Канта Ибрагимов - Учитель истории
Однажды, находясь под влиянием такого решения, он бросил клич на древний рынок: «Есть изумительный товар, лучше не бывает!».
И сразу объявился покупатель, и не из известных клиентов Бейхами, а новый — наглый, который, не глядя на товар, предложил позорный мизер и чуть ли не угрожая потребовал продать.
Нюх портового босяка подсказал Басро, что кто-то навел на него этого наглеца, похлеще его самого. Не долго раздумывая, Басро понял — Зембрия, и уже хотел пойти на поклон, как новый, совсем неожиданный удар: эскадра лодок избороздила песчаный берег, чиновничий люд, в сопровождении когорты гвардейцев, оккупировал остров. Повели допрос: чей Бейхами подданный, за счет чего живет, как платит налоги и сколько? и прочее, прочее. И когда не только отказались от огромной взятки, а потребовали явиться в суд, Бейхами понял: не над тем пошутил.
В тот же вечер, осознав, что он все же Басро, несмотря на свои капиталы, засобирался в Константинополь.
И вновь гости: небольшая, богато разукрашенная резным деревом и цветными смолами лодка причалила к песчаному мысу. На ней, как ни странно, одни женщины, две гребут и третья посередине, вроде в чадре, да в какой-то цветастой, нарядной. Та, что была в чадре, соскочила прямо в воду, умело подтолкнула лодку к берегу, в чуть ли не по пояс вымоченной одежде вышла на берег. Очень долго смотрела на двух девушек и подростка, резвившихся в прибрежной воде, а затем какой-то необычной походкой, бочком, уверенно направилась к покоям Бейхами. Ей преградили путь двое охранников — она что-то рявкнула гнусавым голосом; когда это не помогло, раскрыла лицо и, видя, как отшатнулась охрана, издевательски засмеялась и продолжила путь, снова прикрыв лицо.
— Как почиваешь, Басро? —она уже вошла в покои хозяина. — Не узнаешь? А теперь? — скинула она чадру и, видя, как Басро, сморщив лицо, отскочил, ядовито-раскатисто захохотала. — Что, не узнал, кого облагодетельствовал? Значит, много таких, как я, через твои мерзкие руки прошло... Ха-ха-ха, все-таки вспомнил! Да, я Мартина... та Мартина, которую ты юной в Алжире украл.
— Никого я не крал!.. Отойди!
— Что, боишься заразиться? Так к тебе ведь ни одна зараза не пристает, ты ведь не человек — дьявол. У-у — дрянь! Ха-ха-ха! Боишься?!
— Стража! Стража!
Несколько здоровенных стражников поспешили на крик.
— Ха! — рявкнула на них гостья, и они, страшась не ее крика, а мерзкого лица, резко отпрянули, затрясли копьями. — Убери их, и подальше! — с гнусавой повелительностью приказала она, и, видя, что нет реакции, с издевательской фальшью в голосе. — Я от Феофаны, как ты, наверное, догадываешься... Вот так, без лишних ушей, я думаю, тебе будет лучше... Так знаешь с чем меня прислали? За тобой ведь должок, и давний.
— Никому я не должен!
— Должен, должен, — ходила за отступающим Бейхами пришедшая по огромной зале с мраморными колоннами, с золотыми подсвечниками, с китайскими цветными вазами на персидских коврах. — Иль забыл, что не всех из семейства Мних ты убил, как должен был?
— Не кричи!.. Его не было тогда здесь.
— А ныне? Зембрия уже давно в Константинополе, и даже у тебя, здесь частенько бывает. Что ж ты обещанное не выполняешь... а свое получил?!
— Прочь! Прочь, что ты себе позволяешь — рабыня!
— Ха-ха-ха! Ошибаешься, Басро. Это ты раб, мерзость, ублюдок, босяк. А я благородная дочь достойных родителей, и теперь, как ты знаешь, первая фаворитка императрицы Феофаны. И наконец ты в моих руках.
— Отстань, не трогай меня! Что ты хочешь?..
— Ха-ха-ха! — дико смеялась и говорила Мартина. — То, что я хочу, не волнуйся, сбудется. Тысячи, нет миллионы моих проклятий витают над твоей поганой головой и ждут момента расплаты... А сейчас отработай долг — приказ Феофаны.
— Не могу, не могу! Ну как?! Как я это сделаю?
— Молчи! Слушай и исполняй. Зембрия добивается твоей красавицы...
— Откуда Вы узнали? — перебил ее Басро.
— Ты что думаешь, если Феофана добровольно удалилась от людей, то есть вас, подлых мужчин, то она и от дел отошла?
— Нет, не думаю, я все знаю.
— А мы знаем в тысячу раз больше тебя, и даже то, кто тебя проверял, кто будет на днях судить и какой будет приговор.
— Ты о чем, Мартина?! Я ведь верен Феофане, верен, — теперь он сам, не брезгуя, приблизился к гостье. — Я ведь все делал...
— И будешь делать впредь! — повелительный свистящий тон.
— Да, да... О, как я его убью? Как? — схватился Басро за голову.
— Не так, как ты думаешь, а как Феофана повелевает, чтобы мучился этот еврей, как мы... Слушай. Сегодня к закату доставишь красавицу ко дворцу императрицы. Близко не подплывай, ты знаешь, Феофана теперь не переносит духа мужчин. Ночью красавицей насладится императрица, а утром подаришь ее Зембрия, пусть заразится главный еврей... Вот и все.
— Нет, только не так!
— Кого ты щадишь? Свою красавицу или Зембрия? Помни, в Византии не только врачи и сановники — евреи, но и судьи тоже. Ха-ха-ха, мечтаю я посмотреть, как тебя на веревках в холодную яму к голодным крысам спустят... поднимут, спустят, поднимут, и так трое суток!.. Какое у тебя будущее! Представляешь?! Так что на закате жду тебя с красавицей в проливе, в миле от дворца. И помни: ты должен быть один, чтоб ни одна душа не видела, не знала.
Свою бывшую рабыню, ныне повелевающую им, Бейхами провожал до берега и, уже не брезгуя, даже помог женщине взобраться на лодку. В это время в море виднелась только золотистая голова Аны, заплывшей очень далеко.
— Здорово плавает красавица, — рука Мартины, уже стоявшей в лодке, козырьком прикрыла глаза от солнца.
— Да, — сказал Бейхами, — она говорила, что жила у большой буйной реки Терек и с детства, в день по десять раз, эту мутную реку переплывала.
— А не боишься, что уплывет?
— Нет. Видишь, ее сестра и братец на берегу, под охраной. Без них она никуда не денется.
Тем не менее, как только лодка с непрошеной гостьей отплыла достаточно далеко, Бейхами стал орать на прислугу; ценность Аны возросла. К ней навстречу выплыли сразу три лодки и сопровождали красавицу до берега. Из прозрачно-чистой голубоватой воды Ана не выходила, пока не удалился Бейхами. А Бейхами сделал вид, что уходит, по пути свернул в густую кипарисовую рощу и, царапая лицо и руки, теперь уже скрыто приблизился к берегу и, как он делал уже не раз, стал вожделенно подглядывать.
Прислуживали и одновременно неотступно следили за пленниками двенадцать мощных женщин-африканок. Мужчин-рабов, даже евнухов, Ана к себе не подпускала.
С врожденной грацией королевы, с гибкой пластикой амазонки, зачарованной сказкой улыбаясь брату и сестре, словно мифическая русалка, с блестящими капельками, будто серебристой чешуей, выходила из воды тонкая, высокая Ана, на ходу изящным движением красивой руки отбрасывая локоны золотистых густых волос с девственно сильной груди за спину. Пара рабынь, до предела вытягиваясь, вознесли над высокой Аной широкий атласный зонт, а две другие бархатными белыми полотенцами нежно обтирали ее, и кожа Аны была настолько белоснежной — как снег, что белые полотенца выглядели блекло.
Не только красотой, а более умом, выдержкой и силой духа сумела Ана поставить себя в особое положение — не рабыни, не субъекта торга или услады, а в какое-то возвышенное, неприкосновенное, но очень желанное.
«Нет, — думал подглядывающий Бейхами, — никому не отдам, сегодня же...».
А потом, уже у себя в кабинете, куда он вызвал Ану, Басро почему-то вспомнил крыс, которых он много повидал и в порту и на кораблях, и как он их боялся и ненавидел... Неужели теперь, когда он достиг всего своим трудом, хоть, как говорит Зембрия, неправедным (а где праведный, если жить лучше раба желаешь? пусть на себя посмотрит!), и вдруг такое...
«Нет, и до сих пор не соблазнялся, товар берег, и сейчас выстою... Нет, нет, что за наваждение? Что за страсти вокруг этой рабыни?! Да и краше и юнее сколько их было!.. А может, она ведьма... или, скорее, богиня?.. Нет, до сих пор держался, и сейчас не поддамся соблазну — товар есть товар, дело есть дело, страсть — не жизнь, как свечка, растает: кину ее, откупаясь, в прокаженные объятия Феофаны, пусть облизывает ядовитым языком!»
Эти поворотные к истокам Басро мысли перенесли встречу с Аной, как и прежде, в приемные покои, а не в опочивальню, о чем грезил накануне он, и, как прежде, Ану сопровождала свита — сестра, брат, две африканки. В отличие от других комнат в роскошном восточном стиле, эта комната носила несколько более скромный, деловой вид: полы облицованы ониксом, отполированным так, что всегда казалось: замерзли капельки воды и льдинками покрыта поверхность; с небольшим фонтаном, выходит на террасу с видом на море, а в глубине, на толстых коврах с узорчатым орнаментом два больших кожаных кресла с подлокотниками из слоновой кости, на золотых ножках.
Грозным повелителем восседал Бейхами, негодуя на жизнь, и даже не ответил на легкий поклон Аны. Но ее взгляд, сначала исподлобья, из-под высоко поднятых золотистых бровей, эти бездонные, доверчивые, обворожительно-манящие зеленовато-лиловые глаза вновь его нейтрализовали, загипнотизировали, сделали подвластным ей.
