Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть
— Еще около трех часов. Но, понимаете…
— Сколько?! — поползли вверх брови Гиммлера.
— Около трех, господин рейхсфюрер. Удивив своей плавучестью даже… командора.
На самом деле агония корабля продолжалась не менее четырех часов, просто Шмидту страшно было вымолвить эту цифру.
— И теперь прикажете нам обшаривать морское дно вдоль всего северного побережья Корсики?
— У меня есть карта. И надежные приметы. Очень надежные. Утром британцы могли потопить «Барбароссу» или высадить десант. Германский катер наткнулся на нас совершенно случайно. Затем уже подошел итальянский торговый корабль. Если бы итальянцы узнали о контейнерах с драгоценностями, то еще неизвестно, как бы они повели себя.
Несколько минут Гиммлер зловеще молчал. Он сидел за столом, угрюмо подперев кулаками виски, и глядел куда-то в пространство мимо оберштурмбаннфюрера. Казалось, он вот-вот взорвется ревом отчаяния…
— У кого находится карта? — устало спросил Гиммлер, не поднимая глаз и не меняя позы.
— У меня.
— А еще?
— У фельдмаршала Роммеля.
— Кого ещё следует причислять к счастливым обладателям этой пиратской ценности?
— Никого больше.
— Слишком уверенно заявляете это.
— Карты было две: у меня и подполковника Крона, которая теперь перекочевала к Роммелю. Но особые приметы знаю только я. Крон не был со мной на плоту.
— Существенно, — признал рейхсфюрер. — О копии позаботились?
— Так точно.
— Она должна находиться у меня.
Барон предвидел такой исход, извлек из кармана копию и положил на стол перед рейхсфюрером. Но приметы…
— Приметы вы укажете лично, — подарил ему индульгенцию на бессмертие рейхсфюрер. — Я распоряжусь, чтобы ни в коем случае на фронт вас не направляли. Но вы должны знать: я рассчитываю на вас.
…После африканского рейса и встречи с Гиммлером прошло более года. Порой Шмидту казалось, что в пылу военной горячки в рейхсканцелярии и СД давно позабыли и о нем, и о сокровищах. Служить ему теперь выпало начальником штаба полка ваффен С С, расквартированного почти на самой бывшей границе с Данией, под Фленсбургом, и, поскольку командира полка вскоре должны были отозвать в Берлин, то Шмидт всерьез рассчитывал на повышение. И вдруг этот вызов в Главное управление имперской безопасности.
Если вслед за похищением Муссолини первый диверсант рейха решит похитить под носом у союзников контейнеры с африканскими сокровищами и прикажет ему, барону фон Шмидту, возглавить поисковый отряд — это окажется лучшим, спасительным, вариантом исхода их встречи. Так что остается молить богов.
«Но если Скорцени намерен всего лишь заполучить карту то он ее не получит, — решил для себя оберштурмбаннфюрер. Он четко выполнил приказ Гиммлера: «На вашей карте вы укажете все мыслимые ориентиры и тотчас же спрячете ее. Спрячете так, чтобы о месте знали только вы и я. Вы и я. И никто больше. Ни под каким предлогом. Это мой приказ, оберштурмбаннфюрер».
Он, конечно, с удовольствием отдал бы эту карту Гиммлеру и таким образом избавился бы от одной из самых драгоценных тайн рейха, хранить которую с приближением мира становится все опаснее. Но пока что рейхсфюрер не потребовал этого. Скорцени, конечно, может получить копию карты от Крона, или, точнее, уже от Роммеля. Но, увы, без ориентиров.
— Берлин! — объявил проводник, как только поезд приблизился к столичному перрону.
«Берлин… Карта… Дерьмо! — молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. — Главное — уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!»
25
Положив трубку, Зонбах блаженно уставился в серый потолок кабинета. «Если учесть, что в тридцать девятом ты начинал унтер-офицером артиллерийского полка… Не так уж и плохо. Дослужиться до генерала тебе уже вряд ли удастся, это ясно. Даже если бы тебя бросили сейчас на передовую. Но до оберштурмбаннфюрера…»
Выйдя на берег горной речушки, Зонбах поднялся на небольшой холм, с вершины которого открывалась прекрасная лесная долина, уже давно превращенная в тренировочный полигон диверсантов. Какое-то время штурмбаннфюрер стоял на нем, наблюдая, как новый инструктор, полковник Курбатов, отрабатывает с отделением курсантов способы маскировки и продвижения по горной местности. Утыканные ветками, в буровато-серых маскхалатах курсанты то перекатывались, меняя позиции, то змеями заползали в расщелины или медленно, стараясь не выдавать себя, поднимались по пологому склону, у вершины которого метали ножи в чучела часовых.
В общем-то, Зонбах не был до конца доволен ни одним из инструкторов своей школы и никогда не скрывал этого: прибегать в таких вопросах к дипломатии было не в его правилах. Но что, какие обвинения он мог предъявить Курбатову? Предельно собран, нацелен на диверсию. Огромный боевой опыт… К тому же курсанты уже знали о том, что он умудрился пройти всю Россию от Маньчжурии до Германии, а в классе диверсий, на одной из карт, исходя из рассказа полковника, даже был помечен весь маршрут его группы, приводивший в изумление всех, включая самого Зонбаха. Ведь даже те несколько курсантов, что из белых русских и уже нынешних, бывших красных казаков, говорили о выполнении заданий в России как о чем-то погибельном.
Всех остальных — немцев, итальянцев, нескольких словаков и хорватов — перспектива попасть в Союз вообще повергала в ужас. Если инструктора и намекали о ней, то лишь для запугивания нерадивых. Стоит ли удивляться, что на Курбатова они смотрели как на пророка Моисея, прошедшего по водам Мертвого моря, «аки посуху».
Иное дело барон фон Шмидт. Ему поручили обучать курсантов основам диверсии в портах и на море. Вот только предмета, судя по всему, он не знал и знать не желал. Преподавать ему тоже не хотелось. Пил, безбожно флиртовал с официантками, и на все замечания Зонбаха или его заместителя по поводу любой попытки поговорить с ним взрывался своим незаменимым: «Дерь-рьмо!», которое со временем охватывало все больший и больший круг его понятий, представлений и эмоций.
— Я знаю, что для истинного офицера означает возведение в чин, — сдержанно заметил Курбатов, когда штурмбаннфюрер поведал ему о звонке из Берлина. — И не думаю, чтобы главную роль в этом сыграло мое напоминание. Хотя не напомнить я тоже не мог.
— Это будет оценено послезавтра, — похлопал его по плечу Зонбах.
— Томительно буду ждать, — шутливо заверил князь.
— Но для вас это будет не единственное событие, господин полковник.
— Что еще? — последний из курсантов уже почти достиг вершины холма, и князь засмотрелся на то, как он заползает на небольшую полочку, в каком-то странном кошачьем прыжке перебрасывает свое тело на небольшое плато, и тотчас же, без заминки и лишнего движения, поражает ножом одно из дальних чучел. Ближним, уже утыканным ножами, он попросту побрезговал.
Русский? — спросил Зонбах.
— Сибиряк. Фамилия — Радунич. Из даурских, забайкальских то есть, казаков. С детства, вместе с несколькими другими казачатами, обучался при сотне пластунов.
— Пластунов?
— Особая каста казаков-разведчиков. Ее составляло несколько родов, все мужчины которых «пластуют» из поколения в поколение.
Далеко не все из объяснений князя оказалось понятным для Зонбаха, но суть он уловил:
— Значит, через месяц получите еще одного истинного диверсанта… в группу, с которой вновь отправитесь туда, за Волгу. Я правильно изложил ваши мысли и намерения?
— В основном.
— Что бы там ни говорили, а мой «институт девственниц-кармелиток» тоже иногда способен являть диверсионному миру нечто достойное… Хотя в душе я все же больше разведчик, а не диверсант.
— Поэтому долго отстаивали право «Гладиатора» готовить исключительно разведчиков, — согласно кивнул головой Курбатов.
— Но опыт показал, что за годы войны Германия направила в Россию тысячи «считальщиков вагонов», которых также тысячами и вылавливали. Если бы они эти вагоны и автоколонны не считали, а взрывали, исход войны для большевиков оказался бы совершенно иным. Так что позаботимся, чтобы и у этих парней тоже была «иная» судьба. Кстати, какой новостью вы хотели осчастливить меня? — сразу же напомнил ему Курбатов, считая, что предмета для полемики «разведчик или диверсант?» попросту не существует.
— Вы настаивали на том, чтобы время от времени отправлять курсантов в небольшие рейды по территориям, занятым красными итальянскими партизанами.
— С чем вы соглашались крайне неохотно.
— Опасаясь, что можете слишком увлечься, и вскоре мне вообще некого будет выпускать из школы.
— Следующий набор увеличим в два раза. Кандидатов, уверен, хватает. Зато, после определенной подготовки, — в рейды и на выживание…
