Гельмут Пабст - Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943
«Атака на расположение роты справа», «Противник в траншее выдвинутой позиции роты».
Связь с тыла нарушена, все линии отрезаны. Переключаемся на радиосвязь. Пехотные орудия отвечают. Вскоре полк подвергает артобстрелу зоны 12 и 13. Над нами пролетают снаряды по перекрестным траекториям.
7.30. Атакующие цепи русских групп поддержки были прижаты заградительным огнем. Атака на две роты, расположенные дальше по правому флангу, была отбита, частично в рукопашном бою. Прорыв был ликвидирован, а танковая атака слева захлебнулась. Подтягиваются резервы, и линейный дозор возвращается под огнем противника, постепенно ослабевающего. Овраг за огневой позицией изрезан полосами почерневшего снега, по ширине в двести метров. Снег выглядит таким, как будто был обожжен; на пути попадаются булыжники и комья земли.
9. 15. В середине занятой врагом траншеи продолжает держаться группа наших. Наши снайперы контролируют траншею сообщения между штабом батальона и ротой справа. Они подстреливают каждого русского, избежавшего заградительного огня или пытающегося отступить.
У нашего передового наблюдателя там – военно-полевой день, стрельба из орудий, используя все их возможности. Противник остановлен. Его ракетные установки беспорядочно ведут огонь по сектору.
10.10. Противник не прекращает попыток прорваться вперед. Но телефонная связь давно восстановлена, и у полка все до одной батареи на связи. Приятно слышать команды управления огнем. На позиции пехоты они опять слушают музыку. Йохен Гренковиц только что вернулся из линейного обхода; было шесть обрывов на этой стороне на. одном только месте. «Представь, – сказал он, – я чинил линию, распластавшись, как блин, когда проходил мимо ротный посыльный. «Привет, Йохен, хорошо проводишь время?» – «Подожди минутку, – сказал я, – ты куда идешь?» – «Я? В кино!» И, черт побери, он пошел в город».
До полудня светило солнце, и траншея снова была в наших руках. Контратака не встретила большого сопротивления. Окруженная группа держалась все это время. Наши потери были на удивление незначительны. Один дезертир с Волги рассказал, что из трех сотен русских, атаковавших траншею, двести были убиты к тому времени, как он дезертировал. Остальные пали под пулями снайперов и под взрывами гранат, а эшелон поддержки откатился под ударами артиллерии.
Между нашей собственной траншеей и колючей проволокой противника мы смогли насчитать пятьсот пятьдесят тел убитых. Количество трофейного оружия было представлено восемью тяжелыми и легкими пулеметами, тридцатью пистолетами-пулеметами, пятью огнеметами, четырьмя противотанковыми ружьями и восемьюдесятью пятью винтовками. Это был русский штрафной батальон из тысячи четырехсот человек. Они уже не смогут больше выставить против нас такой же.
В 20.30 пятнадцать колонн, каждая примерно из тринадцати человек на санях и с оборудованием, согласно сообщениям, повернула в лес по направлению к нашим позициям. В 20.45 к ним прибавились еще сорок или пятьдесят человек. Снаряды артиллерии всего полка, завывая, устремлялись в сторону леса. Рикошетирующие осколки тяжелых снарядов создавали адский шум, разрываясь на высоте в четыре-пять метров над землей. Наши собственные создавали глухой, как у органа, звук, с грохотом стремительно пролетая в ледяном воздухе.
Этот отряд русских также уже больше нас не беспокоил.
Слышится пение, в секторе счастливое время затишья. Небо восхитительно голубое, напряжение идет на спад. Иван больше не попадается на нашем пути. Снег летает в воздухе, проявляясь на солнце черно-коричневым цветом с многочисленными белыми просветами. Наш воздушный наблюдатель все еще летает над головами, поблескивая и сверкая, когда устремляется к вражеским батареям, уничтожая их одну за другой. Почти середина дня. Замолчали уже семь русских орудий.
Позавчера? Это уже очень давно. Мертвых скоро заметет снегом, если иван не придет, чтобы подобрать тела. Это то, что он стал делать впервые на нашей памяти. Но он несет новые потери в ходе этого процесса. Мы слышали официальное сообщение и комментарий по поводу наших действий тут. Но с другой стороны, мы говорили о Сталинграде. Фон Паулюс сдался 31 января. Тут особо не о чем говорить. Мы уже давно знали, что там происходит. Но мы также знали, что резервы русских не были неисчерпаемыми; они будут обескровлены с суровой неизбежностью.
Мы можем сравнить понесенные потери. Мы подсчитываем убитых, и тут нет обмана. Мы просто подсчитываем тех погибших, которых видим. Наши общие потери за два дня не достигали и десятой части количества тел солдат противника, которые все еще лежат на ничейной земле. Вывод неотвратим.
Ветер все еще завывает, пронзительно и жалобно. На некоторых изгибах траншеи он взбивает дрожащие столбы снежной пыли. Когда мы высовываем головы из-за бруствера, он кусает нас за лицо. Над ступеньками нашей землянки снегу намело, как барханы в пустыне, более чем на полтора метра в высоту.
Но ветер дует в сторону неприятельских амбразур, слепя глаза часовым. Это все к лучшему. Разведчики 10-й роты сегодня ночью идут в дозор.
Лейтенант Камп счастлив. Его голос по телефону звучал звонко и весело. Поздравления посыпались в адрес 10-й роты со всех позиций. Разведчики вернулись без потерь. Они внезапно появились в трехстах метрах от траншеи, подорвали пять блиндажей и шесть огневых пулеметных точек, взяли двух языков, захватили два противотанковых ружья, два автомата и десять винтовок, в том числе четыре автоматические, отбили две контратаки в рукопашном бою и прекратили боевые действия только тогда, когда боеприпасы были на исходе. На обратном пути они уничтожили замаскированный блиндаж с пятнадцатью солдатами. Противник потерял тридцать девять человек убитыми. Пехота и артиллерия взаимодействовали между собой слаженно, как часовой механизм. Такого рода вещи воодушевляют. «Очень хорошо, Камп, очень хорошо, – говорил полковник Зиквольф. – Завтра вы можете внести ваших людей в список представляемых к награде». Весь полк был в приподнятом настроении. Нашим союзником может оказаться и снежная буря.
7 февраля 1943 года. Со скоростью сорок пять километров в час ветер заметает снег. Он огромными тучами несется под низко плывущими облаками. Небо и земля утонули в едином завывании. Видимость – четыреста метров. Солнечный свет быстро меркнет. Я пробивался навстречу ветру в «сауну». Часовые на мосту попрятались в укромные уголки, где они стояли молча и выглядели неуклюже в своих меховых тулупах и обмотанных соломой ботах. На склонах, спускающихся к Волге, появились две человеческие фигуры, беззаботно скользящие на лыжах. Кроме них, я не заметил никого, за исключением одиноких фигур, появлявшихся и исчезавших подобно снежным облакам. Они проходили мимо, не взглянув и не поздоровавшись, желая только одного – поскорее попасть к месту назначения.
Когда я вернулся, вход в землянку опять был завален снегом. Я соскользнул вниз по наносу. Между двумя дверьми образовался снежный мат. Снег забивался в каждую щель, в складки одежды и мне за воротник, когда я поднимал полог у входа, чтобы проскользнуть вниз.
И опять чудесный день.
Ветер повернул на восток, и температура упала до двадцати двух градусов мороза. Вернувшись с наблюдательного поста, я читал до тех пор, пока свет не стал слишком тусклым. Затем я бросил взгляд в сторону и увидел стоявшего перед печью Гренковица. Его лицо было освещено огнем, и в воздухе пахло дымом и подрумяненным на огне хлебом. Франц сидел на своей койке, болтая ногами. Очертания предметов стали туманными, цвета блеклыми. Мы не разговаривали. Был слышен лишь шум наших движений в помещении, освещенном огнем горящей печки и с постепенно темнеющим окном. Сумерки. Такое странное, ощущаемое нереальным это время между днем ушедшим и днем наступающим.
Когда Гренковиц зажег свечу в углу у печки, был уже вечер. С полки выглядывала наша радующая глаз посуда. Белые чашки, блюдца с золотой каймой, маленькие тарелки с цветочным орнаментом. Как неприглядно все они выглядели, когда мы выуживали их из руин. А теперь как все сверкает, стена у печки, веселой расцветки покрывала на койках, создающие уют, обклеенный белой бумагой потолок, освещенный темно-красным светом. Я думал обо всем этом, когда Гренковиц, водрузив свечу на стол, расставил посуду, бережно положил на тарелку масло и мясо и аккуратно порезал на кусочки хлеб.
Потом даже Франц сделал усилие и вышел из задумчивости, окунувшись в реальность. Он проворчал. «Это все мясо, что есть?» – «Да, – сказал Гренко, – и этого вполне достаточно. Больше не было для того, чтобы приготовить». Он слегка улыбнулся уголками рта, так, как всегда это делает, когда ему везет в покер. Гренко рассчитывает продовольственные запасы, у него восхитительная привычка обманывать нас для нашей же пользы. Он накапливает тайные запасы и выдает их на завтрак, придерживает драгоценный сахар, не давая его к кофе с тем, чтобы удивить нас за чаем, когда в противном случае хороший чай будет испорчен сахарином. Короче говоря, он – прирожденная домохозяйка. А когда он устраивает нам маленький обман, то все лицо его сияет.
