки из-под пива.
Проход к дальней стене, с замурованным цокольным окошечком, преграждал длинный стол, заваленный заурядным, на первый взгляд, мусором: исчерканными листами бумаги, какими-то коробками и порошками. Здесь же в беспорядке разбросанные медицинские инструменты, аптекарские весы, стеклянные колбы, заполненные разноцветными жидкостями, и составленные стопой книги по химии.
Единственно приличная в этом хаосе вещь — персональный компьютер — выглядел как пришелец из другого мира.
Сейчас подвал был пуст, но на лестнице уже слышались неторопливые шаги. Вниз спускался владелец этой полуподпольной лаборатории, бывший талантливый ученый, которому прочили большое будущее, а ныне закоренелый наркоман и затворник Иван Иннокентьевич Борщов.
Посторонний человек не сразу без труда смог бы определить его подлинный возраст. Нестриженые лохмы волос, обвязанные вокруг лба бечевкой, жиденькая поповская бородка вкупе с высохшим от постоянного употребления героина болезненно бледным лицом, стариковски сутулая спина придавали ему вид умудренного годами человека, которому до пенсии рукой подать.
Картины дополняла заношенная одежда, которую хозяину было некогда постирать, и шаркающая походка, словно на худых ногах Борщова вместо тапочек сидели пудовые сапоги.
На деле Борщов только-только вошел в возраст Христа, месяц назад, в полном одиночестве, он справив свое тридцатитрехлетие.
Иван Борщов был прирожденным химиком, и уже с детства знал, чему посвятит всю свою жизнь. Из школьных предметов он признавал лишь три: химию, физику и математику, считая остальные бесполезной тратой времени. С седьмого класса принимал участие в химических олимпиадах, был замечен специалистами, и из обычной школы переведен в школу со специальным уклоном.
