Олег Селянкин - О друзьях-товарищах
Чтобы вы имели представление о том, как мы это делали, остановлюсь лишь на нескольких эпизодах, характеризующих наше житье-бытье и работу.
Мост на сваях мы увидели на четвертые сутки нашего пребывания на Дону. По нему почти непрерывно шли машины, выдерживая минимальный интервал. Лучшего объекта для взрыва трудно желать. Но как к мосту подобраться, если с обоих берегов подходы к нему заминированы и окутаны колючей проволокой, на которую навешены пустые консервные банки и прочее, что могло греметь?
Почти трое суток (не прекращая работы вообще) я наблюдал за этим мостом. Наконец созрело решение: взрывать его плавающими фугасами. А для этого нужно было как можно точнее знать направление струй течения и запустить фугасы так, чтобы оно, течение, вынесло их на сваи моста.
На наше счастье, выдалась грозовая ночь. Хоть глаз выколи. Ветер и косой дождь, ливший как из ведра. Даже ракеты, которые выпускали немцы, лишь на очень короткое время выхватывали из темноты кусочек Дона, лохматого от волн.
Для нас лучшей погоды не придумаешь!
И, приказав готовить фугасы к запуску, я вошел в Дон, поплыл к мосту. До его свай добрался благополучно, осмотрел все, что нужно было, а стал возвращаться — допустил психологическую промашку: позволил себе подумать о том, что мне сейчас придется долго плыть, да еще против течения и волн, которые, сбивая дыхание, захлестывали с головой. Ведь знал, что нельзя допускать ничего подобного, а допустил!
Подумал так — и почти сразу к ногам и рукам будто гири подвесили, почти сразу черт знает что мерещиться стало: то чудилось, что я сбился с направления, то словно весла начинали шлепать по воде где-то рядом. Даже появилась мысль, что нужно вылезть на берег, осмотреться, определиться и лишь после этого и по нему пробираться к месту пуска фугасов.
Еле пересилил себя, еле заставил плыть точно против течения, мысленно отсчитывая время.
Плыл, казалось, невероятно долго, уже почти окончательно выбился из сил, когда при вспышке молнии вдруг увидел в волнах голову человека. Моя физическая и психологическая усталость была настолько велика, что даже не подумалось о том, что это может быть кто-то из моих матросов, я почему-то решил, что это обязательно фашист. Решил так — достал нож и не плыл, а лишь удерживался на поверхности: копил силы для нападения на неизвестного.
Какова же была моя радость, когда плывущий сказал:
— Это я, Крамарев.
С его помощью добрался до берега, выполз на него, а вот встать сил уже не хватило. Так, сидя на сырой земле и дрожа от холода, и отдавал приказания. По-моему, еще и половины их не отдал — подошел ко мне Саша Копысов, протянул свою одежду и сказал тоном, не допускающим возражений:
— Переодевайтесь, мое обмундирование почти сухое.
Я не заставил себя упрашивать, переоделся в одежду, еще хранившую тепло Саши, и сразу сил вроде бы прибавилось.
Фугасы мы связали попарно и шнурками длиной метра в полтора или два и пустили малым веером примерно с середины реки, предварительно удалив их друг от друга на всю длину шнура.
Как и предполагали, эти шнурки полностью оправдали себя: очень трудно, даже почти невозможно со сравнительно большого расстояния направить одиночный фугас так, чтобы течение вынесло его точно на сваи, зато теперь, связанные попарно, фугасы брали сваи в своеобразные клещи, опоясывали их шнуром, сближались, сталкивались со сваями или друг с другом, и тогда гремел взрыв.
Взлетел мост на воздух — настало время узнать, какая сила вытолкнула Крамарева встречать меня. Спросил об этом, и оказалось, что все было «предельно просто»: тревожась обо мне, шесть матросов вошли в разгулявшийся Дон и расположились поперек его на примерном пути моего возвращения; они не сопротивлялись течению, которое сносило их в мою сторону.
Нужно ли комментировать?
А в одну из последних ночей нашего пребывания во вражеском тылу остатками взрывчатки мы уничтожили причал. Наступило утро, прибыли немецкие инженерные части и уже к вечеру все восстановили. Мы расценили это как личное оскорбление. И сразу же захотелось взорвать этот причал, да так, чтобы и восстанавливать было нечего. А как это сделаешь, если взрывчатки нет ни грамма? Единственное, что я мог, — послать легких водолазов во главе с Бабкиным, чтобы они подпилили сваи. Но разве это серьезно? Баловство одно.
Как говорится, близок локоть, да не укусишь! И вдруг Николай Клековкин говорит:
— Недалеко у фашистов склад имеется. И оружие, и все прочее там. Может, сходим?
Задание свое мы уже перевыполнили, следовательно, я мог считать, что теперь мы принадлежим себе, и поэтому уже следующей ночью с двенадцатью матросами проник на территорию небольшого складика. Мы подползли к тому помещению, где, по словам Клековкина, хранилась взрывчатка.
Помещение — землянка, скаты крыши которой опускались на землю. Точь-в-точь овощехранилище. Перед единственной дверью — вытоптана площадка. К ней и подбегала тропинка от караульного помещения. И часовой торчит у двери. Похоже, уже понявший, что на советской земле, да еще ночью, лучше не разгуливать, а стоять, прижавшись спиной к чему-нибудь прочному, надежному. Вот и подпирал спиной дверь склада. Смотрел только в ночь, в нее и целился из автомата.
Залегли мы вокруг площадки перед дверью этого складского помещения, а что делать дальше — в голову не идет: ведь часовой на сантиметр от двери склада не отрывается!
Не помню, сколько времени, но долго мы пролежали в бездействии. Я начал уже подумывать о том, что вот-вот и смена часовому придет, как бы нас не обнаружили; хотя и оставил своих людей у караульного помещения на этот случай, но все равно на душе было тревожно: во вражеском тылу мы находились, здесь любой промашки или случайности было достаточно, чтобы себя и общее дело загубить.
Казалось, только и оставалось нам — потихоньку выползать с территории склада. И в этот самый критический момент тот самый матрос Яков, который так безобразно перетрусил в первую ночь, тихонько, очень осторожно выкатил на тропинку свои карманные часы. Они легли в пыль и призывно блестели в лунном свете.
Интересно, заметит часовой их или нет? И как отреагирует?
Часовой заметил часы. И сразу глаза его будто прилипли к ним, казалось, теперь он только их и видел.
Я словно бы в немое кино попал, где постановщикам фильма невероятно точно удалось «расщепить» человека на две его натуры, прятавшиеся в одной оболочке. Теперь я увидел, что в этом часовом все время жили два человека: осторожный, даже трусливый, и жадный, готовый из-за вещи — «трофея» — обороть первого; часовой то дергался к часам, делал шаг по направлению к ним, то еще плотнее прижимался спиной к двери склада.
Для меня время словно остановилось, я забыл и про караульное помещение, и про то, что ночь не бесконечна. Меня интересовало и волновало одно: кто одолеет в борьбе двух этих людей — трус или жадина?
Наконец часовой метнулся к часам, схватил их… Еще через несколько минут мы, нагрузившись взрывчаткой, уже ушли с территории склада и вновь остановились у того злополучного причала.
Фронт мы перешли опять же в расположении батальона Белоцерковского. И какова же была наша радость, когда оказалось, что те две полуторки, на которых мы прибыли сюда, терпеливо ждали нас все это время. Почти месяц ждали, хотя каждая машина была крайне нужна на фронте! И мы были бесконечно благодарны командованию за это. Так распорядиться мог только очень человечный человек.
Тридцать бойцов я увел с собой во вражеский тыл. Ровно столько и вернулось. Причем единственным раненым, вернее контуженым, оказался я: никак не мог предполагать, что свою взрывчатку закладываю туда, где уже лежит фашистская; ну взрывом меня и поставило на голову за то, что нарушил инструкцию: не отошел на достаточно безопасное расстояние, не лег на землю.
На первый взгляд, то, что мы все вернулись, может показаться сказочно невероятным, но я считаю, что все это легко объяснимо. И прежде всего тем, что мы ни разу не повторили самих себя, что всегда в работу вносили какой-то новый элемент, который оказывался для врага неожиданным и путал его расчеты. Например, после взрыва фугасами того моста, где Крамарев встретил меня на реке, фашисты поймали несколько фугасов, осмотрели, изучили, и теперь на подходах к переправам у них на лодках дежурили специальные люди, в обязанность которых входило осматривать каждую веточку, каждый клок травы, подносимые течением к переправе (именно так мы маскировали нажимные «усы» тех фугасов). Обнаружив это, мы стали умышленно засорять Дон травой и ветками. То-то хлопот было вражеским наблюдателям! То-то ругало их начальство, когда гремел наш взрыв.
А фугасы мы теперь притопили с таким расчетом, чтобы они полностью шли под водой.
Или взять другой пример. Все первые взрывы обязательно гремели ночью. Как следствие — фашисты ночами стали усиленно освещать все подходы к своим переправам. Всю ночь, только погаснет одна ракета, вспыхивает другая. Однако случалось и так, что очередная ракета еще горит, а переправа уже взлетает на воздух. Разгадка проста: еще днем, когда немцы были сравнительно беспечны в охране переправы, когда они ощупывали глазами только плывущие ветки и траву, главный старшина Бабкин или кто-то другой из легких водолазов скрытно, под водой, подбирался к переправе, крепил заряд с взрывателем замедленного действия и уходил обязательно вниз по течению; здесь фашисты его не искали (они следили только за верхним по отношению к переправе плесом) и, добравшись до заранее обусловленного места, дожидался нас. Иногда в течение двух или даже трех суток дожидался, затаившись.
