Борис Егоров - Песня о теплом ветре
— Расскажите, старший лейтенант, о бойцах вашей батареи, об их подвигах.
Это говорит мне корреспондент фронтовой газеты — пожилой, полноватый человек с погонами капитана.
Мы сидим у костра на ящиках из-под снарядов. Корреспондент достал блокнот в необычно толстой, как у книги, обложке. В него удобно записывать на коленке. Почему я на это обращаю внимание? Потому, что первый раз в жизни вижу корреспондента.
Кого же назвать прежде всего? Бойцов орудийных расчетов, разведчиков, связистов? Много хороших людей, каждый чем-то отличился, более половины награждены. Среди них и трудные люди — бывшие уголовники. Козодоев, например. Трудные люди имели бы больше наград, если бы подвиги не чередовались у них с дисциплинарными взысканиями. Это называется: «извините, забылся, оступился».
Но сейчас я должен назвать лучших. Скажу, конечно, о смелом, зорком и находчивом разведчике Валикове, о точном мастере стрельбы и вечном труженике командире орудия Татушине…
— Вы давно командуете этой батареей?
— Год. Но некоторых людей из девятки знаю и раньше, еще с Северного Донца.
— Ваш полк был на Донце?
— Да.
— В наступлении?
— И в обороне и в наступлении.
— В каком месте?
— Против Лисичанска и правее.
— А другого такого тяжелого артполка там не было?
— Нет.
— Интересно! — восклицает корреспондент. — Значит, это мне о ваших ребятах сегодня рассказывали…
— Кто рассказывал?
— Один майор из пехотного полка. Я с ним делал статью о взаимодействии пехоты и артиллерии. Как его фамилия? Да, Хижняк.
Хижняк?! Неужели это тот командир батальона, с которым мы на плотике переправлялись через Северный Донец? Перед самым наступлением он начал рассказывать мне, как погиб Леша Курский, но сказать почти ничего не успел. Я узнал только, что Курский спас его первую роту и погиб в реке… В боевом донесении, которое читал Красин, сказано было тоже очень мало: «Залег у пулемета».
Что произошло тогда во время разведки боем, знает только Хижняк. Но больше я его не видел: началось наступление, дороги наши разошлись.
— Скажите, какой он — Хижняк? — прошу я корреспондента. — Такой крепкий, рыжий?
— Да, да…
— Мне его очень нужно встретить! Вы сказали, что с ним говорили сегодня. Где этот полк?
— Недалеко, в деревеньке одной. Во втором эшелоне.
— А когда он рассказывал об артиллеристах, не упоминал ли такой фамилии — Курский?
— Курский? — корреспондент листает блокнот. — Курский? Есть! Могу прочитать, что он сказал…
Но о Леше Курском я хочу слышать из уст очевидца. Надо немедленно поехать в пехотный полк, пока его не перебросили куда-то. Тогда опять мне не разыскать Хижняка.
— А вы откуда Хижняка знаете? — спрашивает корреспондент.
— Мы с ним Донец переплывали. В бой вступали.
— Он говорил об одном артиллеристе из вашего полка, который поддерживал во время наступления его батальон огнем. Кажется, это был начальник разведки дивизиона… Но фамилии припомнить не мог.
— Это был я…
Корреспондент страшно обрадован.
— Тогда можно устроить встречу старых боевых друзей — командира пехоты и командира артиллерии! Поедемте, у меня машина.
Я звоню Красину, прошу разрешить мне отлучиться на несколько часов — «очень важные обстоятельства: надо повидать старого фронтового друга». Красин разрешает. Мы договариваемся с корреспондентом, что разговор о «девятке» продолжим позже, садимся в его «виллис» и мчимся в деревню, где расположен пехотный полк второго, эшелона.
— Вот тут тормози, — командует корреспондент шоферу. — У белой хатки.
В белой хатке пусто. Хозяйка говорит, что солдаты пошли по ужгородской дороге. Нам ясно: полк бросили вперед.
Мы настигаем его через несколько километров.
Корреспондент указывает мне на рослого майора, шагающего по дороге перед строем.
— Это он!
Хижняк узнает меня сразу.
— А, браток, здравствуй!
Он такой же, как и прежде. Только правую сторону лица пересек шрам.
Пригнувшись, Хижняк влезает в машину, говорит еще раз:
— Здравствуй, здравствуй, пушкарь. Извини только, фамилии твоей не припомню…
— Крылов.
— Вот черт! Я товарищу корреспонденту про тебя сегодня рассказывал — как мы на Донце в атаку шли, а фамилии назвать не мог, запамятовал.
Смотрю на лицо Хижняка, спрашиваю:
— Крепко царапнуло?
Майор смеется.
— С тех пор как мы под Лисичанском были, я три раза в госпитале лежал. Такое наше дело — пехота: месяц воюешь — три в госпитале лежишь…
Корреспондент просит нас выйти на минутку из машины. Он хочет сделать снимок старых боевых друзей. Позже фотографировать нельзя: начинает темнеть.
— Постойте, постойте, капитан, — говорит Хижняк. — Как это у немцев? Айн момент. Я продрог, как собака. Тут у меня во фляге коньяк трофейный.
Майор наливает коньяк в колпачок от фляги, мы поочередно пьем.
Я тороплюсь начать разговор.
— Знаете, зачем я к вам приехал? На Донце во время разведки боем погиб мой старый друг — лейтенант Курский. Помните?
— Как же! Помню. Сорвиголова. Я тогда про него тебе говорил…
— Но тогда — всего два слова. Я хочу знать подробно.
— Может, выйдем все же, товарищи, на минутку? — просит корреспондент.
Мы фотографируемся, потом снова возвращаемся в машину.
— Курский? — продолжает майор. — Да, он тогда мне всю роту спас. А как это было? Пришел он к нам в батальон перед рассветом — бойкий такой, смешной парень. С ним радист был, сержант. Ну познакомились. Пока сидели, ждали команды, он нам анекдоты рассказывал. Хохоту было! Он всем сразу понравился… Потом поступил сигнал к атаке. Мой батальон проводил разведку боем — надо было немцев прощупать, что у них там, чем встретят на случай наступления. И получилось все у нас не очень гладко. Ночью одна сволочь на ту сторону переплыла. Узнали мы про это не сразу, потом. Немцам, значит, известно было, что утром состоится. Пошли в атаку, переплыли Донец — нормально. Молчат фрицы. Стали углубляться — вот тут они нас встретили. Курский, друг ваш, был поначалу со мной рядом. Но когда немцы из тяжелых минометов стали шпарить, у него радиста убило, и рацию — в куски… Не пришлось ему нас «чушками» поддержать… А дальше так получилось, что с нашего берега ракету дали: надо отходить.
— А Курский в это время был, как и раньше, рядом с вами? — спрашивает корреспондент.
— Курский? Так, в стороне — метров сто. И в это время немец стал наседать так, что нам, браток, ни туда, ни сюда. Если бежать сразу — всех в реке утопит. Слава богу, с левого фланга их наш пулемет держал, но потом пулеметчика миной прибило, и они прямо в рост пошли… И тут за пулемет залег Курский: близко в окружности ни одного бойца не было. Курский к Донцу бежал, а потом вернулся… Лег за пулемет и сечет, сечет фрицев. А первая рота тем временем на наш берег возвращается… Он последним ушел, когда отстрелялся. Они его посреди реки прихватили…
Майор хлопает меня по плечу.
— Крепкий солдат был, твой друг Курский! — Хижняк смотрит на часы. — Ну, мне надо торопиться, пушкарь. Выпьем еще по наперстку на прощание. Может, больше и не встретимся.
Мы нагоняем пехотный полк на дороге, высаживаем из машины майора Хижняка.
— А теперь давайте про вашу «девятку» рассказывайте, — просит меня корреспондент.
«Виллис» стоит на обочине шоссе. Мы курим, беседуем, я рассказываю корреспонденту о бойцах девятой батареи, но перед моими глазами — Курский, Леша Курский. Он лежит за пулеметом, рядом с убитым бойцом в кустах на берегу Донца — я знаю эти кусты — и сечет немцев… Этот пулемет стреляет и до сих пор!
Красные облака
27 октября колонна нашей артбригады вступает в Ужгород.
Город тонет в огне и грохоте. По всем дорогам, идущим к Ужгороду с юга, с равнины, немцы и мадьяры бросаются в контрнаступление.
Батареи «катюш» непрестанно мечут в небо огненные стрелы.
Город окружен стеною огня.
Немецкие атаки захлебываются. К утру становится тише.
Наконец-то равнина! Горы чернеют сзади — мрачные, чужие, холодные. Как они нам опостылели за полгода!
Но и здесь, на равнине, не переставая, льют дожди — поздняя осень. Клочковатые серые облака низко проносятся над землей. Мокнут под дождем оголенные виноградники.
Каждый день, едва только рассветет, начинается отчаянная стрельба. Трещат немецкие зенитки. Они бьют по нашей пехоте, бьют по ИЛам, которые утюжат передний край. Стрекочут пулеметы. Ахает наша армейская артиллерия. Время от времени слышится скрежетание «эрэсов» — «катюш».
С наступлением темноты бои стихают, и только зарево пожарищ напоминает о том, что происходило здесь всего несколько часов назад.
От пожаров облака светятся красным светом…
