Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга II
Авдеев разозлился: мало, что он остался в бою без ведомого, с неприкрытым хвостом, так еще машину кологривовскую два дня надо будет чинить Он заметил фрица, напавшего на Кологривова, — на хвосте цифра «5» Через минуту Авдеев уже отыскал его в воздухе, догнал и трахнул сзади. Тот сразу книзу пошел. Решил удрать. Радиатор у него был пробит. Авдеев, конечно, тоже книзу, снова догнал и бьет опять по радиатору.
Видит: у немца мотора хватит минуты на две. Пристроился к нему близко и показывает на шею — конец, мол, тебе. Фашист пригнулся к кабине ни жив, ни мертв — прячется.
Авдеев между тем не стреляет, хотя тут одной очереди хватило бы. У него новая мысль — нечего фашисту зря в море падать, посажу его на наш аэродром, авось, что-нибудь интересное расскажет. Немец все отворачивает, а Авдеев никак отвернуть не дает. Гонит его спокойненько, куда ему надо. Тот и метаться перестал, видит, что ничего не поделаешь — либо в воду вниз головой, либо на берег садись.
Передает Авдеев по радио: — Договорился с фрицем — домой веду. И в эту самую минуту, когда уже все было решено, откуда ни возьмись четыре «лага». Смотрят и понять ничего не могут: ведет «як» немца, аккуратненько ведет, а не стреляет. Думают: наверно, у него там патронов не осталось. Надо помочь товарищу.
И помогли, будь они неладны. Подошли, накинулись, срубили — только столб воды поднялся.
У Авдеева потом на аэродроме соленый разговор был с этими «лагами». Но уж делу помочь нельзя было… В общем, типичная неудача!»
Могу засвидетельствовать: написано все точно, только я еще долгое время имел зуб на Александра Ивича. Ибо стоило мне встретиться с кем-либо из коллег из другого полка, неизменно следовал вопрос:
— Слушай, Авдеев, расскажи-ка лучше, как ты немца на наш аэродром посадил…
Вначале я злился. А потом понял — злиться, значит, подливать масла в огонь.
Добавлю только: я до того ошалел от нахальства ребят, сидевших в «лагах», и от неожиданности их действий, что завопил по радио: «Не трогайте его!» Но это вырвалось у меня лишь только после того, как фашист, задымив, пошел круто к воде.
Пламя над берегом
В те дни началась эпопея Малой земли.
Высадившись в тылу врага, горстка черноморцев «заявила о себе», как выразился Алексеев, «столь громко», что о ней сразу заговорила страна.
Им было туго… Очень туго…
Военный совет 18-й армии выступил с обращением к защитникам Малой земли:
«Военный совет, — говорилось в этом обращении, — гордится вашими подвигами, стойкие защитники Малой земли, нашей великой социалистической Родины, уверен, что этот рубеж обороны будет для врага неприступным. Вы отвоевали эту землю, вы крепко держите ее в своих руках. Вашей обороной, мужеством и героизмом гордятся ваши отцы, матери, жены и дети. Мы знаем, что маленькая земля станет большой и принесет освобождение стонущим от фашистского ига нашим родным отцам, матерям, женам и детям…»
Малой земле нужна была помощь. Без нее немцы могли сбросить десант в море. На Малую землю мы ходили из Геленджика.
Многое довелось повидать мне за войну: и огненное небо Севастополя, и эпопею Херсонеса, и мужество Новороссийска, но Малая земля, казалось, соединила в себе неистовство, ярость и боль всех этих трех немыслимых рубежей.
Каждый раз, когда, сопровождая «илы», мы подходили к этой узкой, прижатой к морю полоске земли, летчики с изумлением восклицали: как все это может стоять, сражаться, атаковать?!
Собственно, никакой земли с воздуха не было видно. Казалось, внизу бушует один гигантский костер. Пламя его вздымалось к небу шапками, опадало, прочерчивалось молниями, распадалось на множество самостоятельных очагов, стлалось по земле. Море у берега кипело от разрывов снарядов, бомб, мин. Белые облака ядовитого дыма стлались одинаково и над волнами, и над белым песком. Впрочем, я оговорился: белым он казался от того же слепящего пламени. Когда самолет проходил на бреющем, земля отливала бурой ржавчиной.
Позднее я побывал здесь и не увидел ни одного не опаленного и не пронзенного десятками, сотнями снарядов клочка суши. Рваная сталь осколков покрывала землю железным панцирем, и казалось невероятным, что на Малой земле могло бы существовать, дышать, двигаться вообще что-нибудь живое.
Пройдя над Новороссийском, над цементным заводом с его разбитыми трубами и искореженными остовами платформы, над акваторией порта с торчащими из воды мачтами и рубками потопленных кораблей, мы выходим на Малую землю.
Вначале кажется, что определить, где немцы, где наши, просто невозможно. Густая пелена огня и дыма поднимается к небу. Присмотревшись, определяешь наиболее яростную концентрацию огня. Значит, это передовая. Дальнейшее — не трудно. Огненное полукольцо охватывает узкую полоску берега.
Мы разделяемся. Часть штурмовиков, прикрываемая нами, идет на подавление немецких батарей. Другая — атакует передние порядки противника. Третьи снижаются до бреющего: сбрасывают десантникам оружие, боеприпасы, продовольствие. Промахнуться нельзя: какой-нибудь десяток неучтенных метров — и наши подарки попадут либо в море, либо к немцам. Поневоле занимаемся воздушной акробатикой.
Чтобы была полная уверенность в успехе, иногда груз сбрасывается со второго, третьего захода. Мы барражируем в воздухе, отгоняя «Ме-109», пытающихся помешать штурмовке. То здесь, то там завязываются скоротечные схватки. Собственно, кто здесь штурмовик, а кто истребитель — понятие весьма относительное.
Наблюдаем с ведомым, как из-за холмов на бешеной скорости идут к окопам десанта три танка.
— «Заря»! «Заря»! Танки! — кричу по радио.
Вначале думаю: на «илах» нас не поняли. Через мгновение убеждаюсь: поняли, но «наши», как я их теперь мысленно называю, танки — не единственные. Штурмовики бьют по машинам, выскочившим слева и справа. Значит, звездная атака.
Оглядываюсь: тройка наших барражирует над полем боя. В случае чего прикроют. Радирую: «Иду на танки! Наблюдать за воздухом».
Что может сделать в данном случае истребитель? Казалось бы, немногое. Нет! Разбить строй атакующих, остановить их, а при удачном пушечном залпе, и зажечь танк — это в наших силах.
Стремительно снижаемся. В скрещении линий прицела — башня. Нажимаю гашетку. Вижу, как веселыми осколками брызжет по броне сталь. Танк лихорадочно меняет курс. «Ага! Не понравилось!» Новый заход. Вижу: ведомый бьет по второму танку. Кажется, попал: танк завертелся. Гусеница с перебитыми траками сползает на землю.
Бью по «своему». Стараюсь попасть по бакам с горючим. В это мгновение появляются два «ила». Отлично! Они довершат начатое.
Теперь — по пехоте. С этой легче! Прохожу над самой землей. Работают пулеметы и пушка. Падают, разбегаются гитлеровцы.
По плоскости шарахнула очередь. А это еще откуда?
Оглядываюсь. Снопы огня летят к моей машине из-за груды камней. Разворачиваюсь, ловлю камни в прицел. Вижу, там пушка. Бью… Летят в воздух прутья арматуры. Бежит прислуга. Гитлеровцы падают под огнем моих пулеметов. Пушка умолкает. Снова набираем высоту. Тройка наших сцепилась с четверкой «Ме-109». Спешу на помощь. Увидев мою пару, «мессеры» отвернули. Так и подмывает броситься за ними в погоню. Нельзя! Штурмовики продолжают утюжить передний край противника. Их нельзя оставлять без прикрытия.
Корреспонденция доставляется на дом
— На задание идут Глухарев, Дорофеев, Колосов, Данилов, Игнатьев… — командир глухо зачитывал фамилии. Он едва держался на ногах. Так устал. Впрочем, не лучше выглядят и те, кто выходил из строя, когда называли их имена. Несколько бессонных суток давали о себе знать: люди побледнели, осунулись. И самое главное — никакой надежды на передышку.
— Задание осложнено тем, — продолжал командир, — что работать придется под непрерывным огнем противника. Отдельные группы десантников так глубоко вошли в оборону противника, что оказались отрезанными от своих. Боеприпасы у них на исходе. Продукты кончились. Не вам объяснять, что это такое…
В особо трудном положении находится отряд Героя Советского Союза Ботылева. Это — вот здесь, — командир полка показал на маленький кружок на огромной карте города.
— Прошу учесть, — командир попытался улыбнуться, — что мы вовсе не собираемся снабжать боеприпасами и продовольствием гитлеровцев. А ошибиться здесь ничего не стоит: сбросишь грузы на соседние дома, промахнешься — все достанется гитлеровцам…
Данилов и Глухарев прошли над разбитой улицей два раза.
Черт его разберет, где здесь свои, где немцы. Из всех окон — огонь. То там, то здесь через улицу стремительно перебегают фигурки людей.
— Товарищ командир! Кажется, они в угловом доме, — передает Глухарев.
— Почему ты так думаешь?
