Павел Андреев - Двенадцать рассказов
— Раз мы так встретились, нам не стоит так расставаться, — сказал сапер, удивляясь способностям Рекса, — надо это продолжить за столом.
— Меня спасло только то, что он просто устал и плюнул на меня, — Рекс гордо демонстрировал разодранную в кровь спину и опухшую от проведенного против него захвата коленку.
Он не мог ни лечь, ни сесть, даже выпрямиться не мог, напоминая дворового кота, вздрагивающего при каждом постороннем движении.
Когда сапер находит мину и не уверен в безопасности ее извлечения, он ставит указатель. Не прерывая общего движения группы, он обозначает опасность, и указывает пути ее обхода, а мы, не ломая голову над причиной, следуем указаниям "Внимание: опасность". Нам показалось, что тогда сапер первым обозначил мину в жизни Рекса. Но извлечь ее ему оказалось не по силам. Первым, кто это понял, был Паша.
Паша. 2 августа 1998 года
У меня еще было свободное время. Встретиться случайно с кем-нибудь из знакомых мне не хотелось. В аэропорту я взял такси и поехал сразу к Рексу.
Водители такси в какой-то степени могут считаться полпредами города. Для приезжих это люди, которые формируют первое впечатление о городе и горожанах.
— Бывший солдат? — спросил таксист, бросив взгляд на мою сумку.
— На всю жизнь, — ответил я.
— Тогда с праздником, солдат! — он протянул мне для пожатия руку.
Мне было чертовски приятно от его слов.
— Живешь на Шиловке? — спросил таксист.
— Нет, еду к другу, — ответил я, показывая таксисту, где повернуть.
За квартал от дома Рекса я попросил остановиться, рассчитался с водителем и вышел. Спокойный когда-то поселок стал сегодня пригородом. Совсем недалеко, за соседней улочкой ревет тысячами машин проспект. Жизнь течет в этих тихих двориках степенно. Здесь, на окраине, люди по-прежнему веселятся и отдыхают дома, почти все соседи знают друг друга, знают, кто, как и чем живет. Я уселся на скамейку во дворе и стал ждать Веню. Я был уверен, что он пойдет именно этой, не самой короткой дорогой. Венина способность усложнять жизнь меня всегда удивляла. Так или иначе, но, на мой взгляд, в этом есть некая шутка природы. Действительно, почему, когда два человека перебираются через лужу, у одного не оказывается ни одного пятнышка, а другой по уши в грязи? Почему одним приходится прилагать неимоверные усилия для поддержания равновесия в жизни, а у других это получается совершенно безболезненно?
Вот, например, Веня. Он пришел к нам в роту с весенним призывом. Худой высокий студент. Голова была забита какими-то теориями, объясняющими ему все в его жизни. Он говорил и опирался в своих суждениях на вещи, которых даже ни разу не видел. У него была какая-то собственная реальность. Но после того, как его кинули в Афган, он стал немного более опытным в обращении со своими галлюцинациями, которые он называл моделями или теориями. Когда большинство из них оказалось разрушенным жесткими реалиями войны, он проявил чуточку больше стремления к переменам, и выдумал новые под напором новых фактов. Но окружающий его мир, где продолжали гибнуть невинные, мирные люди, оставался прежним.
У войны особый подход. Она входила в нашу реальность и потом ломала ее безжалостно раз и навсегда. Для этого у нее было множество способов. Жизнь разбивалась от ее ударов на мелкие части. И когда через два года мы получили их в свои руки, жизнь для нас показалась конструктором, игрушкой — моделью, которую мы действительно создали сами!
Я это понял. На войне учат делать то, что необходимо для выживания. Многое из того, чему мы там обучались, весьма уникально, но, честно говоря, среди «нормальных» людей эти навыки порой нужны больше, чем среди тех, кого Веня встретил в психушке. Значительная часть обогащенного войной опыта не относится к самой жизни, — она относится к тем осколкам сознания, которые мы привезли с войны. Мы ведем себя порой, как уроды, потому, что наше разбитое войной сознание — созданная нами галлюцинация, красивая голограмма прошлых наших переживаний. Но если сделать ее реальностью — мы становимся нормальными людьми! Мир лопнул, раскололся на части, и мы мечемся в поисках собственного осколка, чтобы найти в нем покой. Чтобы угомониться, мы разбиваем чужой мир, убеждая всех, что тот ужас, который они начинают при этом испытывать, и есть нормальное состояние. Мы намеренно обманываем себя, пробуя совместить несовместимое — наше и их представления о жизни.
Кто не знавал счастливых супругов-однокурсников? К сожалению, на пути карьеры вперед вырывается только один из них — как вы думаете, кто? Веня запил и похоронил свою карьеру. Его жена-умница пошла по стопам папы-профессора. Веня пытался склеить собственные кусочки в целое, но делал это слишком откровенно. Равнодушие к родным — дань, которую ему пришлось платить за приобретенный опыт. Веню просто сдали на лечение. У него не было других препятствий на пути, кроме тех, которые он не смог устранить, если действительно этого хотел. Интересно, как он сейчас?
Я встал и подошел к телефону-автомату, висевшему на стене у подъезда дома.
Паша. Лето 1982 года. Афганистан
Гора черной массой возвышается над спящим палаточным городком. Луна, зацепившись за каменную вершину, замерла в ночном небе. Кажется, что поднявшись на гору, можно прикоснуться рукой к ее серебряному кругу.
В учебном центре, разбитом у подножия горы, существует много способов воспитания настоящих солдат, каждый из них позволяет достичь поставленной цепи. Ночной подъем на гору — один из таких способов. Только на первый взгляд все выглядит просто и легко. Солдаты стартуют по одному. У каждого есть трассирующий патрон, нужно зажечь его на вершине и спуститься. Все наказания, существующие в лагере, ждут того, кто не "дотронется до Луны". При атаке вершины нельзя кричать, отступать и выжидать. На все про все сорок минут. Сорок минут, чтобы подняться и спуститься, пройдя через засады сержантов на единственной тропе, по которой ты не пойдешь, не должен пойти — и они это знают.
Тот, кто утверждает, что не имеет чувства страха, обманывает, прежде всего, самого себя. К началу подъема ты уже знаешь о своей трусости. Трусость давно стала твоей раной. Она создает боль — родную сестру подлости и отчаяния. Ты не можешь избавиться от нее. Она разрывает тебя на куски, которые ты уже не можешь контролировать. Поднимаясь к Луне по гребню горы, ты тащишь с собой в РД, нагруженном камнями, свое сознание, разорванное страхом на части. Ты боишься, поэтому, что бы ты ни делал, страх с тобой. Но от него нужно освободиться.
Цепляясь за острые камни, пугаясь стука собственного сердца, ты крадешься к вершине. Вот она — засада. Тебя услышали, но пока не видят. Слева встает тень, и ты понимаешь, если метнешься от нее вправо — тебя там тоже ждут. Вдруг, почти в упор, по тебе бьет, ослепляя вспышками, одна, затем другая холостая очередь. Ужимая внутри себя все, что есть трухлявого и мелкого, собрав в кулак остатки воли, ты вскакиваешь во весь рост. Оглушенный и ослепленный выстрелами, пользуясь моментом, в отчаянии делаешь последний рывок к вершине.
Вершина. Ты торопливо бьешь по патрону каблуком ботинка. Нагибаешься, подбираешь его и вытаскиваешь пулю, расшатывая ее в гильзе. Высыпав порох на камень, вставляешь пулю острием обратно в гильзу и бьешь по ее круглому концу куском другого камня. Этот стук рвет твое сердце на части. Ровно три быстрых удара подряд, и пуля начинает трассировать. Зажатая в гильзе, она раздраженно выбрасывает пламя из своей торчащей вверх задницы. Огненная струя разрывает в клочья темноту. Ты поджигаешь порох на камне и вдруг понимаешь, что все, чего ты так боялся — это лишь ветер, Луна и ночные тени! Встав во весь рост, ты закрываешь собой Луну. Сгорая в пламени вместе с порохом, твой страх делает тебя великаном, отбрасывающим огромную черную тень навстречу тем, кто спешит помешать тебе. Ты зажег свой трассер! Он прогорит всего несколько секунд, но сам факт, что он горел, уже не умрет никогда.
Кто не был на вершине — тот ничего не знает об этом, кто был — тот молчит. И лишь Луна, одна для всех, светит сверху.
Сколько людей не стали счастливыми, сколько их погибло только потому, что они не смогли перебороть страх. Страх, который потом называют обстоятельствами или судьбой. Но мало быть отважным перед лицом опасности и иметь храбрость жить под ее давлением. Надо еще уметь терпеть и ждать. Долго и упорно.
Некоторые терпеливы, потому что боятся. Если ты все время боязлив, то начинаешь бороться против собственной боязни, чтобы сначала хоть раз преодолеть ее пресс. Те, кто позволяют делать с собой все, что угодно, потому что боятся предпринять что-нибудь сами, далеки от настоящего терпения. Трус, когда он в безопасности, угрожает сам себе собственным страхом. Такое терпение — это плохо замаскированная форма отчаяния.
