Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья
— А что же остается делать?
И вдруг Анджей вспомнил:
— О боже, Антек убит!
— Тяжело?
— Нет. Я не могу себе этого представить. Он всегда был со мной, столько лет. Мой старший брат. Нет, я не верю. Откуда вам стало известно?
— Мне сказал Владек. Он все видел.
— Их похоронили?
— Так быстро? Ночь ведь. Дождутся утра. Нужно время, чтобы выкопать ров, большой ров.
— И Кристину?
— И Кристину.
— И Марысю?
— Что касается Марыси, то я не уверен. Говорили, что кто-то убежал. А может быть, это о тебе говорили?
— Я не убежал.
— Нет. Ты вышел на рыцарский подвиг. Как в романе. Охота на краснокожих. Стрелял сзади, в спину безоружному…
— У него был автомат.
— А ты откуда знаешь?
— Сказали.
— Стрелял в человека, которого ты ненавидел всю жизнь.
— Он унижал моего отца. Я не мог не ненавидеть его.
— Да? Но разве за это убивают?
— Я убил его не за это. Но он высмеивал моего отца.
— Ты любил отца?
— Я и сейчас его люблю.
— Но отца уже нет.
— Где-то есть. Вернется.
— И снова будет печь пирожные.
— Да, печь пирожные! Кто-то ведь должен печь пирожные. Но он был мой отец.
— И за отца ты убил Валерия. Жестоко отомстил.
— Никто другой не мог этого сделать.
— Ну конечно. Судьба так сложилась. Вот для чего ты явился в эту усадьбу. Никто другой не мог этого сделать.
— Ни у кого не было оснований больше, чем у меня.
— Но он же был человек.
— Ужасный человек.
— А помнишь его глаза? У него были очень красивые глаза, совсем такие же, как у Антония. И в эту минуту, наверно, глаза Антония выглядят точно так же — открыты, но не видят. Словно глаза убитого зайца.
— У всех трупов такие глаза.
— У всех убитых.
— И умерших.
— Умершим глаза закрывают. Помнишь ты тетю Михасю?
Анджей рванулся с места.
— Откуда ты знаешь о тете Михасе? — вдруг крикнул он громко.
— Тише там! Дайте спать! Кто там кричит? — раздались голоса.
Анджей заговорил тише.
— Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что сделал, чтобы я говорил «не убий». Но я не скажу «не убий». Меня со школьной скамьи учили убивать. Мне говорили, что это обязанность человека, мужчины. Меня учили обращаться с оружием. Меня учили охотиться на зайцев и куропаток. Это мужское дело, а я мужчина, настоящий мужчина, я умею убивать. И доказал это.
Анджей прошептал все это стремительно и не глядя на дядю. И удивился, что тот не отвечает ему. Он приподнял голову, которая весила, наверно, центнер, и посмотрел в ту сторону.
Рядом никого не было.
IV
Анджея разбудили движение и шум. Видно, объявили поезд, потому что пассажиры заволновались. Вначале поднимались поодиночке, потягиваясь и зевая. Потом вдруг все разом ринулись на перрон. Было уже светло и очень холодно. После утреннего заморозка начинался погожий осенний день.
Около шести вполз люблинский поезд. Он был уже почти полон, и новым пассажирам пришлось бороться за места — и с теми, кто уже сидел в вагонах, и между собой. Возвышаясь над всеми благодаря своему росту, Анджей мог разработать стратегию борьбы за место для себя. Труднее всего было с бабами. Своими мешками, корзинами, наконец, своим собственным телом (они искусно обложили себя со всех сторон ломтями солонины) эти пассажирки закрывали всякий доступ как через двери, так и через окна (люди пытались пробраться внутрь вагонов даже через выбитые окна).
На первых! взгляд положение казалось безнадежным, но постепенно как-то все утряслось. Анджей опустил ранец на пол в коридоре. Вокруг теснились пассажиры, тоже едущие до самой Варшавы.
Поезд долго стоял. Наконец все-таки двинулся. Кое-кто из пассажиров начал заговаривать с соседями. Но большинство были молчаливы и не расположены к знакомству. Ведь не знаешь, с кем имеешь дело. Бабы то и дело испуганно поглядывали на свои мешки, загромоздившие полки, мужчины, которых было гораздо меньше, закурили и, прося друг у друга спички, настороженно присматривались к соседям.
Ехали, однако, недолго. Через несколько километров поезд начал замедлять ход.
— Что случилось? — встревожилась какая-то баба.
— Не бойтесь, пани, это Голомб, — успокоил ее мужчина, сидевший рядом.
И вдруг пронесся крик:
— О боже, жандармы!
Поезд затормозил и остановился. Вдоль всего перрона вытянулась цепь жандармов. Они стояли неподвижно и молча, но все уже было понятно. Перепуганные бабы начали выкидывать мешки из окон прямо на рельсы. Поезд наполнился воплями.
Несколько жандармов вошли в вагоны. Всем приказали выйти на перрон, оставив вещи — мешки и корзины, сундуки и чемоданы — на месте.
Надев ранец на плечи, Анджей вышел вслед за другими. Жандарм свирепо накинулся на него:
— А ранец, ранец! — крикнул он.
— Это мои личные вещи, — ответил Анджей по-немецки. Жандарм смягчился.
— Ну-ка, покажи.
Анджей развязал рюкзак, жандарм проверил — действительно, только личные вещи. Он взял себе маленькое круглое зеркальце и при этом даже улыбнулся Анджею.
— Бриться, бриться, — пояснил он по-польски.
Анджей пожал плечами.
Не встретив должного понимания, жандарм снова стал грозным:
— Haben sie einen Ausweis? [12]
Анджей показал свои бумаги. Все было в полном порядке.
— Ну, пошел на место! — крикнул солдат и так толкнул Анджея, что тот пошатнулся.
Пассажиры выстроились вдоль поезда — между вагонами и шеренгой немцев. Бабы с немым отчаянием смотрели, как жандармы выносили из вагонов их мешки и складывали в кучи. Действительно, мешков было много.
Никто не плакал, только слышались иногда ругательства. И в ответ окрики:
— Ruhig! [13]
Анджей смотрел на людей — они стояли спокойно, хоть и заметно было, что они с трудом сдерживают ярость. Выстроились в ряд, плотно прижавшись друг к другу, — едущих было много.
Вдруг он увидел в нескольких десятках шагов от себя знакомое лицо. Непокрытая голова Марыси выделялась среди ярких и линялых бабьих платков. Актриса стояла без пальто, она озябла и была очень бледна. Губы ее посинели.
Анджей хотел подойти к ней, но жандарм, стоящий за его спиной, повторил:
— Ruhig!
Пришлось ждать, пока кончится осмотр.
Обыск продолжался больше часа. Наконец был отдан приказ:
— Alles steigen! [14]
Однако многие уже не стремились в поезд — ехать было незачем. Какая-то баба из груды вещей на перроне вытаскивала свой мешок, спокойно объясняя взбешенному жандарму, что «там ничего нет». К удивлению Анджея, она все-таки втащила мешок в вагон. Анджей пробрался к Марысе.
— У меня в ранце есть еще один свитер, сейчас достану.
В вагонах теперь стало свободнее. Марыся прижалась к Анджею. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.
Чтобы снять ранец, Анджей слегка потеснил ворчащих соседей, достал свитер и помог Марысе надеть его.
— Теперь ты согреешься, — сказал он.
Поезд медленно тронулся.
Они стояли рядом и молчали. О чем они могли говорить? Анджею казалось, что каждое слово сейчас было бы лишним. Но Марыся, видимо, думала иначе.
— Куда ты тогда исчез? — спросила она.
Анджей пожал плечами.
— Надо было ехать, возвращаться в Варшаву.
— Антония тебе не удалось уговорить?
— Даже если бы и удалось… — сказал Анджей.
— То что? — спросила Марыся. — Что тогда?
— Ты ничего не знаешь?
— Ничего. Мы с Анелей удрали. Спрятались в чулане. Я успела только схватить свой мешок. Потом через парк…
— А где Анеля?
— Она осталась. Побежала в деревню.
— А потом?
Марыся прикрыла глаза.
— Там стреляли, — прошептала она.
— Еще бы! Он успел донести! — сказал Анджей, чувствуя, что в его словах слышна фальшь.
Марыся пристально взглянула на него.
— Ты думаешь? — спросила она едва слышно.
— Этот, твой… — сказал Анджей.
— Ты похож на него.
— Перестань, — угрожающе сказал Анджей и сжал ее руку. — Перестань, слышишь?
— Какой ты нервный, — спокойно сказала Марыся и высвободила руку.
Анджей видел, как она постепенно приходила в себя, как к ней возвращалась уверенность. Пригладила волосы, обтянула по фигуре свитер. Затем вытащила из мешка какой-то шерстяной шарфик и повязала на шею. Теперь у нее был совсем приличный вид, и Анджей снова подумал о том, что Марыся все-таки очень красива. Кое-кто из пассажиров окинул ее любопытным взглядом.
Поезд полз медленно, задерживаясь на станциях. Время перевалило за полдень. Хотя на остановках людей прибывало, но прежней давки не было, а вокруг Анджея и Марыси стало даже совсем просторно. Теперь можно было разговаривать свободнее, но они больше не возвращались к вчерашним событиям. Марыся заметно избегала упоминать о Кристине.
