Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
А еще душу занозил вой, в котором сполна было глубинной боли и безысходной ярости.
Не представляю, как человек мог выбраться из горящего танка, но он сделал это и теперь полз вдоль придорожной канавы.
Мы с Вольдемаром, что скрывать, просто оцепенели. И пока приходили в себя, рядом скрипнул тормозными колодками самосвал. Его водитель, мужик предпенсионного возраста, на бегу выдернул брючный ремень и соорудил из него удавку на левой ноге танкиста.
– Дайте жгут или чего другое! У парня и правая в крови, – крикнул он нам. – И бинты, если есть.
– Не надо бинты, – выл раненый. – Лучше – добейте!
– Тихо будь, – осадил водитель. – Вон, ребята «скорую» тебе уже вызывают. Главное – хозяйство не зацепило, остальное до свадьбы заживет.
– Не желаю! – продолжать скулить раненый. – Лучше добейте монтировкой, суки! Иначе вернусь! Глотки зубами рвать буду, выблядков ваших в сортире утоплю! Сепарюги проклятые!
– От боли крыша совсем поехала, – молвил водитель самосвала после того, как носилки с танкистом задвинули в салон «скорой». – Но зачем же детей в сортире топить?
И пока фельдшерица не захлопнула дверцу, из «скорой» доносился вой:
– Добейте, суки!!
– Чистый тебе зверь, – вздохнул водитель самосвала и внимательно оглядел испачканные чужой кровью ладони.
ПОЛТОРА ПРОЦЕНТА
– Вот уж никогда бы не подумал, что женщина способна материться похлеще боцмана.
Эту фразу я услышал от огнеборца Игоря, у которого на счету укрощенных пожаров больше, чем прожитых лет.
– Впрочем, – продолжает молодой человек, – войти в положение гражданки может каждый. Снарядом сто двадцать второго калибра снесло крышу дома, летняя кухня полыхает, чужие люди с пожарными рукавами по цветникам топчутся.
– Поинтересовался, где плохих словечек нахваталась?
– Спросил. Поварихой в детском саду работает, а там от малявок и не такое услышишь… Но больше меня смутило другое. Оказывается, у тётки с каждой зарплаты удерживают полтора процента на содержание укровояк, которые в её хату снаряд влепили.
ОПЛЕУХА ОТ БЕЗЫСХОДНОСТИ
По электронной почте получил письмо, внизу которого стояло всего две буквы – «ЕЕ».
«ЕЕ» – это Елена Евгеньевна, которой я подарил одну из своих книг. Педагог в отставке, любительница словесности и анекдотов. Однажды пожаловалась, что при обстрелах не знает, чем себя занять: «Мечусь с кошкой на руках по комнатам и потихоньку схожу с ума».
– Записывайте происходящее по горячим следам. Проверено, отвлекает. Да и для истории надо что-нибудь оставить.
И вот присланный на рецензию первый литературный опыт. Оставаясь верной себе, Елена Евгеньевна начала с анекдота: «Два мужика, постарше и помоложе, бегут, чтобы успеть до закрытия ликероводочного отдела. Но только ступили на крыльцо, а дверь перед носом и захлопнулась. Старший без лишних слов разворачивается да как треснет меньшего в ухо. Тот поднимается с четверенек и сквозь слезы интересуется: ”За какие грехи наказание?” – ”А что делать, что делать?” – взвыл старший.
Подобную сценку наблюдала на станции Еленовка. Жду электричку, чтобы к дочери в Мариуполь уехать. А здесь обстрел начался. Все пассажиры под защиту вокзальной стены переместились, на перроне только один старичок остался. Снаряды над головой пешком ходят, а он преспокойно курит. Минут семь или восемь спустя на перроне еще трое объявились. Солдаты. Лица в копоти, одежда разорванная, озираются, словно стая волков за ними гналась. И сразу к старику с вопросом: ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”Что?” – ”Батя, в какой стороне Волноваха?” – ”А?” И тут один из вояк как влепит старичку в ухо. ”Зачем, изверги, – кричу издалека, – старого человека обижаете? Глухой он”. Хотела добавить, что электричка, если обстрел прекратится, скоро прибудет, но троица уже подалась по шпалам в сторону узловой станции Волноваха. На бегу тот, который старичка ударил, обернулся и неведомо кому кулаком погрозил: ”Придет время, за всё, сепары, ответите!”»
ЗАРЕВО НАД ПЕРЕКРЕСТКОМ
Давно замечено – если в окнах отражаются артиллерийские зарницы, человека тянет к ему подобным.
Так и я, заслышав голоса на перекрестке, оставляю устроенный на лестнице НП и бреду туда, где в темноте мерцают огоньки сигарет. Мужиков трое, все с моей улицы. Ответив на пожелание доброй ночи, продолжают прерванный разговор:
– Неужели не понимают, что каждый упавший на город снаряд порождает как минимум врага? А то и кровника… У моей племяшки жениха убило, так она сегодня забегала к нам попрощаться. В камуфляжке, с пистолетом на ремне.
– На той стороне только радуются, если здесь кого убьет. Позавчера отвозил смену, услышал кой-чего… Заходит в салон автобуса двухметровый укроп, рот до ушей: «Что, сепары, укакались, когда ваш городишко ”Градами” взбодрили?» Мои пассажиры, ясно дело, как воды в рот набрали. Но двухметровый, думаю, в том молчании, кроме страха, еще и другое почувствовал. Выматерился и ушел.
– Я тоже на той стороне недавно был. Отвозил запчасти к комбайну, которым должны тёщину пайку убирать.
– Давай покороче, горло надо промочить…
– А покороче – вышел из посадки возле тёщиного надела малый с автоматом: «Здесь, – говорит, – мины по периметру. Ближе, чем на полсотни шагов к полезащитной полосе не суйтесь». – «Что же вы, – спрашиваю, – мирным людям мешаете урожай убирать?» Как он взъерепенился: «Это вы – люди? Колорадские жуки, которых давить надобно». Плюнул мне на левый башмак и обратно, в посадку, уполз.
Притихли мужики, булькнуло в передаваемой из рук в руки бутылке. А на лицах отблеск артиллерийских зарниц. И точно так же, как пожары за дальней околицей, смрадным ручьем растекалась злоба, чью горечь ещё придется отведать донецкому шахтеру, херсонскому чабану и закарпатскому лесорубу.
НАС ПОСЛАЛИ ЗА ДАЛЬНИЙ МЫСОК
Раннее утро. Загородный пруд. Противоположный берег едва просматривается сквозь пух предрассветной дымки. Рыбаков двое, Василий и Васька: так мужиков называет бабушка Галина. Василий – сын, Васька – зять. За глаза – Тюлюлюй.
Что сие означает, остается лишь догадываться. По крайней мере, в толковых словарях есть тюлька и тюль, а Тюлюлюя нет.
Я при Василиях вроде приложения. Узрели в выходной у калитки соседа, пригласили подышать свежим воздухом. И теперь, похоже, раскаиваются. Соглядатай на рыбалке – все равно что тёща в спаленке молодоженов. Да ещё со свечой в руке. Её бы послать подальше, но деликатность мешает. Впрочем, глаза компаньонам стараюсь особо не мозолить. Устроился под кустиком одичавшей бирючины, изучаю окрестности. А они под занавес лета так же хороши, как и дамочка, о которой сказано: «Сорок пять – баба ягодка опять». Это у неё, прелестницы лукавой, ладони пахнут росой луговых трав и медовыми сотами.
В окрестностях обозначилась еще одна живая душа.
– Похоже, – говорит зять бабушки Галины, выбирая из банки червя пожирнее, – Бурмило ползет. Ишь, как веслами туман перелопачивает.
– Сейчас начнет ныть,
