Виталий Лиходед - Батальон крови
Лейтенант Милин — кудрявый политрук роты молчал. Он все прекрасно понял хоть и был молод. Ходил в кандидатах в КПСС, а молчал потому, что негласно от самого Сталина пришло указание разрешать разговоры о религии и не арестовывать приезжающих священников. У этого худого среднего роста паренька висело на кончике языка спросить:
— Это не Сталина ли ты в демоны записал? А женщина это наша Родина? — но он понимал, что дед отнекается, а он, выдав такое сравнение, сам пострадает. В его сознании, воспитанном в комсомольской организации фабрики по пошиву легкой одежды города Пскова не укладывалось все то, о чем рассказывал старик и дед видел это. Он смотрел ему в глаза и продолжал свою сказку.
Победить в этой внутренней дуэли лейтенант не смог, он выскочил из дома и сев на крыльцо закурил.
— Раньше люди не сомневались! А как начали лагерных да политических прощать, началось! — не выдержав, произнес он в слух.
Григорий улыбался — он видел, как дед размазал его, а остальные сделали вид, что не поняли в чем дело. Кто-то усмехнулся, некоторые отвернулись и молча легли спать, но нашелся один малец, и он, не понимая что делает, со злости произнес:
— Гитлер это точно демон!
Кто-то засмеялся, а дед спросил:
— Второй, по-твоему, кто?
— Не, я не про сказку. Я про Гитлера. Он же не человек. Тут одного застрелишь — немца, так крутит, ломает, рвет — харчами кидаешься — думаешь, подохнешь. А он, сколько смертей на себя взял и еще на что-то надеется?
Конечно, победить силу и могущество Верховного какой-то сказкой было невозможно, но маленькую трещину в его основе — в Великой лжи, дед-партизан сделал.
Вождь оставался идеалом — Богом. Его фотографии воспринимались как нечто неприкосновенное, но уже были люди, разглядевшие его суть.
Перевоспитать малограмотных рабочих и крестьян, взявших винтовки было невозможно. Они видели в Сталине не просто власть, он был их защитой и покровителем, а все кто говорил против — врагами. И эти самые «враги» с каждым днем говорили все громче и громче. Они надеялись что народ, победивший в войне, не простит террора против себя. Эти люди не знали, что накопленная за годы войны сила Вождя обрушится и найдет каждого, кто сумел увидеть истину.
Через пару дней приехал Палыч. Он долго разговаривал с Киселевым, а после ужина уехал. Они выпили немного, все осталось на столе, и майор позвал Григория продолжить застолье. Адъютант держал на такой случай фляжку спирта. Ее регулярно пополнял старшина и каждый раз радовался, что комбат смог расслабиться.
Ночью, слушая гитару и песни командира, Григорий решился и спросил:
— Товарищ майор, что происходит? Мы идем в атаку с именем Сталина, слушаем его, верим, но что-то за всем этим кроется плохое, а что именно не пойму?
— Эх, Гриша, не знаю, хорошо это или плохо, что ты задумался над нашей жизнью, но все можно объяснить просто. Вот представь, что ты пастух в своей деревне. У тебя коровы: все добрые, молоко дают, мычат, тебя любят. Ты каждый день их на пастбище водишь, некоторых плеткой погоняешь, чтоб не отставали — вот примерно то же самое и в стране твориться?
— Что именно? — не понимая, спросил Гриша.
— Ходим мы как стадо, куда нам говорят и делаем только то, что можно, а говорить вообще нельзя. Представь, что одна корова по-человечески заговорила, ты ее плеткой, а она тебе — «За что?» Ты, конечно, испугаешься — говорящая корова — такого не бывает, а она на зло, говорит: «Зачем ты меня бьешь, я же молоко отдаю? Сам все делаешь неправильно: ведешь нас на поле, но соседнее лучше, трава сочнее. Ты же ее не ешь, поэтому и не знаешь, а нам виднее — веди нас туда». А ты ей: «Я лучше знаю, молчи! Это поле чужое! Там только племенные коровы пасутся!» Начинаешь бояться этой коровы. Вдруг она остальных научит, и все стадо убежит от тебя? Ты, чтобы спасти стадо убьешь ее — скажешь, бес в нее вселился и станешь дальше своих молчаливых коровок, которые только и умеют мычать под твою дудку, гонять туда, куда сочтешь нужным. Вот так и люди. Заговорил — приговорил себя. А слуги пастуха на каждом шагу. Они и сами могут Сталина грязью обливать, а потом вызовут и спросят, почему ты поддакивал.
— Так как же разобраться во всем этом?
— Это невозможно! Не дадут разобраться! Сталин — трус. Он боится каждого солдата и в каждом видит предателя — врага — «говорящую корову». Если все поймут кто он — его казнят страшно и безжалостно и он боится собственного разоблачения, перекрывает все это жестокостью. Террор может по-разному называться: порядок, дисциплина, идеи партии, но на самом деле все это болячка — рана нашей Родины. За Родину мы с тобой воюем, за тех, кто нас ждет, за родные места. А они пусть думают, что мы им верим. Я бы мог тебе рассказать, как до войны Сталин с Гитлером парады устраивали, договаривались, а фюрер понял сразу: если он не уничтожит Сталина, то сам погибнет. Ведь они, как волки одной крови, готовые всем глотки перегрызть.
— Но почему же он трус? В сорок первом не сбежал из Москвы?
— Наполеон был в Москве, но победить Россию не смог. Сталин знал с самого начала, понимал, что в его руках сила великого народа и какой-то шизофреник-Гитлер никогда не сможет победить нас. Конечно, наверное, его заслуга есть — в какой-то момент он смог навести порядок — запугать. Может быть это сработало и разбудило русского солдата, а может и нет — люди сами поняли, что серьезно драться надо. Но ты меня не слушай. А если хочешь понять эту систему — иди после войны в политическое училище. Если хоть одну жизнь после войны спасешь — считай, не зря учился. Честные люди везде честные. Есть только одна правда — жизнь. Если ты приговорил человека — убил его — все это ради зла. А если спас — значит, победил зло.
— Но, мы здесь убиваем людей?
— Это другое — война. А я тебе о мирной жизни. Выживешь, увидишь, как смерть продолжает забирать невиновных. Будь аккуратней и не перед кем не откровенничай. Самый верный друг, прижатый к стенке, может оговорить, чтобы спасти себя. Но это не его вина — он лишь крайний. Приговор выносится другими, а их слуги лишь четко исполняют его.
Комбат взял гитару и запел песню. Григорий понимал, что он поет о погибших белогвардейских офицерах и, не выдержав, спросил:
— А они тоже враги?
— Эти люди любили Родину, царя, и защищали свой отобранный мир — свою землю — свободу. От столетия к столетию Россия жила и побеждала, но никогда не воевала против себя. Они защищали Родину. У нее было много врагов. Все желали поставить ее на колени, но не смогли. Всегда находился один, которого не могли сломать. И в этом обыкновенном человеке жила русская душа, а в ней и вся Россия. И никто никогда не смог победить эту душу и добить последнего. На его место вставал другой и стоял до последнего вздоха.
До утра они говорили о правде. Все ее прятали, но здесь, в комнате радиста, все слова были честными. И если Григорий что-то и не понял, он все равно почувствовал правду душой. Теперь он стал по-другому вспоминать слова учителя-майора из учебки. Он говорил то же самое, но другими словами — предупреждал и учил, как выжить когда не стреляют.
После этого разговора бежать в атаку с именем Сталина как-то не хотелось, но комбат ясно объяснил, что кроме людей стоящих у власти есть еще народ: отцы, матери, братья, друзья и все это называлось Родина — любимый дом, река и камушки, о них так здорово он пел. Гриша вспоминал во время этой песни знакомые места, песок у реки на пляже и камушки. Он их всегда ловко пускал прыгать по воде. Этак бросит со всей силы и летит этот камень, чуть касаясь воды, прыгая по солнечной дорожке.
На рассвете фляжка была пуста, но Григорий не был пьян. Он вышел на улицу, покурил, вернулся и, увидев спящего в кресле комбата, лег на диван и уснул. В обед их поднял старшина. Он принес котелок с кашей. У кухни в этот день собралось столько народа, что пришлось бы ждать.
После подхода частей кухня превратилась в целое хозяйство. Пять котлов на колесах дымили с утра до поздней ночи. Егор был старшим над пятью поварятами — молодыми пацанами. Они не умели хорошо готовить и готовы были съесть в одиночку все, что наварили, но Егор умело руководил ребятами и постепенно откармливал их до нормального состояния кашевара. Еще ночью он наварил каши и утром накормил всех желающих. А к обеду оставшуюся еду разогрели, да еще наварили новой.
Киселев предложил Григорию поделиться, но радист отказался и сам дошел до кухни. Егор, как всегда, наложил ему самой вкусной, жирной каши с тушенкой и дал толстый кусок хлеба. Гриша поел, поблагодарил кашевара и вернулся в штаб. У самой двери столкнулся с Титовой. Девушка серьезным взглядом посмотрела ему в глаза и произнесла: «Спасибо». Григорий вспомнил, что передал ей икону. Он пожал плечами и, открыв дверь, ушел в штаб.
В этот день комбат впервые спросил о предстоящем празднике — подходил Новый год, но все настолько отвыкли от спокойной и мирной жизни, что не могли поверить в то, что им удастся отпраздновать его. Предыдущий Новый год Григорий был в дороге. Его призвали первого января сорок четвертого года, а тридцать первого вызвали из интерната. Гриша ни как не ожидал этого, ведь ему было всего семнадцать и именно в семнадцать в военкомате ему дали форму и звание рядового стрелка, каких на фронте было тысячи. Но после учебки, на фронте, все изменилось: и жизнь, и сам Григорий. Он не представлял, как это: встретить Новый год с друзьями, да еще и выпить за него. Он думал, что подарить Тане и как подготовиться к торжеству. Решил выменять у немцев колбасы и хорошего вина и подумать, как устроиться в какой-нибудь комнате, где он сможет встретиться с Татьяной, и вместе с ней выпить сладкого вина и поесть вкусной немецкой колбасы с хлебом и маслом.
