Георгий Соколов - Нас ждет Севастополь
— Что вы думаете обо мне после этого?
Новосельцев пожал плечами.
— Я не имел времени, чтобы присмотреться к вам.
— А все-таки…
— Хотите откровенно? Не знаю почему, но вы мне антипатичны.
— Догадываюсь почему. Потому что я сын адмирала и это дает мне какое-то преимущество перед рядовыми офицерами, например, быстрее получать повышение по службе. Когда-нибудь я расскажу вам, рад ли я, что являюсь сыном адмирала.
— У Школьникова отец тоже адмирал. Но он мой друг, настоящий катерник. Видимо, не в этом причина.
— У вас есть основание считать меня трусом. Во время бомбежки я действительно немного растерялся. Тому есть причина.
Новосельцев усмехнулся и подумал: «У каждого труса есть причина».
— Жаль, что нет возможности поговорить с вами пообстоятельнее. Я бы вам рассказал такое, что вы поняли бы меня. Но, надеюсь, мы еще с вами встретимся. А пока прощайте.
Он козырнул и пошел к штабу. Новосельцев посмотрел ему вслед и подумал: «Какой-то несуразный разговор был у нас».
На корме своего катера Новосельцев увидел матросов, куривших и о чем-то оживленно разговаривающих. Новосельцев спустился в каюту и позвал боцмана и механика.
— Пойдем к крымскому берегу, — сообщил он и посмотрел на них, пытаясь узнать, какое впечатление произведут его слова.
Но лица обоих остались бесстрастными.
— Никого на берег не отпускать. Глубинные бомбы сгрузить. На корму погрузить шлюпку. Получены ли продукты?
— Получил на двое суток.
— Бензином обеспечены? — обратился лейтенант к механику.
— Получил немного, — ответил Ивлев. — Хватит туда и обратно. Масла в достатке.
— Сходите к командиру базы и попросите еще бензина. Надо иметь в запасе на всякий случай.
— Трудно уговорить капитана Уздякова. Он очень экономен.
— Попытайтесь. Скажите ему, что предстоит дальний поход. Идите сейчас же.
Через несколько минут в каюту постучал Пушкарев.
— Разрешите обратиться с просьбой? — нерешительно произнес он, переминаясь с ноги на ногу.
— Говорите.
— Освободите меня от обязанностей командира отделения комендоров. Оставьте только наводчиком.
— Это еще почему? — удивился Новосельцев необычной просьбе.
— Не хочу за всех быть в ответе. Раньше я отличником был, а как попал на ваш корабль, так в боевой листок прописали. Карикатуру нарисовали — на черепахе едет мой расчет. На полминуты позже других объявил, что орудие к бою готово. А я при чем, если заряжающий укачался, другой задержался в кубрике.
— В сегодняшнем боевом листке?
— Час тому назад вывесили.
— Критика, значит, не понравилась?
— Какая там критика, — поморщился Пушкарев. — Сплошная насмешка. А мне не до веселья.
— И из-за такой критики проситесь в наводчики?
— Да. Хочу отвечать только за себя. Не до людей мне сейчас. И без того тошно…
Он вздохнул и насупился. Новосельцев заметил на его щеках и около губ преждевременные морщины, а на правом виске седые волосы.
— Хорошо, я подумаю. Можете идти.
«Что за человек? — стал размышлять Новосельцев, когда комендор ушел. — Почему он всех сторонится? Хочет отвечать только за себя, а за товарищей не хочет. Что-то происходит с парнем. Надо заняться им».
Новосельцев только вышел из каюты, как сверху спустился Школьников.
— Зайдем к тебе, — сказал Школьников, подавая руку.
Войдя в каюту, Школьников прикрыл дверь.
— Расскажи, Виктор, что произошло? — с любопытством спросил он Новосельцева. — В штабе говорят по-разному.
— О чем, собственно, говорят? — в недоумении произнес Новосельцев. — И почему это тебя так заинтересовало?
— Говорят, что ты в районе дозора затеял бой с самолетами противника и тем самым выдал противнику местонахождение дозора.
— Что за чушь! — возмутился Новосельцев, вскакивая. — Кто так клевещет на меня?
Школьников остановил его и усадил:
— Не горячись. Поступил ты правильно. А вот что произошло у тебя с помощником — мне не понятно. Он сказал, что ты недоволен им и поэтому вы разошлись.
— Я никому не говорил о наших взаимоотношениях.
— Он сам рассказал. Зачем тебе нужно портить дружбу с ним? Ведь он сын адмирала.
— Как и ты, — усмехнулся Новосельцев. — Ладно, раз Букреев заговорил о моей неприязни к нему, то и я открою карты, — и он рассказал ему о воздушном бое, о тетради с мыслями Букреева.
Школьников выслушал его, не перебивая, но, когда он закончил рассказывать, покачал головой:
— Послушай мое мнение, будь терпелив. Я не желаю тебе неприятностей. В глазах матроса офицер — непогрешимая личность, которая все знает, все умеет, никогда не ошибается. Вот что такое офицер. Матрос — исполнитель его воли, ему не положено обсуждать его действия.
— Матросы — это не бараны!
Школьников поморщился:
— Ну что за сравнение! Суворов говорил — каждый солдат должен понимать свой маневр. Так и матрос. Что значит свой маневр? Стоит сигнальщик на своем посту — пусть знает отлично сигнальное дело, остальное не для его ума. Моторист должен отлично знать мотор — и все. Акустик пусть изучает шумы. Офицер — это голова, а матросы и старшины — его руки, ноги, уши. Так, например, заведено на моем катере. А разве плохо выполняет службу моя команда? Ты же привносишь на военный корабль демократию. Твои матросы обсуждают действия помощника, его поведение. Не имеют права! О том, каков Букреев, они не должны были знать.
— Этого не скроешь.
— Перед матросами можно оправдать любой поступок. Скажем, ты сказал бы, что Букреев прав, когда не стал завязывать бой с противником. Можно придумать почему. А с ним наедине поговорил бы как надо.
Новосельцев рассмеялся:
— Эге, Владимир, ты, вижу, тоже мыслитель. Завел бы и ты тетрадь для своих теорий.
— Ничего смешного не вижу в том, что сказал, — обиделся Школьников. — Мой катер одним из лучших на флоте считают, а твой пока еще нет. Ты Корягина себе в пример берешь, а у него немало недостатков. Сидеть с матросами, пить с ними вместе вино, курить, рассказывать анекдоты — это игра в либерализм. А Корягин это делает. Он, между прочим, выручает тебя. Я должен был доставить к крымскому берегу разведчиков. А он поручил тебе, чтобы начальство сегодня тебя не вызывало. На себя удар примет. В этом отношении надо отдать ему справедливость — никогда не даст в обиду своего подчиненного.
— А не знаешь, кто на меня накляузничал ему?
— По-моему, Уздяков, — убежденно сказал Школьников. — У меня однажды была с ним стычка. Подрался я с четырьмя немецкими катерами. Пощипали меня основательно. Прихожу к Уздякову выписать материалы для ремонта, списать пропавшее имущество, а он мне заявляет: «Вас никто не обязывал ввязываться в бой с катерами. Об ордене, вероятно, мечтали и полезли в безрассудную драку. А материальную часть, имущество не сберегли. Дескать, это забота командира базы. А ведь мне орденов не дадут». Тут я не стерпел и поговорил с ним крупно.
— Что ж ты ему сказал?
— А я сказал: «Еще подобное слово — и я ударю вас чем-нибудь тяжелым».
Новосельцев хитро прищурился.
— Противоречишь себе, Володя. Уздяков ведь тоже офицер, а ты… Он посолиднее Букреева.
Школьников чуть улыбнулся тонкими губами.
— Погорячился, конечно. Так ведь он береговой офицер, интендантская душа. Уздяков имеет прескверный характер. Для него тряпка, килограмм краски или бензина дороже человека. Чуть что загубишь, бежит жаловаться командиру дивизиона. Что у тебя пропало во время боя?
— Часть шкиперского имущества смыта за борт, да дымовая аппаратура повреждена.
— Вот за это он и решил утопить тебя.
— Неужели он такой мелочный?
— Поживешь — увидишь.
Однако Новосельцев не поверил Школьникову. Уздяков образованный человек, он может быть мелочным, но не подлым. По-видимому, у него, как это бывает у некоторых хозяйственников, чувство бережливости доведено до абсурда. Конечно, с такими интендантами жить тяжело, но начальство ими дорожит, и поэтому приходится уживаться с ними.
Школьников поднялся и подал руку Новосельцеву:
— Счастливого плавания! Желаю удачи! Завидую, откровенно говоря. Мне опять в дозоре болтаться.
Когда он ушел, Новосельцев несколько минут сидел, собираясь с мыслями. Было неприятно, что кто-то распускает дурацкие слухи. Есть же еще у нас пакостливые людишки!
— Черт с ними! Пусть болтают! — тряхнул головой и вслух ругнулся Новосельцев. — У меня без них забот хватает!
Надев шинель, он полез на палубу.
К нему подбежал Ковалев и доложил:
— Бомбы сгружены. Шлюпка на борту.
— Добро.
Вскоре на корабль вернулся Ивлев. Криво усмехнувшись, он коротко сказал:
— Отказано.
— По какой причине?
