Иван Меньшиков - Бессмертие
Проходит одна, две, три минуты, прежде чем боец открывает глаза.
— Ты кто? — с трудом выдыхает он. Взгляд его туманен и далек. — Ты наша?
— Ну, конечно, — старается улыбнуться Аня. — Я не успела уехать.
Веки бойца дрожат и медленно опускаются.
— Подожди, — слабеющими губами шепчет он, — я сейчас…
И теряет сознание.
Девушка голубой косынкой обтирает его лицо.
— Они должны были вернуться, — точно в бреду шепчет боец. — Мы не имели права покинуть свой пост, пока они всё не вывезут. Но мост был взорван, и нашу охрану обстреляли. Они так и не вывезли всё. Остался один я. Теперь там немцы.
Раненый вновь поднимается на локтях. Из его груди вырывается какой-то горячечный крик.
— Бензин! — кричит он. — Бензин!
Девушка поддерживает его голову.
— Слышишь, как гудят их самолеты? — тихо спрашивает он.
Но это только кажется. Прозрачна утренняя тишина. В городе двое, и один из них умирает.
— Так что же с бензином? — спрашивает девушка. — Что с бензином? — кричит она, с надеждой всматриваясь в лицо раненого. — Ну?
— Возьми гранаты. Умеешь?
Она кивает головой.
— Взорви все, товарищ! Там… у станции… бензосклад…
Руки бойца слабеют. Он падает щекой на камни, и вспотевшее лицо его принимает цвет мостовой.
— Я не смогу бросить тебя, — говорит девушка. — Как же я брошу тебя? Ты умираешь. Тебя надо перевязать.
Боец молчит.
— Я никуда не пойду! — кричит, задыхаясь, девушка. — Я не могу бросить тебя!
Боец делает последнее усилие. Он открывает глаза и долгим-долгим взглядом смотрит на девушку. Он находит в себе силы даже улыбнуться ей.
— Ты думаешь, я помру? — улыбается он своими серыми глазами. — Нет!
— Я не могу оставить тебя. Мне жалко тебя, — шепчет девушка, и слезы застилают ей глаза. — Как же я смогу оставить тебя?
Боец хмурится.
— Можешь, — отчужденно говорит он. — Надо. Иди!
И, проводив ее взглядом, он вынимает левой рукой пистолет и, не торопясь, спускает его с предохранителя.
— Теперь она уже далеко, — шепчет он и, закусив дуло, нажимает гашетку.
Она слышала выстрел и поняла, что теперь уже незачем идти обратно. Пять высоких колонн зеленело за насыпью. Они были замаскированы. Высокие ели были нарисованы на колоннах с бензином.
Немецкие часовые охраняли их.
Аня поняла, как тяжело ей выполнить последнее напутствие погибшего товарища.
Она не сможет подойти близко: ее пристрелят.
Железнодорожная насыпь пахнет мазутом и полынью.
Поднимается солнце в багровом ореоле. В желтом небе кружат «мессершмитты» и «хейнкели».
Она обманет часовых, она сделает свое дело. Только бы перелезть через канаву!
Девушка выходит на насыпь. Часовой поднимает винтовку и стоит, прислонясь спиной к колонне.
— Эй! — кричит девушка улыбаясь. — Эй!
— Стой! — кричит по-немецки часовой. — Буду стрелять!
Он с недоумением всматривается в веснушчатую маленькую русскую девушку.
Девушка смеется. Простая и веселая улыбка.
Часовой ухмыляется.
— Альфред! — кричит он.
Его товарищи отходят от соседних колонн. Они, осклабясь, смотрят на русскую девушку.
— Очень хорошая девушка, — говорит один из немцев и прицеливается из пистолета в грудь девушки.
«Я же не умру», — почему-то вспомнила она.
И крикнула изо всех сил:
— Вам нужен бензин? Получайте!
Девушка бросила гранату, за нею другую…
Взрыва она не услышала. Только небо полыхнуло синим пламенем, только запах войны заполнил все ее существо.
…Я хочу, чтобы время вовеки не стерло бессмертное имя этой маленькой веснушчатой девушки.
„ПРОМЕЖУТОЧНАЯ“
В этот час маленький блиндаж кажется Машеньке особенно неуютным. Остыла печурка в углу, мигает огонек лампы-пятилинейки, и капает вода на доски койки.
Машенька еще сильнее закутывается в шинель и, прижав к уху телефонную трубку, вслушивается в тихий гул проводов, в смутный поток позывных. Она косится на книгу, развернутую посредине, но читать не полагается, а дежурить еще долго, и девушка с горечью думает о своей судьбе. Занесла она ее в эту «Промежуточную», где не только почитать, даже поговорить не с кем. Старый связист Тихоныч в счет не шел. Он был угрюмый и молчаливый человек. С утра до вечера он пропадал на линии, соединяющей два участка фронта, а возвращаясь, спрашивал Машеньку с удивлением, точно впервые над этим задумывался:
— И чего в вас толку на войне? Ну?
— Вот еще, — говорила Машенька, — а Людмила Павличенко, а Вера Крылова, а Зиба Ганиева?
— То они! То герои… — не сдавался связист. — А ты-то ведь что? Воробышек. У тебя даже нос какой-то ненастоящий. Курносый.
Машенька обижалась. И, в самом деле, она не походила нисколько на настоящего героя. Маленькая и худенькая, с угловатыми чертами лица и порывистыми мальчишескими жестами, она казалась подростком. Ее мечтательная душа протестовала. Машенька хотела доказать всем, на что она способна, но, посмотрев на ее фигуру, командир отправлял ее в самое безопасное и неинтересное место, и не было случая показать себя такой, как Людмила Павличенко, как любой настоящий герой. Только и знай сиди в блиндаже, прижав мембрану к уху, и слушай, как кто-то сердито ворчит на тебя:
— «Промежуточная»! «Промежуточная»! Какого черта ты заснула?
А Тихоныч по-прежнему пропадает где-то на линии. Он давно уже исправил прорыв, но все сидит там и думает небось о чем-нибудь своем, таком же угрюмом, как этот ветер над головой.
— «Промежуточная»! — слышит девушка далекий писк и, очнувшись от дремы, усиленно моргает глазами и отвечает спокойно и даже равнодушно:
— «Промежуточная» слушает.
— Звони на «Амур»: что-то дозвониться не могу.
— «Амур»… «Амур», — просит Машенька и со злостью крутит ручку аппарата. — «Амур»…
…«Амур» не отвечает. Девушка проверяет контакты. Вновь крутит ручку, вызывает соседние станции, но «Амур» молчит. Связь прервана.
— Устраните немедленно, — просит сиплым и далеким голосом телефонист. — Настряпаете нам делов!
Девушка с досадой кидает трубку на рогатку аппарата. Сердце ее начинает колотиться. Что-то слишком часто сегодня рвется линия. Еще раз осмотрев клеммы аппарата, Машенька убедилась, что вся причина в обрыве. Она закрыла глаза и мысленно пробежала по всей линии. Провод не пересекал шоссе или поля, и танки не могли его порвать. Кто же оборвал этот провод? Немцы? Но здесь хоть близкий, но тыл.
Машенька закусила губу, и ей стало жаль покидать блиндаж. Теперь он казался уютным и теплым.
Перекинув через плечо ремень аппарата, Машенька заложила в своей ППШ свежий диск. Она была влюблена в свой автомат и даже фотографировалась для фронтовой газеты с ним на груди. Зажав ППШ под мышкой и нахлобучив шапку, она покинула блиндаж. Дул все тот же колючий декабрьский ветер, сгоняя с неба последние тучи. Ярко светила луна, и лимонные дорожки пролегли между берез, и подковки сапог Тихоныча были отчетливо впечатаны в узкую тропинку… Машенька наклонилась к проводу и потянула его. Провод не поддавался.
«Дальше», — подумала Машенька и, не выпуская провода, быстро зашагала по тропинке. Провод, чуть, слышно шурша, бежал меж ее пальцев, соскальзывал наземь, но девушка вновь поднимала его и только у бугра бережно опустила на снег. Обрыв был найден.
Положив автомат рядом, Машенька наклонилась над проводом и стала зачищать концы озябшими пальцами. Она торопилась, аппарат мешал ей. Маша услышала шорох позади, но сдержала себя. Она медленно, как бы невзначай, покосилась влево и левой рукой взялась за холодный автомат. В трех шагах от нее сидела тень человека с поднятой, как дубина, оглоблей. Сердце ее остановилось, и она ощутила страшный шум в ушах и бег своей крови… Остальное произошло как-то само собой. Она упала на землю, перевернулась, и ее автомат прошил огненной и косой очередью тишину леса, и грудь человека, и его покачнувшееся искаженное лицо.
Облизав пересохшие губы, девушка встала, оглянулась и поползла по кустам. Колено ее задело за провод. Вспомнив о порванном проводе, Машенька вновь схватила концы и, оглядываясь кругом, соединила их.
Она хотела еще закрутить концы плоскогубцами, но слева, из-за куста, блеснул огонек, и пули просвистели над ее головой. Машенька вновь упала на провод, и, прицелившись, ответила из своего автомата. Длинная очередь вздыбила снег под ее ногами. Машенька откатилась влево, к старой березе, не спуская взгляда с куста. Короткими очередями она отвечала невидимому противнику, но тот не умолкал, и пули его все точнее и точнее ложились вокруг Машеньки.
— Неправда! — шептала Машенька. — Неправда!
И вдруг губы ее дрогнули. Диск был пуст, а в спину ее бил автоматчик.
