Гельмут Бон - Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Тем не менее я оставляю себе его ядовито-зеленый химический карандаш.
В течение некоторого времени этот химический карандаш еще сослужит мне хорошую службу.
Когда Шура, гладильщица, собирается написать любовное послание своему парню, она просит у меня карандаш.
Шитко пишет этим карандашом письма своей жене в Ленинград.
Я одалживаю свой карандаш и маленькому украинцу, когда тот, обливаясь слезами, пишет письмо своей матери в деревню на Дону, пытаясь утешить ее: «Не убивайся так из-за того, что погиб Петро. Я ведь еще жив. Любящий тебя сын». Его слезы капают на треугольное письмо с адресом, написанным зеленым химическим карандашом. И я не прошу его дать мне огурец, когда в следующий раз он снова просит у меня карандаш. Очевидно, я поступаю неправильно, так как сегодня вечером кто-то в утятнике не получит огурец, в котором так много витаминов.
Однажды хорошая жизнь заканчивается. После обеда из утятника к нам на холм поднимается офицер. Уже давно я единственный военнопленный, работающий в мастерских военного госпиталя. Он поднимается сюда только из-за меня. Уже несколько дней идут дожди. Иногда в течение нескольких часов льет как из ведра.
— Бон? — спрашивает офицер.
— Да, Бон! — отвечаю я.
— Пойдем домой, камрад! — говорит он как можно мягче. Он видит, что здесь я живу неплохо и всегда имею на столе полную миску супа.
Я складываю французские плакатные краски, кисти и немецко-русский словарь. Только ядовито-зеленый химический карандаш я оставляю себе.
— Это мой! — говорю я старшему лейтенанту, когда показываю ему, что честно возвращаю все, что получил от него.
Он протягивает мне руку.
— Хорошо работать! — говорит он мне на прощание.
Вместо того чтобы заниматься пустой болтовней, народы могли бы гораздо быстрее найти взаимопонимание в ходе хорошей совместной работы!
Вечером из утятника отправляют последнюю колонну военнопленных. Дождь не прекращается ни на минуту. Когда наша колонна огибает зеленый холм, на котором разместился военный госпиталь, я еще много раз оглядываюсь на высокий шест со скворечником. Город, воздвигнутый на холме! Это напомнило мне строку из сборника псалмов, который был у меня в детстве: «Город, воздвигнутый на холме. Богу было угодно, чтобы я побывал в тебе!»
Листва уже пожелтела.
Пришла осень со своими холодными ветрами.
После двадцати километров пути мы стоим перед воротами лагеря в Осташкове.
На обочине лежат пласты торфа. Пулеметные вышки на всех углах забора. Три ряда колючей проволоки.
Длинная колонна согбенных фигур проходит в ворота мимо нас, новеньких. Никто из них даже не повернул голову в нашу сторону. Такова магия марша в колонне по пять человек в ряд.
Нам приходится очень долго ждать снаружи.
Глава 14
Для этого лагеря, насчитывающего пять тысяч военнопленных, мы, новенькие, не имеем большого значения.
Здесь все выглядит как на большой фабрике. Сырье и люди поставляются в необходимом количестве из приемных и пересыльных лагерей, а также из военных госпиталей. Здесь производится главным образом торф. Он доставляется по узкоколейной железной дороге на кожевенный завод в Осташкове. Человеческие отходы попадают в бараки для дистрофиков. Там этих дистрофиков снова откармливают. Проходит несколько недель, прежде чем истощенные скелеты снова смогут работать. В безнадежных случаях их отправляют в госпиталь для военнопленных в Осташков. Этот госпиталь вмещает от пяти до десяти тысяч пленных. Никому не известна точная цифра! Отходы, которые попадают в братские могилы, не учитываются при подведении баланса.
Гораздо более достоин упоминания драгоценный побочный продукт, добываемый из этой массы сырья, — непримиримые антифашисты. Два раза в год их направляют в антифашистскую школу в Москве группами по двадцать или сорок человек. Или же они пробиваются в одиночку в антифашистский актив лагеря, насчитывающий пятнадцать человек. Там они, как избалованные любимчики русских, за лишнюю порцию супа должны политически перевоспитывать военнопленных.
Таково положение вещей!
Я стараюсь выведать все, что возможно. Именно первые дни в новом лагере являются самыми важными. Я навожу справки в бараках, где живут рабочие бригады, и постоянно нарушаю запрет покидать карантинный барак. Ведь они посылают нас работать вместе с другими. Почему же в свободное время мы должны сидеть в изоляции в карантине?!
Когда нам приказывают нагрузить целую гужевую повозку торфа, я понимаю, как это тяжело. Добытый торф укладывается в длинные штабеля. На этих зеленых площадях годичной выработки штабеля торфа лежат между канав, наполненных черной водой, как бурые гробы.
Между прочим, в этом лагере даже среди немцев принято вместо немецкого слова «гефангене» употреблять русское слово «пленный».
Таким образом, пленным, которые разбирают церковь на центральной площади в Осташкове живется лучше, чем работающим на торфе.
Правда, от лагеря до города почти восемь километров. Но зато можно что-то увидеть. Ведь этот Осташков насчитывает все же почти тридцать тысяч жителей. Кроме того, иногда местные жители угощают пленных сахарной свеклой.
Сейчас я понимаю, что мне здорово повезло в первые семь месяцев моего плена.
Когда однажды после обеда я лежу на нарах и дремлю, внизу среди взволнованных групп пленных начинается какое-то движение. В бараке нет ни столов, ни скамей, ни стульев. Пленные всегда готовы к выступлению. На всякий случай у каждого из нас на заду болтается консервная банка с надписью «Оскар Майер США», которая служит в качестве посудины как для чая, так и для супа. Никто из пленных не снимает шапку и в помещении, так как они стесняются своих лысин.
Тут я замечаю, как различные группы беседующих, занимающихся обменом и праздно шатающихся пленных расступаются. Вокруг более светлого центра образуется новая группа, большой круг.
Кто же стоит в этом более светлом центре?
Это активист. Все называют его Гансом. Хотя они никогда прежде его не видели.
Он сообщает последние новости. Эссен подвергся новой бомбардировке.
Он спрашивает нас о том, как нам здесь живется, как было в утятнике.
Он говорит, что 41-й лагерь теперь считается главным лагерем. Комендант, подполковник, обещал выдать нам одеяла и соломенные тюфяки. Ну что же, посмотрим, тогда здесь будет намного лучше.
Вот, значит, каков он, этот активист. Я продолжаю лежать на нарах и наблюдаю за всем происходящим сверху. Как странно. На нем русская гимнастерка, русские штаны и красноармейская пилотка, которая очень ему идет. Но когда он говорит по-немецки, это производит пугающее впечатление.
Очевидно, я произвел бы такое же впечатление на других пленных, если бы они увидели меня тогда, когда я еще находился при штабе 10-й армии. Только тогда я не был таким скользким, как угорь, и румяным.
У него приятный голос, у этого Ганса, когда он обращается к тем, кто остается лежать на нарах:
— А кто же у нас там еще? Есть среди вас кто-нибудь из Ганновера?
Но никто из пленных, лежащих на нарах, не отвечает ему. До сих пор не присоединились к большой толпе, окружившей активиста, только те пленные, которые настроены против него. Потухшими глазами они смотрят сквозь активиста. Воинская присяга все еще остается присягой, думают они. А Адольф Гитлер все еще Верховный главнокомандующий германского вермахта. Совершенно верно! Тем более при неудачах. Верность до самой смерти! А вы, те, кто слушает этого активиста, вы все изменники родины!
У них, лежащих с непроницаемыми лицами на нарах, нет вопросов. Для них осенью 1944 года остается только одно: победа или смерть! Для них не может быть и речи о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Так они и лежат на своих нарах: без вопросов сегодня, без будущего завтра!
И я тоже не спускаюсь вниз со своих нар. Активист заводит разговор о Национальном комитете «Свободная Германия».
— 14 июля 1943 года из числа немецких военнопленных и группы патриотов, бежавших еще раньше от гитлеровского террора в Советский Союз, был образован Национальный комитет «Свободная Германия». Его цель заключается в том, чтобы сплотить всех немцев для борьбы против преступника Гитлера. Президентом Национального комитета является поэт рабочего класса Эрих Вайнерт. Вице-президентом — генерал Зейдлиц, который из катастрофы под Сталинградом сделал единственно верный вывод: покончить с гитлеровской войной, разрушающей и наше немецкое отечество! В нашем лагере мы тоже создали группу Национального комитета «Свободная Германия». По этому поводу вы всегда можете обращаться к нашему антифашистскому активу лагеря. В нашей трудной борьбе мы рады приветствовать каждого честного антифашиста, к какой бы партии и конфессии он ни принадлежал.
