Георгий Свиридов - Стоять до последнего
— Подходи! — шептал обескровленными губами Тагисбаев, прижимаясь щекой к ложу ручного пулемета.
Слева, со стороны шоссе, на позицию надвигался танк, стремясь окончательно смять и раздавить последнюю преграду, остатки зенитной батареи. Матвей Александрин, стиснув связку гранат, притаился, в узком ровике хода сообщения, поджидая лезущий напролом фашистский танк. Тяжелый приземистый танк двигался прямо на него. Два глазка, две прорези, за которыми притаились водитель и стрелок, казалось, в упор смотрели на Александрина. Страшно ли ему было? Да, страшно. Боялся ли он смерти? Да, боялся. Не хотелось умирать. Но еще больше он боялся, чтобы танк не изменил направления, не остановился. Он не чувствовал боли в раненой левой руке, наспех перевязанной куском нижней рубахи, только задыхался в набегавших волнах горячего толового перегара, противно пахнущего гнильем.
— Иди! Иди, гад!..
И когда танк, свирепо громыхая и лязгая стальными гусеницами, выскочил на поляну перед ровиком хода сообщения, Александрин вскочил, размахнулся и с силой швырнул связку гранат. Сверкнула молния, и раздался оглушительный грохот. Взрывная волна ударила бойца, ткнула его в ровик, окатила удушливым перегаром. В гудящем раскаленном воздухе остро запахло жженым металлом и горящим толом. Рядовой с трудом открыл глаза и, как в тумане, увидел перед собой пылающий костер. В ту же минуту его охватило отчаяние от сознания своей беспомощности, от страшной мысли, что если появится другой танк, то у него уже больше нет ни одной гранаты. Опираясь на здоровую руку, Матвей приподнялся и увидел немецких солдат. Они с криками бежали к брустверу. Вдруг за его спиной застучал пулемет, и солдаты в серо-зеленых мундирах стали падать на траву. Оставшиеся в живых бросились наутек. А пулемет бил и бил длинными очередями, пока не кончился диск. Расстреляв последние патроны, Тагисбаев вскочил и перебежками добрался к Александрину.
— Живой? Целый?..
Александрина еще била дрожь, но он попытался улыбнуться почерневшими губами.
— Давай уходить!.. Уходить! — выпалил Тагисбаев.
— Только сначала надо на энпе… Может, кто жив…
Они, оглядываясь, побежали по ходу сообщения. На
НП батареи все было перепахано взрывами. Тагисбаев зацепился ногой за телефонный провод, дернул его, и тот, как оборванная веревка, легко поддался. В углублении полузасыпанный землей, неловко подвернув ногу, лежал без признаков жизни лейтенант Оврутин.
— Смотри, комбат…
— Где?
— Вот…
Александрин с ужасом увидел, что на затылке лейтенанта выхвачена часть черепа. Не верилось, что взводный мертв. Еще совсем недавно он отдавал команды, требовал, заставлял… И, конечно, верил в жизнь, в свою звезду!.. Александрин глотнул воздух. Под ногами похрустывали комья земли и осколки. Все вокруг раздолблено, перепахано снарядами, бомбами.
— Стой, стой!.. — Тагисбаев остановил Александрина и предостерегающе поднял руку. — Кто-то идет… Видишь?
Они переглянулись и тенями метнулись к ближайшему окопику. В ушах звенело и гудело. Со стороны шоссе доносился надсадный рев и лязг озверелых танков, чем-то похожих на стадо ископаемых животных…
— Показалось, — сказал Александрин, — в ушах гудит…
— Совсем не показалось!.. Видишь?..
Притаив дыхание, Александрин подался вперед, напряженно всматриваясь в ту сторону, куда указывал Тагисбаев. И тут, словно вынырнув из-под земли, показался Миклашевский. Гимнастерка измазана землей, в пятнах, разорвана на рукавах и груди, ворот распахнут, лицо темное от копоти, из левого уха по щеке струилась кровь. В правой руке он сжимал гранату.
— Лейтенант!.. Живой!..
Александрин и Тагисбаев кинулись к Игорю.
— Мотя… ты?
— Я!.. Ясно я!.. Живой!.. — Александрин, раскинув руки, шагнул навстречу.
Тагисбаев, стоявший выше всех на насыпи, отчаянно закричал:
— Немцы!!!
Матвей схватил приятеля за руку и попытался увлечь за собой.
— Надо уходить!.. Скорее…
Миклашевский отстранил товарища и, выглянув над остатками бруствера, увидел приближающихся гитлеров цев. Он несколько секунд смотрел на фашистов, как бы оценивая обстановку. Потом размахнулся и швырнул гранату. Грохнул взрыв, и тут же в ответ нервным хором ударили автоматные очереди. Александрин потянул Миклашевского, и тот больше не сопротивлялся, хотя не слышал ни взрыва, ни слов, ни автоматных очередей…
— Уходить… в лес!.. Скорей уходить!..
Глава одиннадцатая
1На потемневшем небе вспыхнули первые звезды. Они вспыхнули и появились желтыми светлячками все в том же вечном строгом порядке, в каком он их первый раз увидал, придя в этот мир. Кругом в небе все было знакомо. Все это он видел, только гораздо ближе к небу. Он смотрел на звезды, и связь с прошлым не обрывалась, а, наоборот, крепла и даже перекидывала мостик в будущее, хотя оно было туманным и неясным, как стелющийся над болотом вечерний белесый полог.
Дратунь смотрел на звезды и снова переживал весь ход воздушного боя, вспоминая детали, стараясь добраться до причины, до главной истины. Он смотрел на прошедший бой как бы со стороны, глазами бесстрастного судьи. Как же это было?..
Он снова и снова возвращался к одному и тому же, к последним минутам жизни боевой машины, жизни его экипажа. Винить было некого. Мысль его, постепенно возбуждаясь, восстанавливала картину гибели бомбардировщика. Он опустил веки и явственно представил себя в хорошо знакомой тесной кабине в кресле летчика, видел перед собой приборы, пальцами, ладонями ощущал штурвал…
Лейтенант Василий Дратунь сбоку, со стороны заходящего солнца в последний раз бросил самолет вниз, и многотонная птица, сверкая плоскостями, с ревом пронеслась над Ленинградским шоссе, на котором горели немецкие танки, бронетранспортеры и грузовики, стреляя из пушек и пулеметов.
Слева и справа на колонну гитлеровцев, прорвавшихся к реке Плюссе, заходили еще два бомбардировщика и три истребителя, поднятые в воздух по тревоге. Сверху было хорошо видно, как наши артиллеристы били в упор по тупоносым танкам, бронетранспортерам. Но гитлеровцы, не считаясь с потерями, лезли вперед: река Плюсса — последняя преграда перед городом Лугой, а там, как им казалось, прямой путь до Ленинграда…
— Командир, дымят восемнадцать штук! — раздался в шлемофоне голос штурмана.
Дратунь мельком взглянул на его усталое лицо и поднятый вверх большой палец:
— Дали прикурить!
Василий хотел было сказать: «Остановили — это главное», но раздался тревожный крик стрелка-радиста:
— Немцы справа! Заходят!.. Девять «мессеров»!.. А выше идут «юнкерсы»!..
Тройка краснозвездных истребителей бросилась навстречу фашистским машинам. С земли, с командного пункта последовал приказ: бомбардировщикам немедленно уходить!
Дратунь понимал командира полка: начальство берегло авиацию. Война только начинается, а бомбардировщиков осталось немного, их можно пересчитать по пальцам.
Василий дал газ и нырнул в ближайшее облако — уходить так уходить! Дратунь вел машину в сторону заходящего солнца, которое слепило глаза преследователей. Немцы скоро отвернули. Но уйти далеко бомбардировщику не удалось. За темной ниткой железной дороги, на подходе к видному издалека голубому блюдцу озера Черное, самолет Дратуня атаковали семь «мессершмитов». Одинокий бомбардировщик оказался для них хорошей добычей.
Бой был коротким и злым. В голове Дратуня до сих пор звенит радостный крик сержанта:
— Товарищ командир!.. Срезал гада!..
Оглядываться, чтобы удостовериться в правдивости слов сержанта, было некогда. Но он все же увидел подбитый стрелком немецкий истребитель, когда горящий самолет пронесся невдалеке от бомбардировщика. Через минуту удалось подбить еще один. На этом героическая часть боя кончилась. Сражаться бомбардировщику с пятью истребителями было явно не под силу. Через несколько минут из всего экипажа в живых остался лишь он. Сначала погиб стрелок, успевший крикнуть сдавленным голосом: «Прощайте!..» А потом и штурман. Он грузно качнулся вперед и осел, схватившись обеими руками за левый бок… Помочь ему Дратунь ничем не мог.
Подбитый самолет плохо слушался рулей. Вспыхнул правый мотор, и остренькие язычки поползли по крылу. Машину бросало из стороны в сторону, она быстро теряла высоту. Но Дратунь все еще пытался спасти бомбардировщик и тянул его к аэродрому. Кое как дотянул до леса, за которым простиралось небольшое поле. Начал чихать левый мотор. В кабине полно дыма. Взглянул на приборы — температура быстро повышалась. «Перебит маслопровод! — мелькнуло в голове. — Сейчас заклинится мотор… Не дотянуть!» — Василий Дратунь взглянул вниз — земля близко, прыгать с парашютом опасно.
Стиснув зубы, Дратунь тянул на последнем дыхании тяжелую машину к зеленому пшеничному островку. И тут заглох левый мотор. Однако земля уже была рядом. Эти последние секунды врезались в память отчетливо, ясно. Едва заглох мотор, как над бомбардировщиком с ревом промчался «мессер», поливая огнем. Как машина села, Дратунь понять не мог. Она тяжело, с треском и скрипом проползла по пшеничному полю на животе, оставляя за собой темный глубокий след…
