Илья Штемлер - Война детей
Из протокола следствия по делу № 30/74:
«Вызванная повесткой свидетельница А. Павлиди в следственный отдел ГУВД не явилась вторично.
Старший следователь П. Сухов».
Никита Бородин скатился с лестницы. Заглянул в глазницы почтового ящика. Пусто. Для убедительности сунул туда палец, повертел. Он и так знал, что пусто: газет еще не разносили. Рано. У радиатора, как обычно по утрам, валялось полно окурков. Почему-то именно их подъезд облюбовали для сходок парни и девчонки всей улицы. И вчера, когда Никита возвращался, он наткнулся на них – нескладных, тощих, в свитерах с растянутыми воротами, длинноволосых. Поодаль, у стены лежала гитара, облепленная картинками. Парни стояли молча, прижав спины к радиатору отопления, и вроде дремали. Трое. Одного Никита запомнил давно: белые завитые волосы, точно парик, и шрам на упругой розовой щеке, уродливый, будто сабельный удар.
Алену он увидел сразу. Она стояла у павильона «Соки – воды», подняв воротник и зябко пряча в него лицо.
«А почему бы мне не жениться на ней?» – подумал Никита.
И удивился. Столько лет они знакомы, а подумал сейчас.
Никита лихо подкинул себя, пытаясь перенестись через лужу, что раскинулась у самой будки. Но недотянул и шлепнулся подошвами по воде, разметая брызги.
Алена отскочила в сторону.
– Избыток чувств, – Никита стряхнул капли с брюк.
– Да. Лужа сразу стала сухой, – улыбнулась Алена.
Они обогнули будку и пошли вдоль проспекта вниз, к порту. От полного безветрия деревья казались искусственными, как за гигантской витриной. В этот утренний час было много воробьев. Воробьи торопились. Надо расхватать все, что можно, до того момента, когда на асфальтовую спину улицы выползут их враги – троллейбусы и машины, которые отгонят воробьев подальше, в каменные утробы дворов, где они и держали оборону из последних воробьиных сил.
Никита хлопнул в ладоши. Воробьи не реагировали.
– Чувствуют, что ты человек добрый и не причинишь им худа, – Алена подхватила Никиту под руку.
– Добрый. А замуж ты за меня не пошла бы.
– По двум причинам, Кит. Ты не в моем вкусе. Но к этому в конце концов привыкают. И не замечают. Наоборот. Со временем может оказаться, что вкус изменился. И носик твой мне покажется эталоном…
– А вторая?
– Серьезнее. Ты слишком рационален. Это не плохо, нет. Может, даже это и хорошо. На работе. Но в семейной жизни эта черта примет иные формы: ты станешь скуп и вследствие этого глуп… А когда человек немного легкомыслен, он многому не придает значения… И еще. Ты слишком уныло выглядишь сейчас для подобного разговора.
– Уныло? Здрасьте! Подняла меня в такую рань…
Они немного помолчали. Они готовились к другим словам, ради которых и встретились в столь ранний час. Можно было увидеться и позже, но Алена не выдержала. Она с трудом дождалась утра и позвонила Никите.
А теперь говорили о чем-то другом. И Никита не испытывал желания перевести тему разговора. Возможно, они и не полагали, что возникший вдруг шутливый треп так глубоко их заденет. Каждый из них был по-своему неудачник и скрывал это от другого… В конце проспекта между домами сверкнула серая кромка залива. Стал виден четкий контур какого-то корабля. С широкой короткой трубой, корабль казался подстриженным под бокс…
Никита и Алена задержались на углу, пропуская троллейбус. А тот, не торопясь, вначале высунул на проспект широколобый радиатор, некоторое время принюхивался к свежему морскому воздуху проспекта, потом лениво заурчал, точно огромный кот, и, поводя усами-штангами, выполз, сверкая свежевымытыми окнами. Водитель кивнул молодым людям, улыбнулся и что-то прокричал. Скучно ему было с одним-единственным пассажиром, что дремал, прижавшись кепкой к стеклу.
– Помнишь, вчера в детском саду Глеб привязался ко мне… ну, насчет моих отношений с женой, помнишь?
– Все, что касается вчерашнего вечера, я отлично помню. Всю ночь перебирала, – ответила Алена. – Он готовил себя. Не так-то просто рассказать обо всем, что произошло на Менделеевской. Он оправдание себе искал, понимаешь, оправдание. Боязнь свою хотел подавить.
Никита остановился и развел руками. От этого его фигура со стороны выглядела смешной и неуклюжей.
– А вот и нет! Не боязнь свою он хотел подавить. Другое! Он что сказал? Есть люди, он сказал, которые не боятся в чем-то признаться, а стыдятся. Понимаешь, это не так все просто. Он, Глеб, готов отвечать за то, что случилось. Он сильный. Но не может справиться со стыдом за свой поступок. Я его именно так и понял, – и, помолчав, Никита добавил: – Хоть он и единственный виновник, а отвечать придется за весь мировой прогресс перед маленькой старушкой.
В магазине у самого окна в огромном аквариуме было несколько цветных рыбок. Вяло поводя плавниками, они стояли в мутноватой воде и подглядывали за всем, что происходило на улице. Никита постучал пальцем по стеклу. Рыбки продолжали стоять, точно приклеенные.
– И они меня не боятся, – усмехнулся Никита, вытащил сигарету и, отвернувшись, прикурил. – Ты, Аленка, нервничаешь. Не в себе. И это свидание спозаранку… Чего ты боишься?
– Ситуации! – резко ответила Алена. – Мы, кажется, попали в скверную историю. Я все время думаю об этом. Мне неприятна эта мельтешня. Низко, низко! Не знаю, как вы себя чувствуете на самом деле, ты и Марина. А я терзаюсь, Кит…
– Ты просто трусишь. Самый примитивный страх.
Никита повернулся и зашагал, широко откидывая руку с зажатой между пальцами сигаретой.
– Послушай! – крикнула Алена. – Куда ты несешься?
Никита остановился у широкого каменного парапета. Поставил на балюстраду согнутую ногу, уперся в колено локтями и, втянув голову в плечи, нахохлился.
Плоский буксирчик с распущенной косой черного дыма разрезал низким носом воду. Вдоль кормы на протянутых веревках сушилось белье. Казалось, что буксирчик капитулировал и выбросил белые флаги. Неловко, по-утиному качнулась на поднятой волне пирамидка бакена. Вскоре буксирчик скрылся за бетонным молом, и лишь предательский дым следил за ним длинной указкой…
Никита щелчком выбросил сигарету, и она, описав дугу, упала в воду.
– У него на карту поставлена вся жизнь. Ты забудешь это происшествие, а ему забыть не удастся – напомнят. Проволокой колючей. Закон слеп. Он карает. Ему некогда заглядывать в будущее. Это должен сделать наш здравый смысл. Парадокс! Законы – воплощение здравого смысла… Думаешь, я спал сурком этой ночью? Я ждал твоего звонка, ждал. И если бы не дождался, сам бы позвонил. Нам необходим этот разговор. Теперь, когда прошло время, можно поговорить обо всем спокойно, отстранясь. Мы не вправе ему советовать, Аленка. Слишком у нас разное положение. Можно лишь высказать свое отношение…
– Я рассказала кое-что отцу.
– Жаль. Я ведь предупреждал тебя!
– После того, как я успела рассказать, – вздохнула Алена. – Так случилось, Кит. Сама жалею.
Никита присел на край балюстрады и закинул ногу на ногу.
– Ну и что сказал твой отец?
– Сказал, что мы с тобой теперь как бы соучастники. Так как знаем и молчим… Теперь и он, выходит, соучастник… Правда, я не назвала имя Глеба.
Никита присвистнул:
– Чепуха! Если твой отец заявит…
Он повернулся лицом к морю. Гранит балюстрады четко отсекал асфальт набережной и уходил в спокойную воду. Два одинаково округлых черных камня торчали из воды, напоминая глаза отдыхающего бегемота. Сходство было поразительное. И эти небольшие брошенные в сторону голыши – точно ноздри бегемота. Алена однажды довольно долго простояла в зоопарке у бассейна в ожидании появления бегемота. С чего это она вспомнила? Сколько ни жди, тут никто не появится – пустой номер. Обычные камни…
– Слушай, а ты не могла бы уехать куда-нибудь на эти дни? – произнес Никита. – Допустим, в командировку.
– Могу. Давно собираюсь в Харьков. А что?
– Поезжай. Сегодня. Если и не в командировку, то куда угодно. За город. На дачу. Отпросись на несколько дней.
– Вот еще! Для чего?
– Есть идейка. У тебя найдется ручка? Или карандаш?
Никита полез во внутренний карман плаща, достал записную книжку, вырвал чистый листок и, пристроившись, принялся писать.
– Вот. Единственная возможность как-то исправить положение, – Никита протянул листок.
Корявые, вытянутые буквы брезгливо касались друг друга, составляя слова. Алена пробежала глазами по листку: «Алена, поезжай спокойно. Все, что касается истории с Глебом, я улажу сам. Обещаю. Кит».
– Так вот, – Никита поправил выбившийся шарф. – Я обещаю тебе все уладить: заявить в милицию или уговорить Глеба повиниться. Или… Ну, не знаю, что. Главное, я тебе это обещал. Письменно. Записка останется у тебя. Понимаешь?
– Не понимаю.
– Короче, – прервал Никита, – поступай как говорят. Я сам все улажу. Но при одном условии: ты должна уехать. Чтобы не наделать больше глупостей, – и повторил раздельно, внушительно: – Чтобы не наделать больше глупостей… И еще! Вернешься домой – покажи записку отцу. Он должен все понять.
