Виталий Лиходед - Батальон крови
К вечеру гуляние на улице закончилось. Вспомнили о поваре Егоре и все же решили попробовать его борщ. Он так старался, всех уговаривал попробовать, но днем было не до него, а к вечеру, голод напомнил о себе и тут весь батальон почувствовал, что праздник не кончился. Борщ получился хороший, как его все называли — отменный. Егор не пожалел мяса и приготовил его, как когда-то делал это в офицерской столовой, где он служил до войны. Вот, тоже странная судьба у человека. До войны был в стрелковом полку, попал в резерв и лишь в сорок третьем все же напросился на фронт. Вроде и повоевать хотел, но до передовой не доходил, оставался где-то в стороне. Он понимал, что еда для солдата главное, никогда не жалел дать лишнюю пайку и не заставлял себя ждать — готовил вовремя. И его желание пострелять и кого-то убить оставалось лишь мечтой, хотя линия фронта была рядом. Этого маленького толстячка любили. Он был, как медвежонок, неуклюжий и косолапый, ходил в вразвалочку и всегда слушал фронтовые истории. Его глаза горели, а солдаты за лишний черпак каши, плели ему такое, что бывалые бойцы просто уходили, чтобы не смеяться. Егор кормил героев, а когда узнавал, что ему наврали, хмурил пышные брови и иногда мог подшутить, крикнуть:
— Пропустите «Героя Советского Союза»! — и тот выдумщик, что вчера безбожно врал, был у всех на виду. Его со смехом пропускали, и просили дать две пайки, так как он — «герой» должен совершить сегодня подвиг, а для этого нужно хорошо поесть.
Со временем смеяться и обманывать Егора перестали, ему стало скучно, и он сам просил солдат, особенно тех, кто недавно прибыл, рассказать ему за банку тушенки, какую-нибудь боевую историю. Молодые ребята, за такое вознаграждение сочиняли ему что-то несуразное. Егор понимал, что они врут, но всегда поддакивал и особых врунов подкармливал, чтобы они могли ему сочинять что-то новое. Был один солдат Будин, он как оказалось, вообще не воевал, причем он сам об этом сказал. Он прибыл из летного училища — списали из-за зрения, но его рассказы слушали все. Парень этот перечитывал все газеты, какие приходили в батальон. Лучше любого замполита мог рассказать, что творилось под Сталинградом, под Москвой, как освобождали Смоленск и другие города. Все его любили и внимательно слушали. Замполит батальона даже вызывал его для проведения политинформаций, но однажды все закончилось плохо. Будин, раскритиковав действия Красной армии, сказал, что из-за нечетких действий командования, во время переправы через реку Березину погибло много наших солдат. Переправились и попали под обстрел своих. После этого солдата вызвали в штаб. Будин оправдывался, говорил, что прочитал об этом в газете и виновных отдали под трибунал, но замполит понял все по-другому. Сначала он отстранил его от себя, а потом, вспомнил о написанном когда-то рапорте, о переводе его в летную часть техником. Будина перевели. Больше всех переживал Егор. У Будина был талант рассказчика. Он умело акцентировал сражение и с сожалением говорил о потерях.
Григорий тоже умел врать, но всегда сам себя ловил за язык. Пьяного, его иногда уносило в страну фантазий, и после каждого застолья, по утрам, он спрашивал тех, кто ничего не помнил, о чем же он говорил — не ляпнул ли чего лишнего? Бойцы пожимали плечами и улыбались в ответ. Даже если кто-то и помнил о его вранье, делал вид, что ничего не знает.
Однажды кашевар все же добился от Григория рассказа о разведке: о том, как они ходили к внешнему рубежу немецкой обороны Кенигсберга. Гриша, слегка подвыпив, так красочно раскрыл ему душу, что повар прослезился. Он не стеснялся говорить о страхе, о войне и о том, как сумел выстоять. Как трясся под кустом и том, как видел злых немцев в нескольких метрах от себя. Егор зауважал его совсем по-другому. После того, как Гриша попал в разведгруппу, он и так стал избранным, но после подробного рассказа — героем. Егор не подшучивал над ним. Он до этого слышал о пробитой рации и сам, в то утро, встречал разведчиков. В день, когда весь батальон гулял, обмывая новое звание комбата и награды солдат, Егор, раздавая «отменный борщ» выловил для него в котле большой кусок мяса. Кто-то из солдат стал подшучивать, но его тут же осекли. Григория уважали за то, что он не просто помогал и заступался за бойцов, но и был действительно воевавшим человеком. Многие из пополнения не знали об этом и из-за молодости могли сказать чего-нибудь обидное — штабной, подхалим, но когда узнавали — извинялись. Гриша не обращал на это внимания, он знал, что такое смех и шутки на войне: как они спасают и вытаскивают из кромешного ада. Все это он видел на той первой своей высоте во время боя.
— Да, пусть смеются, жалко, что ли, — отвечал он. А иногда говорил: — Раз смеются — значит, живые.
В день, когда Киселев стал майором он, как и все пил и плясал. А когда, комбат ушел в штаб, застолье продолжилось в комнате связи лишь с теми, кого он сам позвал. Многие хотели присоединиться: приходили, приносили что-то особенное — вкусное, но комбат так, по-дружески, отправлял офицеров проверить посты, следить, чтобы никто не подрался. Он никого не обидел и не намекнул, что здесь остаются лишь близкие ему люди. Так он захотел и оно, как бы само собой получилось.
К двенадцати ночи, за столиком сидели: старшина, Григорий, Воувка-белярус, Сашка, сбежавший из госпиталя и Яшка. Позже подошел ротный Ваня. Остальные командиры утихомиривали личный состав. Но бойцы не могли так просто угомониться. Устроили салют — расстреляли все ракетницы и позже подожгли сарай.
Те, кто собрался в штабе, на небольшом столике разложили закуску и поставили кружки. Можно было принести что-нибудь трофейное, но все отказались, даже от американских консервов «Рузвельт» — так их прозвали. На столе была лишь родная русская закуска. Сало, хлеб, тушенка. Пили только спирт. Кто хотел разбавить его или запить — делали это простой водой. Эксперимент с подкрашиванием спирта немецким джемом прошел неудачно — болели разведчики долго, да потом еще чесались неделю. Сказали, что одно с другим в принципе несовместимо.
Шум и гам праздника постепенно угасли, наступила тихая спокойная ночь. Конечно, в домах солдаты продолжали выпивать, вспоминать войну и довоенные годы, но никто не орал на весь поселок, не салютовал и не искал несчастного гармониста. Его, доведенного до состояния полного опьянения, спрятали девчонки-радистки. Они привели его, пока он еще мог перебирать ноги, уложили на диван, где гармонист Олег сразу и уснул. Душа веселья — гармонь — умолкла. Вскоре скучающие бойцы ушли спать. Те, кто продолжал, делали это тихо, чтобы не мешать остальным.
В штабе все происходило так же тихо. Никто не шумел, все сидели и выпивали, изредка вспоминая прошедшие бои и погибших товарищей. Воувка долго рассказывал о Белорусских лесах, о партизанах и о том, как немцы сжигали целые деревни.
— Вот мы сюда пришли? — спрашивал он, — никого не тронули. А ведь могли, имели право. В других частях дают солдатам «время», как победителям.
— Да, дают. Они грабят, а замполит и остальные в блокнотик записывают, кто и как это делает. А потом спрашивают, почему ты разграбил дом? Зачем тебе то, что ты отнял? И так далее…
— Конечно, сволочей хватает. Но люди-то — они не причем, — продолжил командир разведотряда.
— Не уверен я в этом, — возразил старшина. — Вон они сейчас Гитлера ругают, а если бы он взял Москву? Все они, пять лет назад руку вверх тянули. Избранная нация. А сейчас ходят несчастные, обидели мы их. Мою мать и сестру сожгли заживо. Они в чем провинились? В том, что их сын солдат? Нет, они нас уничтожить хотели, а мы жалеем их, перевоспитываем.
— Не переживай Савчук, — произнес комбат. Он сидел в кресле и долго держал в руке кружку со спиртом, никак не мог его выпить. Может, устал, а может, вспомнил, что-то такое, что скрутило все его внутренности. Пропихнуть в себя победные над этим миром сто грамм, он не мог.
— Ты думаешь, они понимают, кто к ним пришел? — спросил его комбат.
— А кто к ним пришел? Советский солдат-освободитель, — ответил старшина.
— Нет. Солдат скоро уйдет, и на эту землю придут другие люди. Они вспомнят всех, кто служил и сочувствовал фашизму. Нам этого не надо, а те, что придут — свою работу выполнят. Лагеря пополнятся бывшими ветеранами СС, учителями преподававшими идеи Третьего рейха и остальными немцами. Многих посадят только за то, что они как ты сам сказал — избранные. Хлебнут они и без нас горя. Кроме наших придут «свои», кого Гитлер не успел уничтожить: антифашисты и коммунисты Германии. Они тоже немцы и мстить умеют. Так что, не нам судить этих людей и их детей. За свой грех они понесут плату. Боюсь, долго им придется рассчитываться.
— Комбат, ты чо, немцев пожалел? — спросил Яшка.
— Нет. Мне немцев не жалко. Я даже ненавижу их — сверхлюдей. Хрен с ними — один больной бредятину произнес — понятно шизик, а остальные-то поверили, поддержали. Что, весь народ идиоты? Гитлер не совершал революцию, силой страну не захватывал. Сами его выбрали — теперь страдают.
