Олег Курылев - Победителей не судят
— Вот куда вам надо перевезти вашу семью, — сказал Алекс инженеру. — Этот город никогда не станут бомбить.
Подошел длинный двухвагонный трамвай. Бордони показал кондуктору какой-то документ, вероятно, освобождавший его команду от покупки билетов. Тот, коротко взглянув на Алекса, отвернулся. Никто из пассажиров не обратил на их компанию ни малейшего внимания. Они уселись на задних сиденьях, и со стороны было совершенно незаметно, что кто-то кого-то конвоирует.
Минут через двадцать трамвай остановился возле приземистого здания с большими воротами, сбоку от которых Алекс рассмотрел небольшую вывеску, на которой было написано «Аусверштелле Вест». В обе стороны от здания уходил высокий забор с колючей проволокой наверху, но никаких вышек с прожекторами и пулеметами видно не было. Бордони, оставив охранников снаружи, вошел вместе с Алексом внутрь. Дежурный офицер провел их в караульную комнату, принял от него тоненькую папку, бегло просмотрел ее и расписался в получении пленного.
— Он ранен? — спросил офицер.
— Легко, — ответил инженер, пряча расписку во внутренний карман кителя. — Кроме этого он говорит по-немецки и склонен к побегу. Прощайте, — последнее было обращено уже к Алексу.
Офицер вывел пленного на внутренний двор и, проведя мимо двух длинных одноэтажных зданий с множеством окон, подвел к третьему такому же, где велел стоявшей у входа охране вызвать начальника караула.
— В тридцать шестую «А», — сказал он появившемуся оберфельдфебелю. — И пусть его посмотрит врач.
В одиночной камере размером 2,5 на 3 метра находились кровать, небольшой стол и массивный табурет с продолговатым отверстием для переноски одной рукой. Довольно большое окно было забрано решеткой, ниже располагался круглый ребристый радиатор парового отопления. Для вызова охраны в стене возле двери имелась кнопка звонка. Не успел Шеллен повесить на крючок вешалки свою шинель, как дверь отворилась. Вошедший охранник бросил на кровать поношенный, больничного вида халат и на ломаном английском велел пленному снять с себя всю одежду (а также наручные часы) и свернуть в узел.
— Потом вернут, а пока надень это, — указал он на халат и вышел.
Когда одежду принесли назад, у Алекса не попадал зуб на зуб от холода — батарея под окном была совершенно холодной. Охранник, здоровенный детина с квадратной челюстью, жирным, налитым кровью лицом и выпученными глазами, швырнул узел на кровать:
— Забирай и пошли мыться.
Не дожидаясь пленного, он вышел. Босиком, по обжигающему холодом полу, с узлом в руках Алекс засеменил следом. Они прошли в самый конец длиннющего коридора с расположенными по обе стороны десятками одинаковых дверей с номерами, потом свернули налево во второй коридор, пересекающийся с первым под каким-то тупым углом, снова прошли десятка три или четыре комнат, миновали еще один примыкающий коридор и уперлись, наконец, в дверь.
— Сюда.
Алекс вошел в крохотный предбанник, за которым находилась небольшая душевая с кафельным полом. Было очевидно, что все помещения здесь рассчитаны на единовременное пребывание только одного человека, и что пленные нигде не должны были встречаться друг с другом.
Слава богу, вода оказалась достаточно теплой. Стараясь не намочить повязку на голове, Алекс кое-как помылся. Обмылок, которым снабдил его охранник, производил после усиленного трения о тело не пену, а лишь немного сомнительной слизи. После душа Алекс с удовольствием натянул свои кальсоны, брюки и джемперы. Он заметил, что некоторые швы на его бриджах распороты и снова наспех зашиты. Ну понятно: искали пилки и проволочки с алмазным напылением. В кармане шинели он обнаружил и свои часы. Они не представляли особой ценности. Алекс слышал от кого-то, что немцы забирают у пленных штурманские хронометры, объявляя их государственным трофеем.
Выйдя в коридор, он узнал, что в комнате по соседству располагается цирюльня. Поскольку пленным полагалось иметь приличный вид, а режущие предметы были для них строжайше запрещены, в каждом из бараков имелся штатный брадобрей-парикмахер.
Когда они вошли, в кресле перед зеркалом с газетой в руках сидел старичок лет семидесяти. На нем, как и на всех здесь, была сизо-синяя форма германских ВВС. Увидав клиента, старичок резво встал. Алекс рассмотрел зеленые петлицы чиновника, на каждой из которых блестело по одной алюминиевой «птичке», означавшей ранг рядового. На кителе висел потертый железный крест за прошлую войну, в центре которого вместо свастики была отштампована буква «W», увенчанная короной. Старичок взбил пену и, подправив на ремне бритву, не спеша принялся за дело.
— У вас, наверное, отбоя нет от клиентов,— поинтересовался Алекс, просто для того, чтобы хоть с кем-то перекинуться парой слов.
— Но-но! Разговорчики! — крикнул из коридора охранник.
После парикмахерской Алекса завели еще в одну комнату, где сфотографировали и сняли отпечатки пальцев, оттиснув их на разлинованном бланке из розового картона. Потом его взвесили, измерили рост, и, наконец, он вернулся назад.
— Отдыхай, — сказал охранник, запирая дверь.
Несколько часов Алекс лежал, сидел и прохаживался, а точнее, топтался возле кровати — пять коротких шагов туда и пять обратно. Временами, чтобы согреться, он начинал приседать и размахивать руками. Разглядеть что-либо через волнистые, армированные проволочной сеткой стекла окна было невозможно. Временами он слышал шум проезжающего грузовика, глухие хлопки дверей в коридоре, голоса, но разобрать, о чем говорили, не мог. Несомненно, здесь была усиленная звукоизоляция, такая, чтобы пленные не могли даже перестукиваться. В тот день ему принесли миску ячменного супа, кусочек хлеба и чай, а когда за окном совсем стемнело, повели на допрос.
Они снова шли длинными коридорами, но уже с новым сопровождающим. Не выходя на улицу, по соединительной галерее с редкими окнами они перешли в соседнее здание, такое же одноэтажное, но с гораздо более просторными помещениями. Здесь Алекс увидел других военнопленных. Они молча сидели на скамейках вдоль стены коридора под наблюдением нескольких охранников. «Как на приеме в поликлинике для эмигрантов в лондонском Ист-Хэме», — подумал Шеллен. Но ему ждать не пришлось.
В относительно просторном кабинете за большим столом сидел интеллигентного вида человек в безупречно чистом, отглаженном мундире с погонами и петлицами оберста. Ему было чуть больше пятидесяти. Утонченные черты худого бледного лица, залысины над большим лбом и очки в роговой оправе придавали полковнику сходство с профессором медицины. Не хватало только белого халата и фонендоскопа.
— Итак, давайте знакомиться, — на почти безупречном английском заговорил оберст, после того как Алекса усадили напротив. — Я — полковник Лаубен, старший офицер следственной группы. Ваше имя?
— Алекс Шеллен.
Полковник обмакнул перо в чернильницу и стал писать на простом листке бумаги.
— Что ж, мистер Шеллен, прежде всего должен начать наш разговор со стандартной в этом месте фразы — война для вас закончена.
Алекс кивнул, как бы смиряясь с неизбежным. «Вам тоже недолго осталось», — подумал он про себя.
— Сейчас, — продолжил следователь, — вы должны ответить на ряд вопросов, необходимых для заполнения карты военнопленного, а также для постановки вас на учет в контролирующей организации международного комитета Красного Креста. Вы согласны? Отлично! Потом наш писарь перепишет мои каракули. Итак, год рождения, месяц и день?
— 1920-й, 14 марта, — сказал Алекс чистую правду.
— Место рождения?
— Англия, Норидж, — а на этот раз, не моргнув глазом, соврал.
— Норфолк? — уточнил полковник записывая данные. — Я не ошибся?
— Нет. Все верно.
— Вероисповедание?
— Англиканская церковь, — во второй раз соврал Алекс.
— Превосходно. Ваше воинское звание и должность?
— Флаинг офицер РАФ, бортовой стрелок бомбардировщика.
Полковник оторвался от бумаг и внимательно посмотрел на пленного.
— Офицер и бортовой стрелок? Были ранены?
— Да. Прошлым летом. Контузия.
— Тип самолета, бортовой номер, бортовой код?
— «Ланкастер», КВ-734, код VR-X.
— Эскадрилья?
— 98-я Ванкуверская Королевских канадских ВВС.
— Личное прозвище имеете?
— Был Мигелем, когда летал на истребителе, а стрелку прозвище ни к чему.
Алекс знал, что должен отвечать на все эти вопросы, если не хотел быть урезанным в правах военнопленного, гарантированных ему Женевской конвенцией. Тем более что данная информация не представляла никакой ценности. Он желал только одного — скрыть истинное место своего рождения.
— С какого аэродрома взлетали?
— Фискертон.
— Ноттингхемшир?
— Да.
— Когда и при каких обстоятельствах были сбиты?
