Канта Ибрагимов - Учитель истории
— Не трусь! Как договорились, на заре, — последнее, что сказал Бейхами.
Море было спокойным, прозрачным, и тем не менее, покачивающиеся лодки нелегко сошлись. Обычно ловкая, Ана еле-еле, неуклюже перебралась, как на спасителя, сквозь слезы молчаливо долго глядела на исчезающую в морской дали лодку Бейхами, и, конечно, думала не о нем, а об оставшихся в его руках сестре и брате.
Те же три женщины, что днем были на острове, одна в чадре, в полном безмолвии везли Ану к золотому сиянию. Что ни говори, жизнь — есть жизнь, ее не обманешь, и красота манит: с каждым взмахом весел перед Аной разворачивалась потрясающая панорама. В лучах заходящего солнца длинными тенями на всю ширь обозрения раскинулся диковинный, цветущий парк с ровными аллеями, беседками, фонтаном, а в этом окружении — белокаменный дворец с портиками и балконами. С первого взгляда кажется, что часть его затоплена; подплывая, видно — стоит он на мощных колоннах в виде античных богатырей, со следами зимних морских бурь у головы. Прямо в гавань выходит просторная арка, под которую лодка вплыла, а дальше ступеньки из грубо отесанного гранита, чтобы мокрые ноги не скользили. Огромная, тяжелая дверь полностью из слоновой кости с золотыми ручками, и за ней ярко освещенный лучами солнца просторный зал. На стенах и высоком потолке фрески и мозаика на темы египетской, римской и древнегреческой мифологии; по углам статуи в античном духе, рыцарский костюм со всеми доспехами, кубки и вазы с живыми цветами. На весь зал толстый ковер, на нем разная мебель: огромный, тяжелый стол, ложи, сиденья и всего одно кресло — все отделано золотом, серебром, слоновой костью. Все стены облицованы зеркально позолоченным металлом, и лишь одна картина — на ней красивая, молодая царственная особа. «Феофана», — определила Ана.
— Меня зовут Мартина, — с гнусавой хрипотцой сказала женщина в чадре, и далее в полном молчании провела Ану из зала в боковую галерею, а затем в просторную овальную комнату с лазурным бассейном.
Совсем юные, почти обнаженные девочки — словно феи — привычно, играючи обнажили сконфуженную Ану; произнося лишь отдельные фразы, с серьезными лицами занятых людей усаживали ее в ванны, со странным цветом воды, с благовониями, с различными наборами плавающих на поверхности цветов. Потом ее парили, до зуда обтирали мочалами все конечности, лазали повсюду, пока Мартина не распорядилась заканчивать. Тщательно обтерев, те же «феи» веничками из цветастых перьев диковинных птиц обрызгали Ану какими-то жидкостями, в которых превалировали запахи лаванды и розового масла, и, как и раздевали, так же играючи, накинули на нее легкую, почти прозрачную шелковую вуаль.
— Пошли, — приказал гнусавый голос.
Они поднялись по нарядной лестнице на второй этаж, на каждом проходе по две вооруженных женщины — стража, молчаливые изваяния, лишь глаза блестят, за каждым движением Аны наблюдают, двери открывают и закрывают.
Наконец, зашли в большую, но уютную комнату. На стене фрески с эротическими сценами, потолок зеркальный, бронзовая люстра с рожками для светильников. Много бронзовых и глиняных светильников в виде лилии, рыбы, головы дракона и верблюда на полу. Все светильники уже горят, ровно освещая громадную кровать, устланную шелковыми и шерстяными одеялами и подушками. Рядом с кроватью цельно вытесанный из горной породы низенький удивительный стол замысловатой формы, на нем в серебряной и золотой посуде разнообразнейшие яства и напитки.
— Жди. Хочешь ешь, хочешь пей, хочешь спи, — повелел гнусавый голос. Его обладательница тихо ушла, и наступила гробовая тишина.
От непрекращающейся дрожи у Аны пересохло в горле, но она брезговала прикасаться к чему-либо. Светильники в люстре плавно догорели, наступил полумрак. Ану, видимо разморенную баней и странными благовониями комнаты, тягуче клонило ко сну, веки смыкались, хотелось лечь. Она изо всех сил противилась, да не смогла... Холодная, влажная змея, сквозь сон, проползла по ее ноге. Ана только раскрыла глаза — противная костлявая рука с прожилками, поглаживая кожу бедра, двигалась к ней, будто к горлу.
— Ай! — вскочила в ужасе Ана.
Тень шевельнулась, хищно блеснули глаза, что-то гортанно просипев; те же руки попытались ее удержать. Ана бросилась в угол, к единственному горящему трезубцем бронзовому светильнику; за ней же медленно двинулась эта страшная тень, еще сильнее сопя, будто вскрытыми легкими.
— Хе-хе-хе-хе! — ржавый смех, и осипло-соскобленный голос. — Что ж ты, красавица, не поделишься счастьем? Не готова усладиться ласками самой императрицы?!
Еще один страшный шаг, и зловещая тень попала в зону блеклого света.
— А-а-а! — еще истошнее закричала Ана.
Перед ней была не безликая тень, а будто череп с выпученными глазами.
— Иди сюда! — протянулись длинные костлявые руки.
— Нет! — в самый угол забилась Ана, опрокинула светильник, огонь и раскаленный воск моментально воспалил ее вуаль, а вместе с этим и сознание. — Гадина! — взбесился ее тон, и уже в неукротимой ярости, скопившейся в ней за год неволи, она схватила за ножку сбитый, увесистый бронзовый светильник, наотмашь рубанула прямо по страшному черепу — раз, падающую — еще раз, распластавшуюся в ее ногах — в третий. Даже во мраке Ана видела, как из черепа, выпирая, пузырится фосфоресцирующая ядовитая слизь, тварь еще дергается, глаза все блестят бешенством, угасая, а от двери шум, заблестели кинжалы, заискрились о бронзу. Раззадорилась в борьбе Ана, почувствовала, что теперь не невольница, но кавказская горянка — дочь амазонки; да что поделают с ней несчастные рабыни, разве обучали их так, как ее обучал Алтазур.
Как трезубцем управляла Ана светильником, выбила кинжал, им же заколола одну, резанула другую, и застыла в удивлении — человеческое тело — ничто, как масло податливое, ткнешь — раскисает. Значит, только дух может спасти... На лестнице еще пара, и с ними Ана справляется, от других уходит, спрыгивая с высоты пролета.
Она металась от острия кинжалов по темным и светлым комнатам, обежала почти весь дворец, наступала на спящих «фей», и под конец оказалась в зале. Выхватила обоюдоострый рыцарский меч — привычно легла рукоятка в ее жаркие ладони, попадали одни рабыни, другие стеной загородили выход к морю. И видит Ана: на балконе, под крышей дворца, как безучастный зритель, опершись на перила, откинув чадру, смотрит на нее обезображенная Мартина. Только подбородком Мартина повела — поняла Ана, где запасной выход.
Ланью неслась она сквозь густой парк, выскочила из колючего кустарника на главную аллею. Шумом прибоя поманило ее море, побежала Ана, а меч о мрамор искры метает, уже лунная дорожка подсказывает ей путь, уже рукой подать... И вновь рабыни. Но они ведь рабыни, нет в них духа, одно тело. Отбиваясь, почувствовала Ана свободную прохладу, сделала еще шаг назад — и нырнула вглубь, как в спасительную стихию.
Долго, зажмурив глаза, пока хватало дыхания, изо всех сил плыла Ана под водой, на секунду всплывала и вновь шла под воду, боясь, что ее с берега видят и еще хуже — преследуют. Лишь когда не стало видно блеска крыши, она всплыла на поверхность и по тихому, гладкому морю поплыла подальше от берега, придерживаясь лунной дорожки. Подустав, легла на спину. Над ней раскинулось бесконечное звездное небо, точно такое же, как на Кавказе: мгновение она была счастлива. А потом осознала, что под ней такое же бездонное море; восторг улетучился, заволновалась, ей казалось, что крысы уже пощипывают ее пятки, а со дна вот-вот всплывет эта женщина-скелет и со ржавым смехом потащит в эту мрачную толщу глубин.
Ана знала, что много времени могла бы продержаться на морской воде, да видно предыдущая баталия на суше и страх на воде выбили ее из колеи, загнали в смятение, и она в бессилии закричала, заплакала, запаниковала, и наверное пошла бы ко дну, но в это время увидела: заревом осветилась часть неба. «Утро настает!» — чуть взбодрилась она, а сил уже нет, судорогой коченеют ноги, и — сквозь ночную тишь — всплеск весел. «Бейхами плывет?!» Точно, уже видна тень.
— А-а! — жалко вскрикнула Ана, направляясь туда.
Черная безмолвная фигура восседала в лодке.
— Держись, — кажется родным гнусавый голос Мартины. — Хе-хе, небось думала, Бейхами тебя ждет? Дожидайся! Он такая же тварь, что ты накануне забила... Молодец, девочка, завидую тебе, то, что я и многие-многие не посмели, ты осилила. Спасибо! Хоть этого дождалась... пробудилась. То зарево — уже мое дело... Залезай, не дрожи; видишь, в ночном море тебя нашла, знала, что по лунной дорожке поплывешь... А точнее, это твоя судьба. Бери лодку, плыви к свободе, она только на родине... а я все — прощай.
С этими словами Мартина бросилась в море, оставляя на ровной поверхности расходящееся волнение, а Ана в бессилии, уже не могла смотреть за борт, она легла калачиком на дно лодки и, с трепетом ощущая под собой твердь, до беспамятного забытья слышала бешеный бой жаждущего жизни сердца.