Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Утром стало жарко. С похмелья мы поехали искать некоего Пашу — Штефан откуда-то узнал, что так зовут якобы пресс-секретаря захватчиков города. Вокруг городского совета громоздились гротескные баррикады из палок и покрышек, которые не сдержали бы пуль, зато хорошо выглядели. Чуть дальше дорогу перегораживали сгоревшие остовы троллейбусов, транспорт не работал. Очень хотелось кофе. Мы отошли метров на пятьдесят вверх от центральной площади — там, в киоске „Союзпечать“ перед универмагом, когда-то работала моя бабушка, а я ходил к ней через весь город за еженедельником „Футбол. Хоккей“. Теперь неподалеку от киоска обнаружился новенький павильон харьковской торговой марки „Кулиничи“ с кофе и свежей выпечкой.
Продавщицы были очень пророссийски настроены, с особым нажимом говорили про „наших мальчиков“ — так на российских телеканалах называли пророссийских бойцов, и местные эту лексику перенимали. Мы выглядели и звучали как типичные иностранные журналисты: практичная заморская одежда, хорошая обувь, рюкзаки с ноутбуками, заметный акцент у Штефана. Я аккуратно спросил, откуда такая свежая и вкусная выпечка.
— В Изюме пекут, и к пяти утра привозят! — ответила одна из женщин. В городе Изюме Харьковской области на тот момент располагался штаб Антитеррористической операции.
— А выручка как же?
— С той же машиной обратно в Харьков каждый день передаем!
В центре Краматорска в кольце сгоревших троллейбусов сидели россияне, в трех километрах от них — ВСУ, которые прямо в тот момент завершали освобождение Красного Лимана и соседних сел. Через весь этот суп из блокпостов противостоявших сил каждый день на рассвете, во время комендантского часа, гоняли между Харьковом, Изюмом и Краматорском машины со свежей выпечкой и не менее свежей выручкой.
Закончив с кофе, мы отправились к городскому совету искать пресс-секретаря Пашу. Вокруг здания лежали шины и палки, плавились под июльским зноем живописные люди с автоматами. Самым колоритным был „казак Бабай“, житель Кубани Александр Можаев, который стал одной из живых витрин „Русской весны“. Бабай был в полном казачьем обмундировании и в огромной бараньей папахе, из-под которой на его бородатое лицо стекали крупные капли пота, — он терпел, он занимался делом, фотографировался с желающими, выстроившимися в небольшую очередь.
Тем временем от ближайшего Дворца культуры НКМЗ прибежал Паша и с порога сообщил, что готов будет нам все показать, только если мы наймем такси — своего транспорта у него не было. Договорить и договориться мы не успели: к нам подошли люди с автоматами и прямо спросили у нашего собеседника:
— Ты кто? Мандат у тебя есть?!
— Я Паша, мандат есть! — ответил пресс-секретарь.
— А кем подписан твой мандат?
— Павлом Губаревым.
— А что в нем написано?
— Сбор гуманитарной помощи.
— Иди ты, Паша, на хрен! Этих — в здание!
Нас быстро повели внутрь линии баррикад в здание Краматорского горсовета. Сильно испугаться я просто не успел, все происходило как в фильмах Кустурицы, не хватало только ансамбля цыган рядом с казаком Бабаем, видеокамер и вагончика с кейтерингом. Как-то и не верилось, что тут могут бить, а могут и убить.
На входе в горсовет произошла еще одна короткая встреча. На лестницу вышел очень лохматый худой мужик в черных брюках, черной рубашке и таком же радикально черном узком галстуке — бард-песенник Александр Сурнин; как я позже узнал, здесь его знали под позывным „Интеллигент“. Саша был непутевым сыном лучших друзей моего деда и бабы, жил в основном в Питере, в 1990-х какое-то время там бродяжничал, потом работал в издательском бизнесе. Перед самой войной его мама нашла меня и попросила с ним встретиться, но работы для него не нашлось: у нас была просто типография, которая красит бумагу, не издательство, где могли пригодиться его навыки.
Увидев меня в горсовете Краматорска, Сурнин ушел в боковой коридор — не стал ни помогать, ни топить, спасибо ему за это. Нас повели на второй этаж, в приемную мэра. Там царило деловитое безумие. В приемную пришла женщина из соседней пятиэтажки: накануне вечером на ее балкон приземлилась минометная мина, и теперь она громко требовала компенсацию за побитые окна. На месте секретаря мэра за компьютером сидел какой-то боевой парень в камуфляже и устало говорил кому-то в экран: „Не смотрите телевизор! По нам не применяют фосфорных боеприпасов и химического оружия! Не смотрите телевизор! Нацболы прислали вагон ОЗК [общевойсковых защитных костюмов], они лежат мертвым грузом!“
Нас завели в кабинет, где сидел военный комендант моего родного города — кореец по фамилии Ким. Штефан сразу начал выкладывать на стол ворох своих красивых документов, от паспорта гражданина Германии с орлом до аккредитации МИД РФ с двуглавым орлом. Я достал из кармана единственную красную корочку советского образца — удостоверение газеты „Московский комсомолец“. Больше всего в жизни в тот момент я не хотел оказаться в условной юрисдикции всех этих плохо скоординированных живописных банд — то есть показаться им местным, „трофейным“. При наличии любой „московской“ бумаги шансы на выживание резко повышались, а в украинском внутреннем паспорте у меня на первой странице значилось: „место рождения — город Краматорск“.
Ошалев от количества предъявленных Штефаном документов, Ким взял мое удостоверение с золотым тиснением, сверил меня с фотографией и душевно, с облегчением спросил: „Товарищ, этот немец с тобой?“ Я быстро закивал. „Покормите людей и отвезите их, куда они хотели, — смотреть блокпосты!“ Мы даже успели с Кимом немного поговорить по душам. Выяснилось, что в 1991 году Ким уволился из Советской армии в звании майора с должности „психолог дивизии“ — последнее точно было враньем, я тоже служил в той армии, психологами там и не пахло. Потом, как я выяснил уже сам, он много лет работал в школе физруком. В мае 2014-го он зашел к людям Стрелкова, и те тут же назначили его комендантом города — таких сильных местных кадров в звании „майор запаса“ у пришельцев было мало.
„Покормить“ нас повели в столовую — в подвал здания. Вокруг окна, из которого красивые девушки выдавали еду, висели три больших плаката, изображавшие зоны поражения бронетранспортеров и БМП-1 при выстрелах из гранатомета. В маленьком зале располагались шесть-семь столиков; когда мы вошли туда с подносами, сопровождающий громко крикнул, все равно что скомандовал: „Приятного аппетита!“ Все вскочили и хором ответили тем же. „Восстанавливаем традиции офицерских столовых Советской армии!“ — серьезно сказал наш компаньон, 25-летний парень, который этих столовых точно видеть не мог. Этот ритуал повторялся каждый раз, когда кто-то заходил в помещение.
Еда была вкусной, но вся эта ситуация меня окончательно добила. Красивые сотрудницы столовой, вокруг них — явные безумцы с оружием, им что-то наверняка поет лохматый Саша Сурнин: за что все это моему Краматорску?
После обеда нас передали поджарому сорокалетнему мужичку, который завел новый китайский седан, соединив какие-то провода под рулем. На пластиковых рамках для номеров (их не было) сиял фирменный знак салона „Талисман“. „Местные предприниматели помогают ополчению!“ — соврал мужчина и легонько отогнал от машины смотревшую на него девушку. „Дочка местного из нашего отряда, шестнадцать лет ей,
