Иван Новиков - Руины стреляют в упор
Особенно много одежды, медикаментов и продуктов собирал Казинец в гетто. Там была крепкая партийная группа во главе с Михаилом Гебелевым и Григорием Смоляром.
Всего этого Балашов не знал, ведь он был только исполнителем распоряжений горкома. Но и то, что приходилось ему видеть, удивляло молодого хлопца. Какой силой нужно обладать, чтобы даже в жутких условиях фашистского гнета и преследований иметь такое влияние на людей и пользоваться их беззаветной поддержкой! А над тем, что сам он рискует жизнью для общего дела, Балашов как-то не задумывался. Ведь иначе и быть не могло!
Только успел он распределить медикаменты и одежду, как получил новый приказ: перенести оружие с Брилевской улицы на западную окраину Минска, откуда пленные будут пробираться к партизанам. Перед самым выходом из города они вооружатся и тогда смелей пойдут к своим.
Как всегда, Апанас надел рабочую одежду, натянул на плечи спецовку-бушлат, прицепил на рукав рабочую повязку, взял сигнальные флажки, а в карман сунул пистолет и нож. Шел на явочную квартиру не торопясь, зажав под мышкой флажки. Так ходят на работу и с работы все железнодорожники.
На явочной квартире уже ждали его. Обменявшись паролями, хозяин и Апанас пошли в небольшой хлев. Разбросав стружки, обрезки досок и разное тряпье, хозяин вытащил тяжелый ящик.
— Вот они, забирай!
В ящике лежали лимонки-гранаты. Апанас расстегнул бушлат и начал нанизывать гранаты на пояс. Пять, десять, пятнадцать... Ремень, застегнутый на последнюю дырку, еле выдерживал такую тяжесть.
— Хватит, — сказал хозяин, — а то еще оборвется, наделаешь беды. Лучше другой раз придешь или кого другого пришлешь по этому паролю.
— Ничего, ремень солдатский, должен выдержать, — успокоил Апанас.
Запахнувшись бушлатом, он пошел к Юбилейной площади. От нервного напряжения сильно захотелось курить, а в кармане ни крошки махорки. Уже на Бетонном мосту глянул вниз, на Суражский рынок, и не вытерпел: «Пойду куплю курева. Это же недолго...»
Шумливый, горластый рынок кишел людьми. Они сновали взад и вперед, кричали, торговались, ругались и божились, расхваливая свои товары. Какой-то парень совал под нос Апанасу поношенные ботинки и клялся, что лучших ботинок во всем Минске не найдешь и стоят они очень дешево. Но Апанас отмахнулся от него и окинул взглядом ряды, где мог быть табак. В дальнем углу, возле забора, увидел махорку. Протиснувшись туда, выбрал пачку, спросил цену и свернул цигарку. Махорка была хорошая. Заплатил деньги и еще не успел положить махорку в карман, как его сильно толкнули и на базарной площади загудело:
— Полиция! Облава!
Сначала Апанас совсем растерялся. Ноги будто приросли к земле. Но спустя мгновение инстинктивно бросился он в сторону Суражской улицы. Туда стремглав, толкая друг друга, мчались все, кто только мог бежать.
Никогда не думал Апанас, что базарная площадь такая большая: бежал, бежал, а ей все конца не было. Перед глазами мелькали прилавки, брошенные с перепугу товары, куски бумаги, тряпки... Все это сливалось в одну серую массу и летело ему навстречу.
А сзади раздавались, словно подстегивая бегущих, женский крик, мужская ругань, визг поросят, кудахтанье кур.
Только добежал до забора, отделявшего рынок от Суражской улицы, как нечаянно стукнулся о чью-то широкую спину и получил хорошего тумака сдачи.
— Чего прешься на человека? — рявкнула на него бородатая пасть.
Связываться еще с этим типом в такой момент было бы совсем глупо, и Апанас кинулся в сторону, стараясь быстрей пробраться к забору. Но оттуда, от высокого забора, навстречу мчались ошалелые беглецы с криками:
— На Суражской полиция! Рынок окружили!
Что делать? Куда деться? Снова помчался к рынку.
На глаза попалась уборная, и, не задумываясь, он забежал туда, заперся. Сердце лихорадочно колотилось. Что же делать? Отбиваться гранатами и отстреливаться? Нельзя, погибнет много невинных людей. Это вызовет у населения не сочувствие, а негодование. Отдать оружие полицаям? Ни в коем случае. Выбросить все в уборную? А что скажут товарищи, как потом смотреть в глаза Славке? С таким трудом добыты гранаты и пистолет...
Невольно осмотрел себя. Под бушлатом гранаты совсем не видны. Рабочая повязка на месте, и флажки не бросил в суматохе. Паспорт и аусвайс в кармане. Даже махорка не рассыпалась.
А что, если?..
И он пошел. Решительным, смелым шагом шел прямо на полицаев, которые группой стояли около ворот, ожидая, пока ошалелая от страха толпа не поймет, что она окружена.
Приближаясь к воротам, Апанас становился все спокойней и спокойней. Не то что ему было менее боязно. Страху, пожалуй, еще прибавилось. Но это уже был не тот звериный страх, который гонит жертву на охотника и который заставил Апанаса сломя голову лететь к забору. Теперь он уже шел на риск с открытыми глазами. Нервы были собраны в кулак. Сердце билось так, что, казалось, его удары могли услышать враги. А они стояли и внимательно смотрели на Балашова. Среди них выделялся длинный широкоплечий офицер в высокой серой шапке. Он, видно, только что опохмелился: от него несло сивушным перегаром. Балашов рассыпался перед ним мелким бисером:
— Пан начальник, я — железнодорожник. Выскочил на минуту с работы, купить махорки... Вот видите, даже закурить не успел... А вот мой аусвайс, паспорт... Через пять минут отходит поезд, мне нужно торопиться... Пропустите, пожалуйста...
Офицер тупо глядел на документы, на махорку, бросил взгляд на рабочую повязку. Секунды тянулись очень долго. Что взбредет ему в пьяную голову? А что, если скажет отойти туда, где уже стояли несколько задержанных? Стрелять сразу или подождать, пока поведут? Однако офицер кивнул в сторону улицы:
— Иди, не шлындай в рабочее время...
У Балашова заняло дух от радости.
— Спасибо, пан начальник, — поклонился он и трусцой пустился к товарной станции. Добежал до железнодорожной больницы и только оттуда потихоньку направился на явочную квартиру. Но сердце долго не могло утихомириться.
Серебрянкой называли район за Червенским рынком, где жила Лида Драгун. Почему Серебрянкой? А кто его знает. Ну, скажем, Комаровка так называлась потому, что выросла она на болоте, над которым некогда тучами вились комары; Слепянка когда-то выделялась своими убогими, подслеповатыми хатами, Сторожевка получила свое название, видимо, еще в древние времена, когда здесь выставлялись сторожевые дозоры. А вот название Серебрянка объяснить трудно. Может, потому назвали ее так, что украшали этот район серебристые тополи, а может, когда-то Свислочь была здесь чистая, как серебро, и щедро бросала отраженные от воды солнечные лучи на прибрежные дома. И уже никак нельзя подумать, что жители Серебрянки ходили в серебре и золоте...
На руках у Лиды Драгун совсем маленький ребенок. Куда подашься с ним? Не возьмешь же в одну руку ружье, на другую сына и не пойдешь воевать. Но и стоять в стороне, забиться в свой угол она не могла, сердце не позволяло. Город постепенно поднимался на врага. Руины стреляли в упор, жгли фашистов огнем листовок, рвали минами. Полиция безопасности и СД, которая в первые месяцы рассчитывала на спокойное, привольное житье, бросалась из одного конца города в другой, надеясь напасть если не на самих подполыциков, так хотя бы на их след, а в крайнем случае — найти изменников, которые пролезли бы в подполье. Активным подпольщикам нужно было хорошо скрываться. На долю Лиды Драгун и выпала задача спасать их от фашистских когтей.
Однажды, еще в конце августа, в квартиру Драгун кто-то постучал.
— Лида, открой, — сказала мать.
— Кого это несет к нам? — насторожилась Лида. — В такое время не каждый гость к столу.
Открыла дверь — и растерянно отступила в сторону. Перед ней стоял невысокий человек в заплатанной одежде и хитро усмехался в густую бороду.
— Пожалуйста... — несмело предложила она бородатому пройти в переднюю комнатку.
— День добрый в хату, — знакомым голосом, чуть заикаясь, поздоровался человек.
— Ай, дядя Арсен, — обрадовалась Лида. — Вот не ждала... Так вас же мать родная не узнает...
— Насчет матери не знаю, а вот если ты не узнала — это хорошо. Значит, я очень изменился, так и нужно было. Даже в дом не хотела пускать...
— Нет, — оправдывалась Лида, — я просто растерялась...
Встречались они последний раз перед войной. Лида не знала, куда забросили ее родственников бурные волны событий.
Едва Арсен Викентьевич Калиновский поздоровался со всеми в квартире и сел возле стола, как в дверь опять постучали. Лида снова вышла и вернулась с пухленькой беленькой девчиной, которая бросила на Арсена Викентьевича любопытный, чуточку насмешливый взгляд. На пунцовых губах ее вспыхнула невольная улыбка. Видно, девушке почему-то показалась странной широченная борода на еще моложавом лице Арсена Викентьевича.
