Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть

Шмидту вдруг почудилось, что от самого присутствия этого гиганта все пространство вокруг насыщается какой-то особой силой, особой энергией и особым спокойствием.

— Так точно, господин полковник, — барон внезапно почувствовал, что у него перехватило дыхание, и, по мере того, как диверсант приближался к нему, существо его все плотнее обволакивал какой-то непонятный, инстинктивный страх.

— Полковник, князь Курбатов. — Только теперь барон обратил внимание, что полковник говорит по-немецки, а следовательно, прибывший с ним худощавый унтерштурмфюрер — не переводчик, а, скорее, адъютант. Говорил русский хотя и с акцентом, но легким и вполне приемлемым. — Вас уже известили о цели моего появления здесь?

— Не совсем, — уважительно заметил фон Шмидт. — В самых общих чертах.

— Что значит — «в самых общих»? А что вам хотелось бы знать обо мне? — решительно поинтересовался полковник.

— Сообщая о вашем приезде, Скорцени почему-то был удручающе немногословен.

Козырек фуражки барона едва не касался кончика широкого мясистого носа. После каждого его слова небрежно выбритый квадратный подбородок нервно подергивался, после чего челюсти его двигались подобно жерновам.

— Иначе он не был бы Скорцени. — Каждое слово Курбатов произносил таким тоном, словно зачитывал приговор военно-полевого суда. Так говорить мог только человек, крайне уверенный в себе, что, как считал фон Шмидт, было не очень-то свойственно вечно мающимся своими сомнениями русским офицерам.

Шмидту уже приходилось встречаться и с власовцами, и с белыми офицерами, и с добровольными помощниками, то есть с пленными, которые, не имея оружия, помогали германским служащим всевозможных тыловых частей и артиллерийских подразделений. Однако все они, как правило, чувствовали себя в Германии не очень-то уютно, а потому вели себя, как и положено людям, ощущающим комплекс вины и неполноценности.

Князь же, похоже, чувствовал себя не перебежчиком и даже не союзником, а, скорее всего, завоевателем. Словно он со своим отрядом прошел из конца в конец не Россию, а Германию.

— Я ждал, что Скорцени вызовет меня в Берлин или Мюнхен, поскольку всё это тыловое крысятничанье мне уже порядком надоело. Поэтому и цель вашего прибытия сюда, господин полковник, мне не совсем ясна.

— Мне приказано прибыть сюда, барон, только для того, чтобы развеять ваши самые мрачные мысли. Та же цель и у прибывшего со мной лейтенанта СС Гельке, — едва заметно повернул он голову в сторону стоявшего чуть позади, в двух шагах от него, унтерштурмфюрера.

Спутник Курбатова неохотно склонил голову, давая понять, что он — весь к услугам, и вновь высокомерно вскинул свой тощий, украшенный разросшейся родинкой подбородок.

— Развеять мысли?! — потрясенно уставился на полковника Шмидт. — Это уже не мысли. Это ярость души. Какие уж тут могут быть мысли, когда вокруг ни одного истинно рыцарствующего германца — сплошное окопное дерь-рьмо?

— В моем присутствии просил бы выражаться, как подобает аристократу и офицеру, — брезгливо поморщился князь Курбатов.

Фон Шмидт удивленно уставился на него: до сих пор еще никто не решался делать ему замечания по этому поводу. Да к тому же в столь резкой форме. Однако, наткнувшись на презрительно-суровый взгляд, вынужден был проворчать:

— Прошу прощения, герр оберст.

— А что касается «ярости души», то вам виднее. От длительного прозябания в этой горной глуши, я, возможно, тоже пришел бы в ярость, — уже вполне примирительно согласился Курбатов. — Мне это знакомо ещё по прозябанию в Маньчжурии. Но не отчаивайтесь, мы с господином унтерштурмфюрером постараемся оживить эти ваши скудные окрестности.

— Ваш адъютант? — скосил глаза на Гельке барон.

— Лишь в какой-то степени. В кругах СД он больше известен как специалист по подготовке взрывников-диверсантов.

«Кто бы мог подумать?!» — несказанно удивился фон Шмидт, уже за столиком офицерской столовой узнав от полковника, что эту мудрёную науку — «основы диверсионно-взрывной подготовки» Гельке преподавал на знаменитых, возглавляемых Скорцени «Фридентальских курсах».

И хотя в подробности Курбатов нс ударялся, оберштурмбаннфюрер прекрасно знал, какого ранга разведывательно-диверсионное заведение скрывается под скромной вывеской курсов, действовавших в замке Фриденталь. А следовательно, понимал, что этот самый Гельке готовил к диверсионной деятельности будущих руководителей националистических организаций и повстанческих отрядов; всевозможных претендентов на троны и президентские кресла, и, конечно же, резидентов германской разведки. Поэтому вслух вполне уважительно произнес:

— К профессионалам такого класса, господин Гельке, я всегда относился с особым почтением, — произнес оберштурмбаннфюрер, приподнимая кружку с горьковатым швабским пивом.

— Для инструктора важно, чтобы те, кого обучаешь, с почтением относились к тебе — флегматично произнес унтерштурмфюрер.

Как и всякий профессионал высокого класса, Гельке был задумчиво мрачен, немногословен и в выводах своих таинственен. Как только начальник школы сообщил полковнику о ночном рейде диверсантов, унтерштурмфюрер в присутствии Шмидта и Курбатова внимательно осмотрел комнату, в которой жил «заложник Корсики», как называл сам себя барон, затем место, где укрывались напавшие на школу диверсанты. И ему не понадобилось много времени, чтобы определить, что нападавших было трое, но огонь по комнате вели только двое из них, третий же прикрывал своих товарищей — две его пули Гельке нашел в стволе дерева, стоявшем в том направлении, откуда приближались солдаты подоспевшего караула.

Держа след, унтерштурмфюрер быстро обнаружил искусственно углубленную лощинку, позволившую террористам беспрепятственно проползти сначала под старинной каменной оградой, а затем и под жиденьким, неохраняемым колючим заграждением, по ту сторону которого автоматчиков подстраховывали еще двое диверсантов, готовых прикрывать их отход.

— Ну и что вы, глядя на все это, скажете, унтерштурмфюрер? — не выдержал барон истязания следопытским немногословием взрывного диверсанта.

Гельке было уже основательно под сорок, и, судя по всему, он явно засиделся в лейтенантах, пусть даже войск СС. Лицо его казалось не просто худощавым, а болезненно истощенным и по-крестьянски морщинистым. Причем каждая морщинка на нем напоминала небрежно, напропалую проложенную борозду, под складками которой медленно и неотвратимо прорастала озимая старость.

— Итого их было пятеро, — произнес Гельке, оставаясь верным своей флегматичности.

— В арифметике мы тоже кое-что смыслим.

— Непосредственно нападали трое.

— Чтобы убить меня, вполне хватило бы и одного.

— Но их было трое, — настоял на своем Гельке. Как всякий знающий себе цену специалист, он терпеть не мог, когда в его присутствии кто-то начинал легкомысленно относиться к деталям. Они-то как раз стоили дороже всего. — Двое других оставались по ту сторону ограждения.

— В этом вопросе вы нас уже просветили, — раздраженно напомнил Шмидт.

— Они были обуты в ботинки германских парашютистов, действующих в Италии, и вообще на Южном фронте.

— Ага, понятно, значит, их подослал Муссолини? — уже откровенно издевался над экспертом-следопытом оберштурмфюрер. — Специально для того, чтобы расстрелять меня?

— Я ведь сказал: германских парашютистов.

— И что из этого следует? Ботинки у них могут быть даже греческими. И потом, насколько мне известно, шеф гестапо Мюллер парашютистами не командует, да к тому же действующими на Южном фронте.

— Ими командует генерал-полковник Штудент. И мне не совсем понятно, почему в этой связи упомянут Генрих Мюллер. — Они стояли по разные стороны проволочного ограждения и настроены были столь саркастически-воинственно, что, казалось, вот-вот бросятся на колючую проволоку, дабы убрать эту преграду.

— Потому что я хотел бы знать, кто именно устроил весь этот шмайсер-бордель. В том числе поинтересоваться и у него, Мюллера.

— Для этого я и прибыл сюда, — неожиданно мирно заключил Гельке, уводя разговор от последнего мельника рейха, чтобы внести в этот вопрос полную ясность.

— В такие же ботинки могли быть обуты и прорвавшиеся через границу рейха итальянские партизаны, — неохотно вклинился в их нервный диалог начальник школы Сольнис. — Не забывайте, что мы находимся в Баварии. До Австрии, а следовательно, и до итальянских Альп отсюда не так уж и недалеко, а следы явно ведут в сторону бывшей австрийской границы.

— Или той части Италии, которая все еще контролируется Муссолини, — уточнил Гельке.

— Пять партизан преодолевают две границы, а затем — ограждение унтер-офицерской школы, и все это для того, чтобы бездарно обстрелять комнату случайно оказавшегося здесь офицера? — иронично осклабился князь Курбатов. — Странная у вас тут получается война.