Свен Хассель - Направить в гестапо
— Я бы не отказался от стакана содовой со сливовицей, — мечтательно произнес Порта.
— Я предпочел бы сливовицу с содовой, — сказал я. — Три четверти сливовицы, остальное — содовая… ах ты, черт! — раздраженно добавил я, ощутив, как мокрая гимнастерка липнет к спине. — Мне до смерти надоел этот гнусный дождь! До смерти надоела эта проклятая война и все, связанное с ней! Она всем надоела до смерти. Им, нам, почему бы, черт возьми, не прекратить ее и возвратиться домой?
— Надейся надейся, — цинично ответил Порта. — Она надоела только тем, кто на ней сражается — а они прекратить ее не могут. У тех, кто начинает и кончает войны, нет ничего общего с такими, как ты и я. Им плевать, как мы относимся к войне, и она им не надоест, пока они наживают на ней большие деньги. Они будут вести войну, пока мы все не погибнем. Им то что? А они там, — он злобно повел рукой, словно бы указывая на Англию и остальную Европу, — ничуть не лучше, чем они здесь. Им нужна только месть. Месть и деньги, вот и все, чего они все хотят.
— Это вроде того, что на днях говорил Легионер, — согласился я. — Эту войну называют Второй мировой, но, в сущности, она такая же, как Первая мировая и все остальные войны. Это все одна громадная война, которая никогда не кончается. Мы думаем, она кончается, потом начинается другая, но он совершенно прав, это все одна и та же, только ведется на разных фронтах, в разные времена, разным оружием…
Я очень хорошо запомнил слова Легионера.
— Она никогда не кончится, — сказал он, — потому что они не хотят этого. Чего ради им хотеть? Пока идет война, капитализм процветает. Ясное дело, не так ли? И, конечно, они будут ее поддерживать. Время от времени она может прекращаться, но они ни за что не позволят огню угаснуть совсем. Всегда найдется кому раздуть пламя.
— Это измена! — заорал Хайде. — Я мог бы на тебя донести! Это коммунистическая болтовня!
— Ерунда, — ответил с отвращением Легионер. — Коммунисты, капиталисты, нацисты… терпеть не могу всю эту свору. Я просто-напросто солдат, делающий то, что приказывают.
Старик поглядел на него и спросил:
— Тебе нравится быть солдатом?
— Неважно, — пожал плечами Легионер. — Это просто работа, как и любая другая. Никто не потрудился спросить, что мне нравится делать. У меня не было выбора в этом вопросе.
— И поэтому выполняешь ее?
— Ладно, давай взглянем на это так. — Легионер подался вперед, поближе к нему. — Тебе нравится быть солдатом? У тебя существовал в этом вопросе какой-то выбор? Есть он вообще у кого-нибудь? Почему люди платят налоги? Или не садятся за руль без водительских прав? Или покупают еду, а не воруют ее? Потому что им нравится? Или потому что у них нет выбора? Нет у них его, вот почему. Либо соблюдай закон, либо отправляйся за решетку. Или, как в моем случае, становись солдатом или голодай. Или, как теперь в нашем случае — твоем, моем, Свена, Порты, Малыша — будь солдатом и делай, что приказывают, или становись к стенке. — Он откинулся назад, покачивая головой. — И если ты считаешь это каким-то выбором, то я нет.
Я вздохнул и стал смотреть на дождь, мерно стучащий по каске.
— Чертова караульная служба, — сказал я. — Кажется, она тянется беспрестанно много недель.
— Попалась бы кошка, — сказал Порта. — Толстая, черная, в которую можно было б выстрелить. Хоть чем-то нарушить это однообразие…
Мы повернули обратно и вскоре оказались у входа в здание, обнесенное зубчатой стеной с бойницами и башенками.
— Давай зайдем за нее, покурим, — предложил Порта. — Спрячемся от этого отвратного дождя. Искать там нас никто не станет.
Мы зашли за стену, расположились в сухом месте и сняли каски. Всего через четверть часа нас должны были сменить Хайде с Малышом. И наверняка прихватить чего-нибудь горячительного.
— Кто знает? — с надеждой произнес Порта. — Если останемся здесь надолго, то, может, предоставим какому-нибудь типу долгожданную возможность взорвать к чертовой матери всю эту гнусную публику. Собственно, если кто подойдет ко мне с бомбой в руке и попросит ненадолго отвернуться, то я со всей охотой. Ему даже подкупать меня не потребуется…
— Кстати, о деньгах, — сказал я, присаживаясь на корточки, — что с этими касками, которые Легионер стибрил в пункте снабжения? Где они?
— Сейчас у шведа дворника на Бернхардт-Нахтштрассе. Он говорит, это место надежное, но долго оставаться там они не могут. Их готов купить один слесарь с Тальштрассе, но хочет, чтобы мы доставили всю партию в склад на Эрнстштрассе — прямо напротив Альтонского воказала. Вся проблема в этом. На своих грузовиках нельзя, сразу попадемся.
— Сколько он готов платить? — спросил я. И добавил: — Собственно говоря, я знаю, где можно прибрать к рукам партию гаубичных снарядов, но опять-таки вся проблема в транспорте. Нужно найти эсэсовский грузовик и выехать чуть свет. Мало того, нужно официально подписанное эсэсовцами разрешение, иначе груз нам не отдадут. Они стали пугливыми после того, как один тип ухитрился увезти два не принадлежавших ему мотора — однако, если удастся найти нужный транспорт, сделать попытку есть смысл. Мне сказал об этих снарядах один знакомый из СС; он зол как черт, потому что пытался дезертировать, а его поймали.
— Слесарь, — заговорил Порта, — дает шестьдесят семь пфеннингов за килограмм. Может быть, за снаряды удастся содрать с него чуть побольше. Скажем, шестьдесят девять — во всяком случае, как ты говоришь, сделать попытку стоит. Малыш может раздобыть совершенно новые номерные знаки, и если найти большой крупповский грузовик, дело может выгореть. Они почти не отличаются от эсэсовских.
— А разрешение?
— Твой приятель из СС не сумеет сделать подложного?
— Может, и сумеет. Как думаешь, сколько ему нужно будет заплатить?
— Пинка в зад, — ответил Порта. — У нас ведь есть на него зацепка. Стоит только стукнуть, и он попадет на виселицу.
— Да, но… — Услышав приближающиеся шаги, я умолк и схватил Порту за руку. — Осторожнее! Кто-то идет сюда…
Мы посидели, напряженно прислушиваясь, потом Порта сунул в бойницу дуло винтовки.
— Если это какой-то гестаповец, шлепну ублюдка, — решил он. — Скажем, что приняли его за диверсанта. Сейчас все время твердят о диверсантах.
— Спятил? — возразил я. — Нам это не сойдет с рук.
Внезапно Порта с явным разочарованием опустил винтовку.
— Да это Малыш и Хайде.
Мы пристально поглядели через верх стены и увидели их, медленно приближавшихся. Они о чем-то серьезно разговаривали, размахивая руками. Малыш сжимал в своей лапище бутылку.
— Благодарим тебя, господи, за императора, — негромко произнес Порта. — И особенно за его коня.
Мы услышали громкий смех Малыша, потом более тихий голос злобно бранящегося Хайде.
— Он сволочь, ублюдок, дерьмо и свое получит. Проклятый осел. — Хайде плюнул на тротуар и растер каблуком плевок. — Теперь ему каюк! Погоди, я доберусь до него. Погоди, погоди!
— Мне он тоже противен, — сказал Малыш.
— В жизни не встречал такого дерьма, — мстительно сказал Хайде.
Порта засмеялся и ткнул меня в бок.
— Это про фельдфебеля Брандта — держим пари?
— Иди ты! — ответил я. — Когда все совершенно ясно?
— Да, его уже пора бы прикончить. Похоже, Юлиус что-то задумал.
— Ничего не имею против, — сказал я. — Терпеть не могу этого ублюдка.
— Что, если я попрыгаю у него на брюхе, пока кишки не вылезут? — услужливо предложил Малыш по своему обыкновению.
— Черт возьми! — Глаза Хайде фанатично сверкали. — Уже при одной мысли об этой свинье меня тошнит! — Он остановился и умоляюще протянул руки. — Скажи, Малыш, разве я не самый чистый, опрятный, аккуратный солдат во всем полку? Во всей дивизии? Во всей чертовой армии?
Малыш взглянул на него и оживленно закивал.
— Да. Да, верно.
— Еще бы не верно! Посмотри на подбородочный ремень моей каски — давай давай, посмотри! Готов отдать тебе все жалованье за пять лет, если найдешь на нем хоть малейшее пятнышко — не найдешь, даю слово, и не отрывай мне, черт возьми, голову! — Хайде резко отстранился от Малыша, который воспринял это предложение буквально и пристально смотрел на ремень, ухватив его лапищей. — Знаешь, — продолжал Хайде, когда я проходил подготовку в учебке — это истинная правда, клянусь богом — нам заглядывали в задницу, если было не к чему придраться. И знаешь, что? Моя была самой чистой во всей роте! И до сих пор это так! Загляни мне туда в любое время и найдешь ее чистой, как новенькая булавка. Клянусь, — воскликнул Хайде, распалясь еще больше, — что я мою эту треклятую штуку трижды в день!
— Я верю тебе! — выкрикнул Малыш, заражаясь горячностью Хайде. — Верю, можешь не показывать!
— Посмотри на мою расческу! — Хайде вынул ее из кармана и сунул под нос Малышу. — Она чище, чем в тот день, когда была куплена! И скажи, что я делаю прежде всего, когда приходится где-то окапываться?
