Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Это соседство пыточных и скоростных электричек, модных кафе, городского транспорта, яркого солнца — главное воспоминание начала лета 2014 года.
ГЛАВА 7
Птичка упала
Все очень просто: в Краматорске жили мои папа, мама, лежачая бабушка и младший брат c инвалидностью, и мне нужно было к ним съездить.
Бабушка болела с 2006 года, когда ее разбил инсульт. Она выросла в деревне Егоровка в Липецкой области, а потом переехала в Дебальцево, уже на территории советской Украины; оттуда ее в 1941 году вместе с младшим братом и двумя двоюродными сестрами угнали на работу в Германию. Потом, после освобождения, в лагере для перемещенных лиц будущая бабушка Лида возглавляла художественную самодеятельность. У деда была своя одиссея: он с 1939-го служил стрелком-радистом на танке, в августе 1941-го попал в плен и трижды бежал, в последний раз сумел добраться из Гамбурга до знакомого немца и некоторое время работал у него в радиомастерской вместе с остарбайтерами. Там он познакомился с русской девушкой и оставил подругу беременной, когда после прихода американцев с другими бывшими военнопленными отправился пробиваться к своим. Где-то под Петербургом у меня есть родня — эта женщина даже приезжала в Краматорск в 1975-м вместе с 30-летним сыном, но не застала никого дома, мы уехали с утра по грибы. Гости постучали в соседний дом, где жил младший брат моего деда с их общими престарелыми родителями. Моя прабабушка мгновенно все поняла и не решилась признать внука: сказала, что „соседи“ уехали и она не знает, на какой срок. Я эту историю узнал, когда практически все ее участники умерли: привез бабушку на кладбище посетить могилки, а она вдруг рассказала, что через Гамбург можно поискать следы той бывшей подруги деда.
С бабушкой Лидой дед встретился, когда его в составе сводной команды культурных бойцов (он закончил музыкальную школу и играл в оркестре своей Сталинградской отдельной артиллерийской бригады) после войны послали расформировывать лагерь для перемещенных лиц. Он отправил Лиду к своим родителям в Краматорск — ждать: демобилизовался он только через год. Помню, как бабушка рассказывала о послевоенном досуге — на посиделки она всегда брала в сумку специальные спортивные трусы, надевала их и в качестве концерта демонстрировала друзьям спортивное сальто: этому ее научили в самодеятельности, в лагере. К деду и бабе в послевоенные годы еще долго приходили из КГБ — неблагонадежная семья, оба были на Западе.
В 1947-м родилась моя мама. В первый класс она пошла в украинскую школу. Когда через несколько лет бабушка перестала понимать свою дочку, маму по блату перевели в русскую школу — единственную тогда в Краматорске. Это было ближе к концу 1950-х. Когда в 1975 году в первый класс пошел я, все школы в Краматорске уже были русскими, кроме одной — и в той можно было получить только восьмилетнее образование на украинском языке, а располагалась она в поселке Ивановка, недалеко от городской психиатрической лечебницы.
Тогда, летом 2014-го, бабушке оставалось жить несколько месяцев. Она до последнего шептала мне: „Дима, помни — мы русские!“ Что она вкладывала в свои слова, я так и не понял. Мама, в свою очередь, считала себя украинкой. В мае 2014-го, когда вокруг начиналась война, она спокойно пошла в располагавшееся напротив захваченного городского совета Краматорска туристическое агентство и купила недельный тур во Львов, куда и уехала с братом поездом прямо с краматорского вокзала. Я и сам примерно тогда же уехал на несколько дней в пресс-тур в Шарджу, один из арабских эмиратов. Тур был приурочен к открытию прямых авиарейсов в этот город из Украины — в том числе из Донецка, где аэропорт уничтожили за три дня до моего вылета (изначально поездку назначили на февраль 2014 года, но все время переносили). В киевский аэропорт, откуда мы с коллегами вылетели в ОАЭ, я ехал из Донецка, минуя многочисленные блокпосты.
К июлю у родных в Краматорске стали кончаться деньги — пенсий на оккупированной отрядами Стрелкова территории они уже пару месяцев как не получали — и я поехал к ним. Донецк к тому времени еще оставался украинским городом с вкраплениями условно пророссийских вооруженных формирований. Большая часть донецких „батальонов“ вроде были за Россию, но против захвата новых административных зданий и предприятий, так что негласно они помогали местной милиции поддерживать порядок. А вот на трассе начиналась территория Игоря Стрелкова и его формирований: блокпосты, захваченные городские отделы милиции и горсоветы. При этом на господствующих высотах между Славянском и Краматорском рядом с телевышкой размещались позиции ВСУ, а непосредственно в аэропорту Краматорска — база украинского спецназа.
То есть мой родной город русскими был прихвачен условно, не полностью.
Ехал я на малую родину, как всегда, подстраховавшись. В Донецк приехал мой друг Штефан Шолль, и я был вроде как фиксером при немецком журналисте, имевшем все необходимые аккредитации для работы от российского МИД. Ехали мы на рейсовом автобусе через все блокпосты — зона полного хаоса начиналась под Константиновкой, где танк времен конца Второй мировой, установленный как памятный знак, сняли с постамента и водрузили рядом с заграждениями из бетонных блоков. Двойная ирония истории: танки ИС-3 во Второй мировой вообще-то не участвовали, ими давили антисоветское восстание в Венгрии в 1956 года, а теперь такой танк без снарядов и пулемета (а может, и без мотора) зачем-то изображал бронетехнику на блокпосте „сепаратистов“.
В Краматорске нас ждали Руслан и Ира Гаврюшенко. Наши с Ирой мамы дружили с детства, нас познакомили года в три, а лет с двенадцати я честно был влюблен в свою подругу, но замуж она вышла , как водится, за моего лучшего друга. У них был дом на выезде из города, и со двора хорошо просматривалась гора Карачун, откуда вела огонь по позициям пророссийских сил украинская артиллерия. Ночью на 1 июля 2014 года мы жарили во дворе шашлык и в дом до утра так и не зашли — тогда у местных было принято думать, что дом не защищает от снаряда, а оставляет хозяев под обломками. Пить водку во дворе и вообще спать под небом тем летом, по их мнению, было гораздо безопаснее.
Ребята рассказывали о своей жизни. Руслан держал небольшую пекарню, где пекли сдобу, булочки и пирожки; его же машины развозили продукцию по своей и чужим сетям киосков. При этом самым ходовым товаром в этих киосках был хлеб, а хлебозаводы работали в Дружковке и Славянске. Каждый день машины Руслана ездили в соседние города через позиции пророссийских и украинских сил и грузились хлебом, отдавая наличные за прошлые поставки. Единственная дочь Руслана и Иры — Маша еще недавно работала юристом в местном автомобильном салоне „Талисман“, но теперь его подчистую разграбили „сепаратисты“, забрав не только машины, но и деловой пиджак Маши из шкафа в кабинете. Дочь ребята вывезли на свободную территорию, а сами сидели в Краматорске — с собаками, домом и бизнесом. Пока мы слушали эти печальные
