Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
Шум отодвигаемых стульев смешался со звоном бокалов и криками «ура».
— Кому это они «ура» кричат? — забеспокоился Сломка.
— Имениннику, наверно, — невозмутимо заметила Юргелюшка, продолжая вязать.
— Какому имениннику? Никакого именинника нет.
— Значит, юбиляру.
— И юбиляра нет, что вы глупости болтаете! Наверно, о Польше шла речь…
Но одолевшие его сомнения не помешали ему вовремя отскочить от внезапно распахнувшейся двери и пропустить лакея во фраке.
— Постой! — задержал его Сломка.
Официант остановился. Это был рослый заносчивый парень, с внешностью и повадками первого любовника. До войны он несколько лет работал в варшавском «Бристоле», и этого было достаточно, чтобы Сломка ценил его больше остальных официантов.
— Ну, как там дела, пан Юзеф? — дружелюбно спросил он, перебирая, по своему обыкновению, на животе пальчиками.
Красавчик улыбнулся с сознанием своего превосходства.
— Ничего.
— Пьют?
— Само собой. Сломка потер руки.
— Это хорошо! Не забывайте про французское вино. А к кофе ликер подайте. Пани Юргелюшка, предсказываю вам сегодня хороший заработок.
В кухне ему опять попался на глаза тот грубиян. Они столкнулись в проходе, и их взгляды на миг встретились. Официант нагло присвистнул и повернулся к шефу спиной, совсем как оскорбленный Путятыцкий.
— Пан старший! — крикнул он повару. — Телячья котлета два раза! Крем фруктовый один раз.
У Сломки засосало под ложечкой. Он почувствовал, что должен как-то вознаградить себя за унизительное поражение. Рыбная ловля, запроектированная на завтра, — не в счет, сейчас ему нужно было нечто большее. Он метнул из-под опущенных век взгляд в сторону судомоек. С краю стояла здоровая, крепкая девушка с широким задом.
Он вышел из кухни и поймал за ухо мальчишку-рассыльного.
— Как тебя зовут?
— Тадек, пан директор.
— Отлично! Послушай, Тадек…
— Слушаю, пан директор.
— Беги в кухню и пришли мне сюда Стефку. Знаешь ее?
— Знаю, пан директор.
— Да поживей, одна нога тут, другая там.
Стефка явилась спустя минуту, разгоряченная, с красным лицом и мокрыми руками, пахнущая потом и помоями.
Сломка затоптался вокруг нее.
— Стефка!
— Чего? — недовольно буркнула она.
— Зайди ко мне наверх через десять минут.
— Еще чего! Хватит с меня. И так болтают обо мне невесть что.
— Глупая. Это они от зависти.
— Как же! Есть чему завидовать!
— Я тебе чулки дам.
Она недоверчиво посмотрела на него.
— Правда?
— Настоящие, французские. Приходи через десять минут.
— Шелковые?
— А то какие же?
Она призадумалась.
— Ну, ладно, — сказала она с расстановкой. — А если жених узнает…
Стефкин ухажер всего несколько недель как вернулся с принудительных работ из Германии и устроился на цементный завод в Бялой.
— Глупая, — сказал Сломка. — Откуда он узнает?
Сломка проводил Стефку глазами, с удовольствием глядя на ее широкий зад, причмокнул толстыми губами и побежал дальше. Один коридор, второй, дамская уборная, мужская, опять коридор — настоящий закулисный лабиринт. Прежде чем войти в бар, он заглянул в так называемую комнату для артистов.
Это была маленькая клетушка, в которой переодевались выступавшие в вечерней программе артисты. Сегодняшняя программа — нечто совершенно новое — должна была произвести сенсацию. Выступали Ганка Левицкая и двое известных танцоров — Сейферт и Коханская.
На стук никто не ответил, и Сломка, приоткрыв дверь с надписью «Артистическая уборная», заглянул внутрь. В комнате горел свет, но никого не было. Мебели здесь было немного: простой стол, на котором стояло большое, прислоненное к стене зеркало, продавленная зеленая кушетка, несколько стульев, в углу — красная ширма. На одном из стульев стоял раскрытый чемодан, а в нем в беспорядке свалены пестрые тряпки. Через крышку чемодана было перекинуто желтое платье с оборками, под стулом валялась черная испанская шляпа, до самого пола свисали узкие штанины голубых бархатных брюк. В комнатенке без окон было душно и жарко, как в оранжерее.
Сломка хотел уже уйти, когда из-за ширмы послышался мужской голос:
— Это ты, Лода?
Сломка засопел, но прежде чем успел вымолвить слово, из-за красной ширмы появился совершенно голый Сейферт. Он был среднего роста и, пожалуй, немного полноват для танцора, хотя тело у него было крепкое, стройное и еще молодое. Его, видно, нисколько не смущало, что он голый.
— А, это вы, па« директор! Добрый вечер. Вы не видели Лоду?
Сломка догадался, что речь идет о его партнерше Коханской.
— Нет, не видел. А что, она еще не приходила?
Сейферт не ответил. Он подошел к чемодану и стал рыться в нем. Часть костюмов сразу оказалась на полу.
— А, черт! — выругался он, продолжая копаться в пестром тряпье.
Сломка забеспокоился.
— Как вы думаете, пани Коханская не опоздает? Мы начинаем концерт ровно в девять. Зал битком набит. И пани Левицкой тоже до сих пор нет…
Сейферт пожал плечами.
— Это меня не касается. Интересно, зачем вам вообще понадобилось приглашать эту Левицкую? Личико с кулачок, голос — как у котенка, и в придачу — ноги кривые. Видели мои фото? — Он вытащил из-под трико телесного цвета пачку фотографий и сунул ее в руки Сломке. — Посмотрите. Вот это из «Вальпургиевой ночи», а это из «Шахразады», хороши, правда?
Оставив Сломку с фотографиями, он снова начал потрошить чемодан.
— Вот тебе на! Куда подевался мой желтый шелковый платок? Наверно, эта идиотка забыла его взять. Черт возьми! Ну, как я теперь буду танцевать болеро!… Самый лучший номер.
Вдруг он извлек со дна чемодана платок и успокоился.
— Вот он! Посмотрите-ка, на черном костюме такое яркое пятно выглядит очень эффектно. — И он набросил на голые, дебелые, слишком полные плечи платок и посмотрелся в зеркало. — Эффектно, а? Вот увидите, я произведу фурор.
Напевая под нос, он сделал перед зеркалом несколько па и снова обернулся к Сломке. Вблизи было видно, что у него под глазами мешки, лоб в морщинах, щеки дряблые.
— Теперь такой шелк ни за какие деньги не купишь. Видите? Довоенный, французский. Пощупайте…
Сломка положил фотографии и осторожно прикоснулся к платку.
— Действительно.
— Все, что вы здесь видите, — довоенное. Беда только в том, что Коханской, между нами говоря, все костюмы узки. Надо расставлять, переделывать. Вот здесь, в талии, черт ее подери, толстеет. Ее песенка спета, попомните мои слова.
Скрипнула дверь. Мужчины быстро обернулись. На пороге стояла Лода Коханская — миниатюрная блондинка в меховой шубке, из-под которой виднелось длинное черное платье, отделанное блестящим гарусом. Ее хорошенькое, кукольное личико было искажено яростью. Толстый слой румян и пудры плохо скрывал увядшие черты стареющей, потасканной женщины.
— Пришла? — равнодушно бросил Сейферт и как ни в чем не бывало стал рассматривать свои фотографии.
Коханская с треском захлопнула дверь.
— Думаешь, я не слыхала? Свинья ты, и больше никто! Это моя-то песенка спета? Ты лучше за своим брюхом следи.
Он взглянул на нее с нескрываемым презрением.
— Не ори, истеричка.
— А ты кто? Я только из жалости танцую с тобой.
— Ах, так! Не танцуй, сделай одолжение.
— Так и знай, другая на моем месте даже смотреть на тебя не стала бы, старое чучело!
— Зато ты молодая! Гнилушка размалеванная.
Коханская схватила Сломку под руку и закатилась истерическим смехом.
— Вы только посмотрите на него, пан директор! И это называется танцор. Требуха! Ой, не могу, помру со смеху…
Сломка деликатно удалился. Смех танцовщицы раздавался на весь коридор.
— А-а-а! — простонал Сломка.
У входа в бар он столкнулся с местным антрепренером Котовичем. До войны Котович много лет подряд был директором городского театра, устраивал концерты и разные представления. После того как во время январских боев сгорел деревянный Павильон, в котором помещался театр, он взял на себя роль посредника, приглашая на гастроли артистов из других городов. Это был представительный мужчина с лицом великого артиста. Коварная судьба часто наделяет такой внешностью бездарных людей.
— Добрый вечер, пан директор, — любезно поздоровался он со Сломкой. — Ганка Левицкая уже пришла, сидит в баре. Что за очаровательное создание эта Ганка, если бы вы знали…
— А эти ссорятся, — сообщил Сломка.
Котович не сразу догадался, о ком идет речь.
— Ну, эти…
— А, Сейферт с Коханской!
— Слышите?
Истерический смех танцовщицы был слышен даже здесь. Котович снисходительно усмехнулся.
— Ерунда, не принимайте этого близко к сердцу. Старая история, они уже лет двадцать как ссорятся, и только лучше танцуют после этого. Она закатит истерику, он ее того… и все в порядке… Омолаживаются таким способом. Да, вы не видели случайно моего сына?
