Мэри Рено - Александр Македонский. Трилогия (ЛП)
— Нет!
Эвридика не раз уже сталкивалась с подобным единодушием. Оно, правда, может, не столь бурно выраженное, проявилось в публике и тогда, когда ее выбирали регентшей. В течение бесконечно долгих мгновений она даже думала, что солдаты отринули вражеские резоны и бьют в щиты, горяча себя перед битвой.
Зато Олимпиада за рекой поняла все как надо и поблагодарила не пожелавших сражаться с ней воинов царственным взмахом руки. Затем, так же молча, еще одним взмахом она пригласила их на свой берег и развернула лошадь. Она очень уверенно поднималась по склону, как знающий себе цену вождь, которому не нужно оглядываться и проверять, следуют ли за ним люди.
Пока царица Эпира триумфально въезжала на вершину западного холма, за спиной ее происходило нечто разительное. Царское войско со всеми своими аккуратными линиями пехотных фаланг, кавалерийских и стрелковых подразделений вдруг перестало существовать и уподобилось скопищу бедолаг, выгнанных землетрясением из домов. Не было армии, были лишь люди. Конные, пешие, они перекликались с родичами, с друзьями, пробивались друг к другу и в едином порыве беспорядочно сыпались вниз, скатываясь, как живая лавина, к пересохшему речному руслу.
Эвридика стояла в полнейшем ошеломлении. Опомнившись, она принялась выкрикивать что-то, пытаясь остановить перебежчиков, но ее голос заглушал общий ор. В толкотне и сумятице они даже не замечали ее, а те, что замечали, делали вид, что не видят. Испуганная кобыла оставленной всеми воительницы заартачилась и вскинулась на дыбы, угрожая сбросить всадницу под копыта других лошадей.
Один из командиров, протолкавшись к молодой царице, забрал у нее поводья и утихомирил встревоженное животное. Эвридика узнала светловолосого тридцатилетнего воина, желтого от какой-то подцепленной в Индии хвори. Он стал ее сторонником еще в Египте и теперь озабоченно смотрел ей в глаза. «Ну вот, — мелькнуло у нее в голове, — нашелся наконец хоть кто-то разумный».
— Как нам задержать их? — крикнула она. — Ты можешь найти трубача? Мы должны повернуть их!
Воин погладил покрывшуюся испариной лошадиную шею. Медленно, как человек, объясняющий нечто элементарное и, в общем, понятное даже ребенку, он сказал:
— Но, госпожа, там же мать Александра.
— Предатель!
Она сознавала, что обвинение несправедливо и что гнев надо обратить на иное. Внезапно ей стало ясно, кто ее настоящий противник. Конечно же, не зловещая старуха, восседающая на черной лошади: та обрела свое магическое могущество лишь благодаря сияющему призраку, чье обрамленное львиной гривой волос лицо отчеканено на серебряных драхмах. Этот мертвец даже из своей золотой погребальной лодки продолжает определять ход событий.
— Тут уж ничего не поделаешь, — терпеливо, но быстро произнес офицер, сберегая время и ей, и себе. — Тебе не понять, Эвридика. Неудивительно, ведь ты же не знала его.
Она порывисто схватилась за меч, но невозможно поразить призрак. Огромная беспорядочно шевелящаяся толпа уже переправлялась через реку. С радостными криками солдаты Полиперхона обнимали своих старых друзей.
Заметив на другом берегу своего родственника, желтолицый воин помахал ему рукой и вновь обернулся:
— Госпожа, ты еще очень молода, все утрясется. Такой опыт может пойти тебе на пользу. Никто из солдат не желает тебе вреда. У тебя сильная лошадь. Уезжай в горы, пока за тобой не прислали.
— Нет! — воскликнула Эвридика. — На левом фланге стоит Никанор с Антипатридами. Едем со мной, мы доберемся до них, засядем на Черной горе и будем обороняться. Эти люди никогда не пойдут на мировую с Олимпиадой.
Он проследил за ее взглядом.
— На мировую-то они не пойдут. Но посмотри повнимательнее, и ты увидишь, что они уходят.
Тут и Эвридика заметила, что отряды Антипатридов маршируют по вересковому полю. Блестящие щиты, разворачиваясь, тускнели, а начало колонны уже переваливало за дальний хребет.
Она опустила голову. Ее компаньон поискал глазами своего брата и убежал.
Спешившись, Эвридика обняла свою лошадь, единственное живое существо, еще послушное ей. Она и впрямь была молода, а потому охватившее ее отчаяние не походило на суровую ожесточенность Пердикки, заплатившего за свой провал жизнью. Оба они стремились к власти и проиграли, но Пердикка никогда не делал ставку на любовь подчиненных. Взбудораженное животное вновь тревожно заржало; у Эвридики вдруг перехватило дыхание, а глаза ослепли от слез.
— Эвридика, едем, нам надо спешить.
К ней с трудом проталкивались остатки свиты. Вытерев глаза, она увидела, что эти солидные уважаемые мужи охвачены не возмущением, а подлинным страхом. Все они были старыми приверженцами Антипатра, в свое время деятельно пресекавшими козни Олимпиады, всячески выживая из Македонии заносчивую царицу.
— Быстрее! — торопили они. — Видишь там конницу? Это молоссиане, они скачут сюда, чтобы тебя захватить. Поехали поскорее!
Не мешкая долее, Эвридика вскочила в седло и понеслась вместе с горсткой приверженцев через вересковые пустоши, предоставив лошади возможность самой выбирать, где скакать. На ум ей вдруг пришли слова Никанора о том, что он в своих поступках всегда ориентируется на мнение брата. Тут она вспомнила рыжую шевелюру Кассандра и его упрямые бледные глаза. Ни в какую ловушку посланцы ее не попали. Кассандр получил известие, что ей нужна помощь, но счел ее положение безнадежным.
На гребне следующего холма беглецы остановились, чтобы дать передохнуть лошадям, и посмотрели назад.
— Эй, да они гонятся совсем не за нами! — сказал один государственный муж. — Им не терпится захватить наш обоз. Вон, они уже подъезжают к нему. Как же нам повезло!
Но очень скоро все замолчали, наблюдая за действиями захватчиков. За цепочкой телег воины окружили одинокую палатку. Оттуда вывели человека, казавшегося издалека крошечной куколкой. Эвридика вдруг осознала, что со времени театрального выезда Олимпиады, переманившей на свою сторону ее армию, она ни разу не вспомнила о Филиппе.
*
Возглавляемый Эвридикой маленький отряд двигался на восток в сторону Пеллы. Не желая, чтобы их принимали за беглецов, государственные мужи объясняли отсутствие при них слуг крайней спешкой и вовсю пользовались дружелюбием и радушием жителей греческих поселений и городков, издревле славящихся своим хлебосольством. Всюду, опережая официальных глашатаев, путники сообщали, что на границе было подписано мирное соглашение и что они теперь спешат в Пеллу для созыва собрания, полномочного утвердить договор. Но все равно хозяева домов, где они ночевали, по утрам подозрительно поглядывали им вслед.
Огибая предместья Пеллы, Эвридика бросила взгляд на высокую башню отцовского дома. С невыразимой тоской она вспомнила тихие годы, проведенные ею там с Кинной, детские забавы и героические мечтания, подвигнувшие ее вступить на сцену великого театра истории, дабы представить вниманию зрителей драму, в финале которой ни один из богов не спустился с Олимпа по поручению Зевса, чтобы восстановить справедливость. С детства она зазубрила предназначенную ей роль и свыклась с царственной маской. Но автор той пьесы уже ушел в иной мир, а публика освистала главную героиню.
В Мизе они проехали мимо какого-то заброшенного поместья, чьи разросшиеся сады насыщали воздух ароматом роз. Кто-то сказал, что там находилась школа, в которой много лет назад преподавал Аристотель. «Да, — с горечью подумала Эвридика, — а сейчас его воспитанники разбежались по миру, чтобы прибрать к рукам то, что оставил их школьный приятель, который, придя к власти, достиг высшей цели. Он сделал ставку на любовь и получил все».
Войти в Пеллу беглецы не посмели. Весь путь им пришлось проделать на своих лошадях, а курьер имел право пересаживаться на свежих животных. Он мог прибыть сюда намного раньше, и солдаты крепостного гарнизона, узнав о переходе армии на сторону Олимпиады, вряд ли отнеслись бы к оставленной почти всеми царице с должным почтением. Один муж из ее свиты, некий Поликл, был братом начальника гарнизона Амфиполя, древней крепости близ фракийской границы. Он брался переправить всех за море.
Решив, что лишнее внимание им теперь ни к чему, скитальцы обменяли доспехи на домотканое крестьянское платье и, несмотря на то что их лошади совсем выдохлись, свернули с древней дороги, которая некогда привела Дария Великого к Марафону, Ксеркса — к Саламину, Филиппа — к Геллеспонту, а Александра — к Вавилону. Один за другим царедворцы покидали царицу, ссылаясь на хворобы или просто молча растворяясь в ночи. На третий день с ней остался только Поликл.
Однако вдали уже виднелись крепкие стены Амфиполя, доминировавшего над устьем реки Стримон. С пристани туда шел паром, но причал охраняли солдаты. Беглецы направились вверх по течению в поисках ближайшего брода. Там их и взяли.
