Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)
Борис поднял одну крышечку и долго смотрел на изображенную под названием «Viola» улыбчивую блондинку, словно пытаясь у неё получить ответ на мучивший его вопрос. Но блондинка не давала ответа, только улыбалась…
«А вдруг это никакой не сигнал, вдруг это просто совпадение, а я напридумывал? „Виола“ – известная марка, чёрт его знает, кому финны поставляют этот сыр… Может, «духам» напрямую… А что? Вон сколько моджахеды подарков получили из Дании, от Датского общества помощи беженцам… Почему там, на „даче“, мы не проработали, какие и от кого сюда поступают гостинцы? Почему я раньше не пришёл на эту свалку? Какой я после этого разведчик? Про помойки-то на „даче“ мне говорили… Так, погоди. Хорош пеплом голову посыпать. Финны. Финны – не датчане, они больше от Союза зависят. Они с «духами» тупо так, впрямую хороводиться не станут… А датчане или ещё кто… Зачем им финский сыр посылать? У них свой есть. Они поддержат, так сказать, „отечественного производителя“… И потом, на крышке баба изображена. Блондинка. Для моджахедов это чистый „харам“[252]. Они бы такую поставку не приняли… Или приняли бы? Жрать захочешь – сожрешь и то, где баба нарисована и на чём красный крест стоит… Так это сигнал или нет? Похоже, все-таки сигнал… Сигнал на что? Господи, может, я просто схожу с ума?..» Борис сунул крышечку с блондинкой за пазуху, прошёлся на всякий случай вдоль всей траншеи и, не обнаружив ничего интересного, вернулся к Сироткину. Тот уже почти домыл бочку и вытаскивал её из лужи. Глянув на подошедшего Мастери, бывший ефрейтор удивлённо вскинул брови:
– Ты чего?
– А чего я? – не понял Глинский.
– Ну видуха у тебя… Будто шайтана там на свалке повстречал.
– А… да нет, не шайтана… Там упаковок от жратвы полно, вот в животе и засосало.
Валера понимающе кивнул:
– Насчёт живота… Ты от поноса дашь мне что-нибудь?
Борис сделал вид, что рассердился:
– Да что ты заладил! Сказал же, дам… В крепость вернёмся, и дам… С собой не таскаю.
– Просто срать всё время хочется. Даже больше, чем жрать….
– Хочется-перехочется. Потерпи. В крепость вернёмся, там и… Давай, запрягайся…
Возвращались они заметно быстрее, чем шли на свалку, пустую бочку тащить было легче. Тем не менее продолжить начатый по пути из крепости интересный разговор всё же удалось.
– Слышь, Валера, а остальные наши? В смысле чё-как?
Сироткин словно ждал этого вопроса.
– Ну, Нисмеддин и Исламуддин… В смысле Вася и Валя-переводчик, они, конечно, ссут, но вроде не суки…
– А этот… Мухаммед… как его… Олег, кажется….
– То-то и оно, что кажется… Сам видишь, он здоровый, но ни сказать, ни показать толком ничего не может… Я уж и не знаю, сечёт ли он куда попал и что происходит…
– А остальные?
– А что остальные? «Чёрные», ну эти… Карим и Асадулла – они вообще с левой резьбой. Армян – тот просто мутный. Реально мутный. Карим – он не то чтоб мутный, но ебанутый какой-то. Хуй его знает, что он выкинуть может… А Файзулла, Володя который, – он совсем сломался. Он уже «пластилин». Его ж «овцой» хотели сделать для «духовского» «футбола». Причем два раза, прикинь? Ну и он всё, посыпался…
Глинский в очередной раз удивлённо хмыкнул: таких толковых и в целом совпадающих с его собственными выводами характеристик на наших пленных ему ещё ни от кого слышать не доводилось.
Борис взглянул на долговязого и нескладного ефрейтора другими глазами…
…В крепости он отдал Валере три припрятанных комочка и добавил от себя очень тихо:
– Передай нашим, которые нормальные… Если «духов» рядом нет – называем друг друга русскими именами.
– Угу, – кивнул Валера и умчался «обновлять» помытую бочку, ему, видать, здорово приспичило, удивительно, что он вообще до крепости дотерпел…
После заката, уже в камере, Глинский достал спрятанную сигарету и закурил. Такое он позволял себе не часто, но сегодня… сегодня был особенный день. Борис достал крышку с изображением блондинки и долго разглядывал её в слабом свечении тлеющей сигареты…
В углу на своем матрасе скорчился Абдулла. Глинский чувствовал, что парнишка не спит, и поэтому спросил негромко:
– Курить будешь?
Гафар что-то промычал, что именно – непонятно, ясно было только, что от сигареты он отказывается.
– Ну как знаешь… Больше, парень, мне тебя угостить нечем…
Гафар несколько раз прерывисто вздохнул и тихонечко заплакал. Борис переместился к нему поближе и осторожно начал поглаживать мальчишку по голове. Абдулла сначала дёрнулся, а потом ничего, разжался постепенно. Глинский начал осторожно надавливать пальцами на определенные точки. Мало-помалу всхлипы перешли во вздохи – сначала прерывистые, а потом всё более и более спокойные… Наконец, Гафар уснул. Борис перебрался к себе на матрас и даже не заметил, как сон сморил и его…
Без сновидений, конечно же, не обошлось. И стоит ли удивляться, что «темой дня» (точнее темой ночи) стал этот самый чёртов финский сыр!
Борису приснилось, что он дома, что сидит за столом и собирается намазать на хлеб плавленый сыр. Только собрался коробочку открыть, а сзади голос… до боли знакомый голос: «Погоди, не открывай!»
Глинский пытается обернуться на голос, но почему-то никого не видит… «Почему „не открывай?“» – «Потому что настоящая Виола – это я… Значит, я и должна быть на крышке нарисованной… Я… Потому что это я – Виола!» – «Погоди, Виола… Где ты? Не прячься… На крышке финны блондинку нарисовали. А ты – брюнетка… Смысла нет… У девушки цвет волос, как цвет сыра… В этом идея…» – «Какая девушка, Боря! Очнись! Посмотри, кто там!» Борис ещё раз глянул на крышку коробочки, а и правда, нету там никакой блондинки… Зеленоглазый «англичанин» с крышки смотрит, усмехается… А в самой коробочке будто что-то шевелится, вроде жуков каких-то или пауков… Вот сейчас они из – под крышки выберутся, вот сейчас! И у «англичанина» улыбка всё злораднее, всё шире… А на Глинского словно морок какой нашёл – смотрит на коробку и пошевелиться не может… «Боря?!» Словно очнулся Глинский от окрика, занёс над проклятой коробочкой кулак, но ударить не успел, потому что проснулся…
До рассвета он так больше и не заснул. Не заснул, потому что засыпать боялся.
А крышку от финского сыра он от себя подальше отодвинул и ещё специально этикеткой вниз перевернул. На всякий случай…
«Ещё немного, и я точно сойду с ума… Слышишь, Родина? Родина…»
2На следующий день в крепости с самого утра началась какая-то невероятная суматоха. Судя по спешно и абы как выставленному оцеплению, должны были пожаловать важные гости. Потом кто-то сказал, что вроде бы какие-то «серьёзные» машины к городку советников подъехали – стало быть, гости, скорее всего, американские. А зачем они сюда пожаловали? Охрана, похоже, знала не больше, чем шурави. Пленных афганцев – абсолютно всех – куда-то срочно угнали. Потом прибежал взмыленный, как никогда, Азизулла и немедленно начал орать – громко, но непонятно и бестолково. От сильного волнения и ора начальник охраны испускал из себя газы чаще и громче, чем обычно. Следом за Азизуллой в крепость забежали пятеро курсантов – без оружия, зато с мешками и каким-то здоровенным тюком.
А следом за курсантами во двор крепости въехала водовозка.
Всех шурави построили перед водовозкой, выдали несколько кусков пахнущего свежей клубникой индийского мыла, и Азизулла наконец-то внятно объяснил, что нужно всем как следует помыться. Воду разрешил не жалеть…
Эта помывка во дворе крепости (первая за всё время плена!) стала для Бориса не просто неожиданным, невероятным, сказочным удовольствием, она ему словно бы сил добавила, словно морок ночного кошмара с души смыла. Да и остальные шурави вроде как приободрились, некоторые даже разулыбались, начали плескаться как дети. Только один Гафар, которого Борис поливал из пластикового зелёного шланга, так и не улыбнулся. Его погасшие глаза уже совсем ничего не выражали, даже тоску и боль…
Глинский три раза успел намылиться и обмыться и на этом не остановился бы, но остатки мыла отобрали охранники, неодобрительно поглядывавшие на мокрых голых шурави…
Между тем курсанты распаковывали тюк, оказавшийся большим полевым армейским шатром. Сбегав ещё и за алюминиевыми жердями, они начали устанавливать палатку прямо посреди крепости.
Голым шурави старые лохмотья не вернули, а выдали из принесённых мешков новую одежду: широкие длинные рубашки из темно-коричневого сатина и такого же цвета безразмерные штаны с низкой «тульей». Подпоясываться пришлось верёвками.
Как только помытых и переодетых шурави вновь построили, в проёме крепостных ворот появились трое американцев. Двух советников, особенно «индопакистанца» Абу-Саида, Глинский видел много раз, и они особого удивления своим визитом в крепость не вызывали. Челюсти буквально у всех шурави, включая Бориса, поотвисали потому, что чуть впереди этих советников шествовала женщина средних лет: очень сексапильная, даже можно сказать – красивая блондинка. Глинскому почудилось в её лице что-то знакомое, а потом он непроизвольно поёжился, поняв, кого напоминает американка: ту самую блондинку на упаковке сыра «Viola»…
