Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга
Ежову было известно, что Алексей испытывает ко мне самые горячие чувства, и они взаимны. Наш шеф бы изменил себе, если бы не попытался разбить наш брак. Он приставил к Алексею в секретари свою агентку, которая пыталась соблазнить начальника, причем так, чтоб и мне было известно об этом. Ловила его на компрометирующих моментах, помощники фотографировали их, а фотографии присылали мне. Любую другую женщину, чувствительную, как Надежда Аллилуева, это свело бы с ума. Признаюсь, что и у меня случались приступы ревности. Я даже опять принималась за алкоголь и пару раз угодила в клинику. Но я знала больше, чем обычная женщина, и столько пережила, что умела владеть своими эмоциями. В частности, в клинике, когда просто чудом медсестра, завербованная Ежовым, не успела мне сделать вместо обычной инъекции смертельный укол, — Алексей, как почувствовал, приехал и вырвал у нее шприц из рук, — я осознала, что не имею права поддаваться. Иначе меня подстерегает гибель. В конце концов Алексей избавился от секретарши: во время прогулки на девушку напали хулиганы. Покалечили слегка, но соблазнять больше она уже не могла.
Ежов предупреждение понял, тогда предпринял другой ход. Мой второй муж, теперь уже бывший, — Катерина Алексеевна вздохнула, — Алексей отказался от меня перед самым арестом, предчувствуя, что его ждет, надеясь, что меня не коснется кара, постигшая его. Но ошибся. Мой бывший муж хоть и был уже не юношей, — ему исполнилось тридцать шесть лет, — но все же привлек Ежова отменными, внешними данными. Как-то зазвав к себе, тот предложил Алексею «подурачиться», как он называл свои гомосексуальные утехи, и приказал раздеться донага. Алексей наотрез отказался. Возможно, тогда, возможно еще раньше, Ежов понял, что перед ним — враг или тот, кто сможет стать врагом, и от него надо избавляться. А заодно от его друга Кондратьева и женки аристократического происхождения. Как люди его психологического склада, Ежов запоминал даже самые мелкие обиды и мстил за них. Кроме того, он мечтал о неограниченной власти, о безграничном доверии вождя, а для этого ему нужен был громкий процесс, чтобы доказать свою верность и незаменимость. А под шумок избавиться от неугодных.
Известно, идею Ежову, не слишком умному от природы, подсказал Клим Ворошилов, тоже не семи пядей во лбу. Озабоченный тем, как бы избавиться от группы Тухачевского и жить спокойно, он шепнул Ежову: «Ты, Николаша, обрати внимание: Тухачевский-то в вожди метит, все одеяло на себя тянет». Ежов понял, что наверняка получит поддержку и начал действовать. Но он не учел многого, в частности того, что Сталин со вниманием относился к моей деятельности, поскольку справедливо полагал, что я знаю бывшую белогвардейскую среду куда лучше прочих. Именно Сталин решил послать меня эмиссаром в Прагу. Для Ежова такое решение вождя было, что удар грома посреди ясного неба. Задействовав Скоблина, он считал, что скомпрометировал меня бесповоротно, но Сталин не торопился довериться его заключениям, желая во всем разобраться сам.
Ежов понимал, что стоит на грани краха. Скоблин, которого я знала с юных лет, не станет кривить душой. Увидевшись со мной, он все выложит, как на духу. И тогда борьба из подковерной обратится в явную, и еще неизвестно, кто перетянет. Ежов не отличался отвагой и смелостью, предпочитая ловить рыбку в мутной воде. Так и случилось.
Бывший царский генерал не стал ничего скрывать от бывшей княгини Белозерской. Я обещала ему защиту перед руководством, но мы оба не подозревали, что судьба уже включила нам прощальный обратный отсчет времени. Спустя полгода после нашей встречи генерал Скоблин был убит при невыясненных обстоятельствах. Узнав об этом и желая разобраться с делом, я сама подверглась аресту, так как убийство Скоблина было использовано как предлог.
Тем временем переговоры о досье Тухачевского переместились из Праги в Берлин, к ним присоединились высшие бонзы нацисткой эсэсовской разведки — Гейдрих и Шелленберг. Простившись со Скоблиным и даже не догадываясь, что вижу его в последний раз, я отправилась туда. По легенде, я ехала, как супруга одного из дипломатов, однако немцы, конечно же, ни мгновения не имели сомнения на мой счет — кто я есть. За мной сразу же установили слежку. Более того, я вскоре поняла, что следили за мной не только они: Ежов прислал в Берлин своих представителей, чтобы держать ситуацию под контролем, и они предъявили свои права. Конечно, их допустили. Затевать свару на глазах иностранной спецслужбы было бы верхом легкомыслия. Единственное, в чем между мной и людьми Ежова не было противоречий, так это в цели нашей встречи с немцами. Досье на Тухачевского необходимо было получить в руки, а в Москве уже решать, что с ним дальше делать. Нельзя было допустить, чтобы Гейдрих и Шелленберг торговались своей подделкой с другими спецслужбами, с англичанами, например, весьма заинтересованными в приобретении компромата на советских военачальников. Наверное, они ожидали, что мы станем упирать на политические мотивы, но я спросила сразу, получив, конечно, предварительное согласие Центра — во сколько они оценивают данные, которые предлагают, в марках, в долларах, в рублях золотом? Мы купим. Полагая, что советская сторона не слишком искушена в искусстве торга, они были ошарашены. Немцы не ожидали, что мы сразу, как говорится, возьмем быка за рога. Но Гейдрих не растерялся, назвав сумму весьма приличную — три миллиона рублей золотом.
Они получили все, и сразу. Лишь бы не «сорили» по Европе, распространяя ненужные слухи. Теперь, заикнись СД, что имеют компромат на маршала Тухачевского, в ответ немедленно последовало бы опровержение, вполне оправданное — раз компромат куплен, значит, его больше нет. Мы переписали все номера купюр, что оказалось весьма не лишним в дальнейшим — по ним теперь очень часто выискивают немецких агентов в нашем тылу, которых снабжают деньгами из выплаченной тогда суммы. И насколько мне известно, они неплохо ловятся.
Гейдрих лично передал мне весьма увесистый фолиант, собранный ими на Михаила Николаевича. В тот же вечер специальным самолетом вся тайная делегация вернулась из Берлина в Москву. А спустя час после приземления досье уже лежало на столе у Сталина. Теперь от него зависело, дать делу ход или приберечь компромат до поры до времени.
Сталин ни мгновения ни сомневался, что перед ним подделка — тому существовало множество доказательств, и все они были представлены. Казалось бы, Ежов и его приспешники проиграли и скоро им придется распрощаться со своими постами. Но, к сожалению, и я, и Алексей, и наш шеф Кондратьев рано праздновали победу — мы недооценили Ежова. Борьба пошла не на жизнь, а на смерть. Ведь не свали Ежов Тухачевского, он сам лишился бы не только места — головы. Спустя две недели после того, как досье попало в Москву, Ежов все-таки арестовал Тухачевского, а также почти всех приближенных к нему штабистов, некоторые из которых, как выяснилось, в прежние годы служили вместе с Алексеем Петровским и учились с ним в академии. Чтобы чувствовать себя в безопасности, Ежову было необходимо скомпрометировать нашу группу, лишить ее доверия вождя, и он принялся выбивать показания на допросах. Против Кондратьева напрямую у него аргументов не было, против меня — тоже. Конечно, можно было обвинить меня в том, что я иностранная шпионка, но Сталин потребовал бы доказательств, потому что хорошо помнил, что я начинала работать с Дзержинским. Феликс лично занимался мной, а Дзержинскому Иосиф Виссарионович был обязан своим приходом к власти. Без доказательств никакие обвинения против меня не подействовали. А собирать их, даже если сфабриковать — нужно время: подобрать людей, которые станут свидетелями, надо еще заставить их действовать по указке. Все — непросто. А главное — долго, а Ежову надо быстро, иначе слетит с кресла, и грозит не просто ссылка, а скорее всего расстрел за провокационную деятельность.
Самым слабым звеном в нашей группе оказался Петровский. Ежов получил-таки свидетельства против него от его бывших сослуживцев и обвинил в шпионаже, как всех прочих, проходивших по делу Тухачевского. Косвенно такое обвинение, конечно, задевало и начальника Алексея, Кондратьева, который, как известно, поддерживал с Петровским связи со времени Гражданской войны, и меня, его жену.
Через десять дней после ареста группы Тухачевского к нам в квартиру на Тверскую прибыл наряд ГПУ, Алексею приказали собраться и следовать за ними. Хотели сразу забрать и меня, но Алексей предъявил им документ о разводе, полученный всего лишь за день до ареста. Я больше не была ему женой, только сожительницей. Поэтому Ежову пришлось еще «поработать», чтобы добиться цели. На следующий день арестовали и Кондратьева.
Наступило очень трудное, темное время. Только когда я осталась одна, поняла, что до сих пор еще по-настоящему не знала одиночества. Тем не менее собрав волю в кулак, я пыталась помочь тем, кого любила, тем, кто помогал мне. Я продолжала борьбу с Ежовым, отдавая себе отчет, что в этой схватке проигравший не может рассчитывать на пощаду, его ждет смерть.
