Захар Прилепин - Война

Но за это удовольствие приходилось дорого платить. Он слыхал, что люди умирали на спинах рысистых верблюдов. Он знал, что арабы, приготовляясь в длинные путешествия, забинтовывают себя в полотно. В начале путешествия эти предосторожности казались ему ненужными и смешными, но теперь, двигаясь по горным тропинкам, он начинал понимать, что значит путешествие на рысистом верблюде.

Его трепало из стороны в сторону, и скоро он стал чувствовать мучительную боль во всем теле. То у него болели плечи, то спина, то бедра, то он чувствовал глухую, тяжелую боль в ребрах. Он пробовал переменять положение, но ничего не помогало, и он, стиснув зубы, решил, что скорее умрет, а не бросит путешествия. Но он забыл все свои скорби, когда вдруг при восходе луны услышал впереди по дороге стук лошадиных копыт. Анерлей понял, что обгоняет своих товарищей. Половина дороги была сделана, а времени было уже одиннадцать часов.

В маленькой хижине под железной крышей, в которой помещался телеграф Сарраса, аппарат работал без устали целый день. Стены были голые, а вместо стульев стояли пустые ящики. Но несмотря на это, хижина находилась в постоянном общении со всеми странами Европы. Вспотевший от усталости телеграфист должен был целый день принимать военные телеграммы от весьма высокопоставленных лиц.

Французский министр непременно хотел знать, как хартумский поход отразится на международном положении, а один английский маркиз уведомлял главнокомандующего о чрезвычайно важных осложнениях дипломатического характера. Шифрованные телеграммы чуть не свели телеграфиста с ума, ибо нет более тяжелого занятия, как принимать шифрованную депешу, содержания которой не понимаешь.

Да, в этот день европейская дипломатия усиленно работала, и работа ее целиком была сообщена в таинственном виде в маленькую хижину Сарраса.

Только в два ночи телеграфист окончил огромную депешу и отворил дверь хижины, намереваясь выкурить трубку и подышать свежим ночным воздухом.

И вдруг перед будкой телеграфа остановился верблюд, а с него свалился прямо к его ногам человек, по-видимому мертвецки пьяный.

– Который час? – крикнул странный незнакомец.

Телеграфист хотел было сказать, что час такой, когда все пьяные должны спать в своих постелях, но благоразумно воздержался. Острить над людьми, одетыми в хаки, небезопасно. И он коротко ответил, что теперь утренние часы в начале.

В ответ на эти слова послышался самый странный ответ. Телеграфист убедился окончательно, что незнакомец пьян.

Странный человек схватился за дверь, чтобы не упасть, и в отчаянии воскликнул:

– Два часа! Стало быть, я погиб!

Голова незнакомца была завязана выпачканным в крови носовым платком. Лицо его было красно, и он стоял, согнув колени, как человек, окончательно обессиленный.

Телеграфист понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее.

– Сколько времени идет депеша в Лондон? – спросил снова незнакомец.

– Около двух часов.

– А теперь два. Стало быть, раньше четырех депеши доставить нельзя?

– То есть до трех.

– До четырех?

– Нет, до трех.

– Но ведь вы же сказали, что теперь два часа.

– Да, но вы забываете разницу между местным и лондонским временем. Примите во внимание часовые пояса.

– Боже мой, так, стало быть, я могу еще успеть! – воскликнул Анерлей и, усевшись на ящике, начал диктовать свою знаменитую телеграмму.

И вот на другой день в «Ежедневной Газете» появился огромный отчет о событии на берегу Нила. Телеграмма была разукрашена жирными заголовками. Что касается «Интеллигенции» и «Курьера», то их столбцы были так же белы, как и лица их редакторов. А в телеграфной станции Сарраса, в то время как Анерлей диктовал свою депешу, случилось следующее. Около четырех часов утра в Саррас прибыли два усталых всадника на двух разбитых лошадях. Остановившись в две– рях хижины, они взглянули молчаливо друг на друга и бесшумно удалились. Ветераны прессы поняли, что есть случаи в жизни, когда всякие разговоры становятся излишними.

Джек Лондон

Война

[7]

Это был молодой человек лет двадцати четырех – двадцати пяти, не больше, и он сидел бы на лошади с небрежной грацией юности, если бы им не владели озабоченность и страх. Черные глаза его бегали во все стороны, ловя каждое движение ветвей и сучьев, среди которых порхали птицы; он пристально всматривался вдаль, оглядывая постоянно меняющиеся ряды деревьев и кустов, и то и дело переводил взор на густые заросли, окаймлявшие с обеих сторон дорогу Он обшаривал глазами лес и в то же время прислушивался, хотя кругом царила тишина, нарушаемая лишь далеким гулом тяжелых орудий, стрелявших где-то на западе. Этот монотонный гул стоял у него в ушах уже много часов, и он мог бы обратить на него внимание только в том случае, если бы гул прекратился. Теперь же его занимало лишь то дело, которое он безотлагательно должен был исполнить. Через луку его седла был перекинут карабин.

Нервы его были настолько напряжены, что взлетевший из-под ног лошади выводок перепелов заставил его вздрогнуть: он машинально натянул поводья и вскинул карабин почти к самому плечу. Однако, опомнившись, он стыдливо улыбнулся и поехал дальше. Он был так озабочен, так поглощен предстоящим делом, что даже не вытирал пота, который щипал ему глаза и скатывался с носа, капая на седло. Лента его кавалерийской шляпы промокла от пота до нитки. Чалая лошадь под ним тоже вся была в поту. Солнце стояло в зените, день был жаркий и совершенно безветренный. Даже птицы и белки не смели показаться на солнцепеке, прячась в лесной тени.

И всадник и его конь были усыпаны древесными листьями и желтой пыльцой, так как на открытые места юноша выезжал только в случае необходимости. Он все время старался держаться под защитой деревьев и кустов, и всякий раз, когда ему надо было пересечь поляну или голый склон горного пастбища, он останавливал лошадь и внимательно оглядывал место. Пробирался он все время на север, хотя и часто сворачивал в сторону; по-видимому, с севера и грозила ему опасность, навстречу которой он двигался. Он не был трусом, но, обладая мужеством обыкновенного цивилизованного человека, хотел жить, а не искал смерти.

Взбираясь по узкой пастушьей тропе на гребень невысокой горы, он попал в такую чащобу, что был вынужден спешиться и вести лошадь под уздцы. Когда тро– пинка повернула к западу, он оставил ее и, держа путь снова на север, поехал вдоль поросшего дубняком гребня горы.

За перевалом начался спуск столь крутой, что юноша продвигался зигзагами, скользя и спотыкаясь среди опавшей листвы и цепких виноградных лоз, но при этом он все время следил, чтобы шедшая за ним лошадь не сорвалась и не свалилась на него. Пот стекал по его лицу ручьями, едкая цветочная пыльца, попадая в ноздри и рот, усиливала жажду. Путник старался двигаться совершенно беззвучно, но это ему не удавалось, и он то и дело замирал на месте, судорожно вдыхая знойный воздух и прислушиваясь, нет ли внизу какой опасности.

Одолев спуск, он очутился в долине, покрытой таким густым лесом, что невозможно было определить, где она кончалась. Местность здесь позволяла ехать верхом, и юноша вновь сел на лошадь. Перед ним уже не было узловатых, искривленных горных дубков – тут, на влажной и жирной земле, росли стройные, высокие деревья с мощными стволами. Время от времени встречались и сплошные чащобы, но их легко было объехать по живописным, словно в парке, прогалинам: тут, пока не началась война, пасся скот.

Теперь, попав в долину, он поехал гораздо быстрее и через полчаса наткнулся на старую изгородь, за которой шло очищенное от леса поле. Ехать по открытому месту ему не хотелось, однако путь лежал только через поле: надо было добраться до видневшейся за ним опушки леса, вдоль которого протекала речка. До опушки было не больше четверти мили, но сама мысль о том, что придется выйти из-под защиты де– ревьев, вызывала неприятное чувство. Ведь там, в кустах у реки, могло таиться ружье – десяток, тысяча ружей!

Дважды он трогался с места и дважды останавливался. Его угнетало одиночество. Пульс войны, бившийся на западе, говорил о тысячах людей, сражавшихся бок о бок, а здесь были мертвая тишина, он со своей лошадью да грозящие смертью пули, которые могут просвистеть из-за любого куста, из-за каждого дерева. И все-таки ему надо было исполнить свой долг – найти то, что он так страшился искать. Надо ехать вперед и вперед, пока в каком-то месте, в какой-то час он не встретит человека или несколько человек с вражеской стороны, выехавших, как и он, на разведку и, как и он, обязанных доложить о соприкосновении с неприятелем.

Он все же решил, что показываться в открытом поле не следует, и довольно долго ехал в обход, держась крайних деревьев и время от времени выглядывая в поле. И тут он увидел, что посреди поля стоит небольшая ферма. Казалось, все на ней вымерло. Не вился из трубы дым, не бродили и не кудахтали на дворе куры. Дверь в кухню была отворена настежь, и, глядя в ее черный проем, всадник долго ждал, что оттуда вот-вот выйдет хозяйка.