Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз
— Уже распорядился. Где это видано, чтобы для пана графа не нашлось столика? Мое почтение. — Он поклонился Тележинскому, стоявшему с дамами. — Все готово. Прошу за мной!
— Чудесно! — прогнусавил Путятыцкий.
Оставив дам на попечение Тележинского, он двинулся за Сломкой, перекидываясь с ним на ходу словами. Он обожал разговаривать с людьми, стоящими ниже него на общественной лестнице.
— Я вижу, дорогой, дела у вас идут неплохо.
Сломка, помогая себе круглым животом, ловко прокладывал дорогу в толпе. В интимном полумраке, слабо освещенном желто-голубыми отсветами, томно покачивались в такт танго танцующие пары.
— Война кончается, пан граф. Люди хотят поразвлечься.
— Это верно. Своего рода интермеццо.
— Простите, что вы сказали?
— Я говорю, интермеццо. Перерыв. Антракт.
— Вот именно.
До него только сейчас дошло, что хотел этим сказать Путятыцкий, и он уставился на него своими круглыми глазками.
— Вы так считаете, пан граф?
— Ба! — Путятыцкий добродушно похлопал Сломку по спине. — Не огорчайтесь, дорогой. Все будет хорошо. Мы еще не такое видали и все-таки выстояли.
— Золотые слова, пан граф. Я всегда говорю то же самое. Самое главное — выстоять.
В этот момент музыка смолкла и зажегся свет.
— Еще, еще! — послышались голоса с танцевального круга.
Дирижер поднял палочку, свет снова погас, и скрипки заиграли то же танго.
— Где же столик? — спросил Путятыцкий, озираясь.
Сломка окинул быстрым взглядом зал и слегка забеспокоился.
— Минуточку, пан граф.
Молодой официант, которому Сломка поручил найти свободный столик, как раз советовался со своим более опытным коллегой. Сломка налетел на них:
— Где столик для графа?
Пожилой, с многолетним опытом официант решил взять инициативу в свои руки.
— Сейчас все будет в порядке, шеф. Как раз освобождается столик на четверых, я уже подал счет.
Сломка смерил уничтожающим взглядом молодого официанта и с улыбкой повернулся к Путятыцкому.
— Минуточку терпения, пан граф.
Путятыцкий недовольно поморщился.
— Что, ничего нет? Хорошенькое дело!
Он демонстративно повернулся спиной к Сломке и, рассерженный, пошел навстречу Фреду Тележинскому и дамам.
— Представьте себе, все занято.
Сломка, быстро-быстро размахивая толстыми ручками, семенил сбоку.
— Минуточку, пан граф, одну минуточку. Столик уже освобождается.
— Перестаньте морочить голову! — разозлился Путятыцкий. — Освобождается! Где? Целый час нам, что ли, стоять здесь и ждать? Прости, дорогая, — сказал он, заметив предостерегающий жест жены, — но я не позволю, чтобы со мной так обходились. Это похоже на издевательство. Пошли отсюда. Ноги моей больше здесь не будет.
Но Станевич совсем не хотелось отказываться от развлечения. И так они из-за дождя даром потеряли целый час.
— Боже, какой вы деспот! Значит, мы, женщины, совсем не имеем права голоса?
— Пойдемте лучше в бар, — посоветовал Тележинский. — Там, наверно, найдется свободный столик. Знаешь, Адам, кто там обслуживает?
— Ну?
— Кристина Розбицкая.
— Розбицкая? Да ну! Из тех Розбицких, что из Кшиновлоги?
— Нет, это дядя ее из Кшиновлоги. А она с Познанщины. Ее отец, да ты его знаешь, Ксаверий Розбицкий…
— Что ты говоришь? — изумился Путятыцкий. — Как тесен мир! Слышишь, Роза? Фред говорит, что в здешнем баре работает маленькая Кристина, дочка Ксаверия Розбицкого. Знаете, — пояснил он Станевич, — когда-то, в давно прошедшие времена, Ксаверий Розбицкий был безумно влюблен в мою жену…
Сломка, который во время этого разговора готов был сквозь землю провалиться, вдруг заметил, что в глубине зала освобождается столик. Он с облегчением вздохнул и вытер со лба пот.
— Есть столик, пан граф…
— Оставьте меня в покое! — огрызнулся Путятыцкий. — Не нужен нам ваш столик. Обойдемся без него. Пойдем в бар.
Сломка хотел еще что-то сказать в свое оправдание, но решительный жест Путятыцкого заставил его замолчать. Он проводил их глазами и постоял немного, переживая свой позор. И вдруг сорвался с места, помчался вперед, потом круто повернул и снова покатился, как шарик, между столиками.
Но молодого официанта, который подложил ему свинью, нигде не было. Наконец он наткнулся на него в узком коридоре, ведущем в кухню. Парень нес несколько блюд и хотел обойти шефа, но Сломка, выпятив живот, загородил ему дорогу.
— Хорошо, что я тебя встретил. С завтрашнего дня можешь искать себе другую работу. В «Монополе» не место для недоучек, понял?
Официант посмотрел на него искоса.
— Потише! И прошу не тыкать. Я с вами свиней не пас. Сами можете искать себе другую работу.
Сломка онемел от возмущения. Он побагровел, и ручки замерли у него на груди.
— Что? Что ты сказал? Ах ты подлец!
— Но, но! — по-варшавски протяжно сказал парень. — Смотрите, как бы вам не пришлось иметь дело с профсоюзом. Ну-ка посторонитесь, добром прошу, посетители ждут.
Сломка не проронил ни слова, словно язык проглотил. Он стоял с открытым ртом и выпученными глазами. Кровь бросилась ему в голову. А парень, не долго думая, бесцеремонно отстранил его локтем и исчез за дверью зала.
«Сейчас меня хватит удар», — подумал Сломка, чувствуя, как кровь железным молотом ударяет в виски. И ему стало себя жалко. Умрет, и никто, ни одна собака, не проводит на кладбище. Повезут на дрогах одинокий гроб и закопают в яме, как падаль. На глаза набежали слезы. «Надо будет завтра с утра отправиться на рыбалку, — подумал размякший Сломка. — Это всегда помогает. А этого негодяя я все равно прогоню».
Успокоенный и как бы снова примиренный с жизнью, он вперевалку потрусил по коридору на кухню. И окончательно воспрял духом, когда на кухне при его появлении прекратился оглушительный галдеж. Судомойки перестали трещать, два коридорных, которые болтались тут без дела, моментально улетучились. Официанты, осаждавшие толпой задерганного повара и требовавшие поскорей отпустить заказанные блюда, тоже успокоились. «Холодный борщ четыре раза! Два раза шницель по-венски! Деволяй, один раз!»— послышались спокойные голоса. На кухне, как по мановению волшебной палочки, воцарились порядок и тишина.
Насладившись порядком и вновь обретя душевное равновесие, Сломка побежал по другому коридору, короткому, но широкому, который соединял кухню с залом для банкетов.
Старуха Юргелевич, по прозвищу «Юргелюшка», вдова умершего много лет назад портье из «Монополя», сидела, выпрямившись, на низенькой скамеечке возле двери в уборную и вязала на спицах свитер для внука.
Сломка остановился и засопел.
— Ну, как там дела, Юргелюшка?
Юргелюшка подняла маленькое, кроличье личико и посмотрела на него выцветшими, старческими глазами.
— Речи говорят.
— Да?
Сломка прислушался. Из-за закрытой двери доносился громкий, сочный баритон Свенцкого.
— О, сам министр!
Юргелюшка безо всякого интереса отнеслась к его словам и снова принялась за свитер.
Она очень любила своего внука Фелека, которого сама вырастила: зять ее, Шиманский, погиб в сентябре тридцать девятого года, а дочка умерла несколько месяцев спустя от заражения крови после аборта.
Сломка скосил глаза на белую дверь уборной. Она сияла безупречной чистотой. Юргелюшка знала свое дело и была неоценимой работницей.
— Рвало кого-нибудь?
— Что вы! — спокойно ответила Юргелюшка, не прерывая вязания. — Рано еще.
Сломка почесал нос.
— Гм…
— Все идет своим чередом. Сперва речи говорят, а потом сюда будут бегать, обязательно будут…
— Вы небось подзаработаете сегодня, а?
— Да уж надеюсь. Но заранее ничего нельзя сказать. До войны здесь разные бывали банкеты. Один раз даже министр был.
— О! — оживился Сломка. — Кто же это? Как его фамилия?
— Я уж теперь не помню. Такой видный из себя господин. Так вот, не то он чем-то отравился, не то вообще животом маялся, только то и дело сюда бегал. Весь, простите, стульчак запакостил. И что вы думаете — ни гроша не дал!
— Вот негодяй! А еще министр!
— И то сказать, сам-то извелся. Я боялась, как бы он на тот свет не отправился.
— Вот был бы номер!
— Не приведи бог! Плюньте через левое плечо. Ну, не дал, так не дал. Другой даст. Пути господни неисповедимы: одних он карает, других милует.
Сломка подошел на цыпочках к двери.
— Говорит еще? — скорее из вежливости, чем из любопытства, спросила Юргелюшка.
Сломка замахал рукой. Из-за двери отчетливо доносился голос Свенцкого.
— Никаким силам, — говорил он, — не поколебать и не умалить наших замечательных исторических побед. Будущее принадлежит нам, и мы его построим. Дорогие товарищи! — Он повысил голос. — Я счастлив, что в такой знаменательный день мне выпала честь от своего имени, от имени всех присутствующих и населения города Островца приветствовать нашего уважаемого гостя, товарища Щуку, и поднять бокал за процветание нашей великой демократической родины. Ура!
