Владимир Першанин - Командир штрафной роты
— А теперь свой сбереги, — желчно подала голос тоже подвыпившая Зинаида. — Сплошные мальчишки, да и ты по годам недалеко ушел.
— Ладно, Зина! — хлопнул ее по заднице Илюшин. — Без тебя командиров хватает. Парень почти год на передовой.
Каляева поморщилась и отодвинулась от старлея. Меня оставили в покое, заговорили о ротных делах. Илюшин сообщил, что наступление, скорее всего, начнется послезавтра. Остается один день. Надо получить дополнительно патроны, особенно автоматные. Подковы у лошадей еще раз проверить.
— Я уже смотрел. Двоим подковы сменить надо, — отозвался старшина Петр Семенович Букреев. — Подковы, гвозди есть. Сделаю.
Выпили хорошо. Запели было, но парторг что-то шепнул Илюшину, и тот согласно кивнул.
— Отставить «Тройку удалую»! Не надо бойцов дразнить. И так все на нервах. Наливай, Семеныч, по крайней и расходимся.
Решение Илюшина мне понравилось. Мой прежний ротный, покойник Черкасов, когда набирался под завязку, то Саню Птаху, тоже покойника, поил и до полночи петь заставлял.
Следующий день прошел в суматохе. Слухи о наступлении подтвердились. Скорее всего, на рассвете. Сразу появилась куча проблем. Ко мне заявился пулеметчик Загорулько и, небрежно козырнув, доложил, что кожух «максима» опять подтекает. Надо бы договориться с полковой мастерской. Загорулько был массивным, широкоплечим мужиком лет тридцати, с двумя орденами Красной Звезды и медалью. Две нашивки за тяжелые ранения. Двух орденов во взводе, да и в роте, я ни у кого не видел. Ничего не скажешь, заслуженный сержант.
— Ну, так че? — поторопил меня орденоносец.
— В мастерской, знаешь, что сегодня творится? Раньше почему молчал?
— Сто раз говорил, и сами паяли.
— Ну, вот и паяйте.
— Канифоль кончилась.
Я понял, что это не канифоль, а канитель. Вызвал Беду.
— Обеспечь ремонт «максима» и замену первого номера. Есть запасные пулеметчики?
— Найдем. Второй номер хоть и без орденов, а садит прилично. Заменим.
Судя по всему, Беда не слишком жаловал гонористого орденоносца.
— Все. Выполнять!
— Круто берешь, младшой, — лениво поднялся с чурбака Загорулько.
— Бери винтовку и в строй. Кру-гом!
Наверное, я был не прав, так, с маху отстраняя опытного командира расчета. Но я понимал и другое. Дисциплина во взводе важнее одного меткого пулеметчика.
— И пойду!
Но через час Беда доложил, что пулемет исправлен, и попросил меня отменить приказ. Я не стал обострять обстановку и дал согласие.
— Трофейные автоматы можно раздать?
— Раздавай.
— Вам, товарищ лейтенант, какой? ППШ или трофейный?
— Брось «выкать», Леонтий. Давай ППШ. Пару дисков и две «лимонки».
Объявился, как водится, заболевший. Совсем молоденький парнишка бегал в кусты. Возвращаясь с неживым, белым лицом, жадно пил воду. Стонал, держась за живот. Пришла Каляева, осмотрела парня, сходила в кусты, что-то там разглядывала.
— Медвежья болезнь. Налейте сто граммов с солью. К вечеру пройдет.
Илюшин был прав. Нервозность и напряжение перед предстоящим боем проявлялись в мелочах и в серьезном. В третьем батальоне боец, из молодых, проверяя гранаты, случайно выдернул чеку из РГД-42. Бросать некуда, кругом люди. Догадался в последний момент выскочить из окопа, выпустив гранату из рук. Осколками посекло кисть и пробило щеку. Разнесло винтовку. Пришлось отправлять в санроту. ЧП! Если в дивизии узнают, могут пришить членовредительство. Своими силами обработали, сшили раны. Дай бог, обойдется без осложнений и санбата. Тогда дней пять подлечится в обозе и вернется в строй.
Илюшин приказал провести с молодыми еще раз инструктаж. У больного и трех «западников» распорядился гранаты забрать. От греха подальше.
На рассвете началась артподготовка. Она шла где-то вдалеке. Полк двинулся вперед. Пока мы шли по отвоеванной земле.
Обгоняя нас, двигались танки. Новые «тридцатьчетверки», с массивными 85-миллиметровыми пушками, вперемешку со старыми латаными танками, возможно, принимавшими участие еще в Курской битве. Самоходки, САУ-152 («зверобой») с шестидюймовыми орудиями, «студебеккеры» и наши полуторки с пехотой и пушками на прицепе. Впервые увидел нормальное зенитное прикрытие — бронетранспортеры со спаренными и счетверенными крупнокалиберными пулеметами. В воздухе проносились штурмовики в сопровождении истребителей.
По металлическому сборному мосту форсировали с ходу речку шириной метров тридцать. Мост был высокий, на железных сваях. На случай дождей. Я представлял, во что превратится бурлящая речка, если в нее хлынут потоки из ущелий. Высоко в небе завязался бой. Где свои, где чужие — непонятно. Потом прошла со штурмовки восьмерка Ил-2. Хвост у одного был, как решето, отчетливо виднелись пробоины на крыльях. Штурмовики летели низко. В памяти осталась разбитая кабина одного из Ил-2, кормовой пулемет нелепо задрался вверх. Я понял, что стрелок убит.
Знакомая картина прорыва. Сгоревшие и подбитые «тридцатьчетверки», раздавленные немецкие пушки. Много трупов. Наши лежат на обочине, немецкие — где попало. С удовлетворением вижу, что убитых фрицев гораздо больше, чем наших солдат. Нажрались, гады! Техника у немцев мощная. Первый раз вижу вблизи самоходное орудие «Фердинанд». Все его технические данные я знаю. Броня корпуса и рубки 200 миллиметров, шестиметровая пушка. Глыба металла шириной и высотой метра три. Наши танки за километр-полтора достают. А политработник на курсах дуру гнал, что мы их одной левой бьем! Его бы против «Фердинанда» в «тридцатьчетверку» посадить! Обделался бы.
Я с удовлетворением разглядываю оплавленные дыры в броне «Фердинанда». В окопе, тварь, стоял, по самую пушку зарытый. Все равно уделали! И старые знакомые T-IV, обвешанные звеньями гусениц, попали под огонь в узком месте. Три штуки застыли кучей, обгорелые, разодранные. Два — без башен. Бойцы копаются, ищут трофеи. Но более-менее ценное забрали передовые части.
Шагаем дальше. По обочинам асфальтированной дороги — сгоревшие грузовики, раздавленные пушки. Идем, обливаясь потом. После дождей вовсю печет солнце. Гимнастерки мокрые. Команда — час отдыха! Обедаем всухомятку. Я — со своим взводом. Илюшин отдельно с Зинаидой, старшиной и одним из командиров взводов. Не знаю, какие харчи у них, но Беда с подручным раскладывает на куске брезента куски жареной свинины, соленое сало, вареную в «мундире» картошку, яблоки. Вокруг уселись все три командира отделений и орденоносец Загорулько.
Обхожу взвод, убеждаюсь, что бойцы тоже не бедствуют. Сало, картошка, ломти местного домашнего хлеба. Запаслись в обороне. Предупреждаю, чтобы больше ста граммов не пили. Как же, послушают! Но «старики» дружно заверяют, что все будет нормально.
Леонтий зовет к «столу». Выпиваем по сто граммов с прицепом разбавленного спирта. Едим с аппетитом хорошо пошагавших людей. Беда наливает по второй и, опережая меня, заверяет:
— Все! По второй, и достаточно. Вечерком доберем.
Я предпочел бы кружку кисло-сладкого винца, но под насмешливым взглядом Загорулько отпил половину порции и грыз зажаренное до черноты свиное ребро.
Батальон ночевал в крохотном, из двух домов и нескольких сараев, хуторке. Нашей роте выделили овин. Комбат приказал выставить усиленные посты. К своим пробивались из окружения немцы, а из засад стреляли бандеровцы. Карпаты — южные края, но какие здесь холодные ночи! Уже с вечера выпала обильная роса, а часа в три я проснулся. Шинель и наброшенная сверху телогрейка не спасали от холода и пронизывающей сырости. Пошел проверять посты. Часовые, которых из-за усталости меняли каждый час, не спали.
Худой длинный боец, лет восемнадцати, с поднятым воротником шинели и натянутой на уши пилоткой, топтался с винтовкой возле ворот. Руки грел, сунув ладони в рукава шинели.
— Это вы, товарищ лейтенант? — неизвестно чему обрадовался парень.
— А если не я?
— Да ну… я вас сразу узнал.
— Пароль тогда спроси ради интереса.
Боец вытащил ладони из рукавов шинели и спросил пароль. В его долговязой нескладной фигуре, в манере носить винтовку угадывалась неопытность вчерашнего мальчишки.
— Как зовут?
— Митрофанов Павел… рядовой.
— А чего спишь на ходу, Паша? Пилотка на ушах. Воротник на голову вместе с пилоткой натянул. Ты же ничего не видишь и не слышишь.
Боец положил винтовку к ногам и стал приводить себя в порядок.
— Ремень туже затяни. И оружие на посту из рук не выпускай. Тебя сколько учили?
За десять минут неторопливого разговора я выяснил, что Митрофанов Паша из-под Саранска, закончил пять классов, а летом проходил полуторамесячную подготовку. Два раза водили на стрельбище, давали по три патрона.
— Попадал в цель?
— Иногда попадал, — застеснялся Паша и честно признался: — А чаще мазал. Обещали три месяца учить, а отправили досрочно.
