Георгий Соколов - Нас ждет Севастополь
— Надо же.
Вторая ночь прошла так же спокойно, как и первая, если не считать болтанки, которая всех утомила.
В полдень катер вернулся на базу. А через два часа Новосельцева вызвали в штаб.
— Будете сопровождать транспорт в Туапсе, — заявил Корягин будничным голосом и чуть приподнял полусонные веки. — Оттуда отконвоируете транспорт с грузом.
Новосельцев повторил приказание, а про себя подумал: «На отдых рассчитывать не приходится. Работенки катерникам хватает».
Через сутки катер вернулся в Геленджик, а спустя несколько часов его опять отправили в дозор.
Море было по-зимнему неспокойно. Волны казались черными и маслянистыми, как взбаламученный мазут. Холодный ветер гнал по небу отяжелевшие свинцовые тучи, срывал с гребней волн водяную пыль и осыпал ею палубу, клеенчатые плащи стоявших на вахте матросов. Брызги слепили глаза, больно били лицо, ледяные капли скатывались за воротник.
Но глаза нельзя закрыть, лицо невозможно отвернуть — в такую погоду, когда трудно разобрать, где кончается море и начинается небо, дозорный корабль должен особенно бдительно нести вахту.
Новосельцев всю ночь простоял на мостике, поеживаясь от холода. Глаза его воспалились от соленой воды, а губы потрескались. Когда наступил рассвет, к мостику подошел боцман. Его пышные усы обвисли, и с них капала вода.
— Не появятся в такую погоду фашисты, — как бы между прочим заметил он.
Стоявший у штурвала Дюжев повернул в его сторону посиневшее лицо с красными глазами под припухшими веками и с ухмылкой сказал:
— Кисло им сейчас.
— А тебе не кисло? — криво усмехнулся боцман.
— И мне, — сознался рулевой, притопывая ногами, и добавил плутовато: — Но мне привычно, я сын рыбака…
Осмотрев в бинокль море, Новосельцев сказал боцману:
— Буди помощника. Пусть кок принесет мне в каюту горячего чаю.
Через несколько минут Новосельцев сидел в своей каюте и пил чай. Напившись, он сменил мокрое нижнее белье и лег на койку. Заснул сразу, несмотря на сильную качку.
Через два часа он проснулся. Качка стала меньше. Надев шапку и кожаный реглан, он вышел из каюты.
Дверь в каюту помощника почему-то была открыта, и в каюте горел электрический свет. Новосельцев заглянул в нее, думая, что там помощник, но она была пуста. «Разиня, забыл выключить свет», — рассердился лейтенант и хотел уже повернуть выключатель, как его взгляд упал на лежащую на столике толстую тетрадь в коленкоровом переплете. «Новый журнал помощник завел, — подумал он. — Что он туда записывает?» Новосельцев взял тетрадь и развернул. На первой странице было написано мелким убористым почерком: «Где-то я читал или слышал изречение: «Лучше пять минут быть трусом, чем всю жизнь покойником». Предельно ясная мысль».
Новосельцев быстро захлопнул тетрадь с таким ощущением, словно он нечаянно сунул нос в чужую сокровенную тайну. На обложке он заметил надпись: «Мысли по поводу и без повода». «Тоже мне мыслитель!» — подумал он с усмешкой.
Выключив свет и прикрыв каюту, Новосельцев несколько мгновений стоял, собираясь с мыслями. Он никак не мог смириться с тем, что его помощник трус. За это время Букреев показал себя с хорошей стороны. Вахтенный журнал и всю отчетность он вел образцово, к матросам относился требовательно и вежливо, быстро перезнакомился со всеми офицерами дивизиона. При налетах самолетов на Геленджик вел себя смело. Чего же он записывает в тетрадь такие шкурные мысли?
Лейтенант поднялся на палубу и подошел к мостику. Ветер дул тише, но было сыро и холодно по-прежнему. Букреев стоял, облокотившись о поручни, и осматривал в бинокль горизонт. Новосельцев обратил внимание на его темные усики, которые, как ему показалось, воинственно топорщились.
— Ничего, ни одной живой души, — с заметным удовлетворением произнес Букреев, опуская бинокль.
— Я бы хотел предложить вам, товарищ лейтенант, — сказал Новосельцев, глядя на этот раз в его красивые темно-серые глаза, — подготовить беседу с командой примерно на такую тему: «Не жалей жизни в бою». В ней следует провести мысль, что советские воины свой долг перед родиной ставят выше собственной жизни. Надо вспомнить подвиг Гастелло, Голубца, Чекаренко, гарнизона дзота номер одиннадцать. Примеров самопожертвования много, во флотской газете в каждом номере о них рассказывается.
— Тема интересная, — согласился помощник. — С охотой возьмусь провести такую беседу.
На его лице не появилось и тени смущения, и Новосельцев уже решил, что несправедливо давать отрицательную оценку помощнику на основании какой-то альбомной записи в тетради.
— Можете пока отдыхать, — сказал Новосельцев.
Помощник спустился вниз.
Из радиорубки вышел позеленевший от качки и бессонной ночи радист Григорий Душко и подал командиру радиограмму. Новосельцеву приказывали вернуться на базу.
Новосельцев был рад вернуться на базу. И команда и он сам намаялись за двое суток болтанки в неспокойном море.
Через полчаса, когда катер оставил позади район дозора, Новосельцев хотел приказать сделать приборку, но не успел распорядиться, как сигнальщик доложил:
— На норде четыре самолета! Летят на Геленджик!
Новосельцев оглянулся и поднял к глазам бинокль. Четыре немецких бомбардировщика летели на Геленджик. По-видимому, они имели определенное задание и вряд ли будут отвлекаться ради маленького корабля, если даже заметят его.
Однако Новосельцев приказал сыграть боевую тревогу. Первым выскочил из камбуза без поварского колпака и фартука Наливайко и колобком подкатился к носовой пушке. По боевому расписанию он подносчик снарядов на носовом орудии. Лейтенант Букреев подбежал к мостику с плащом в руке. Несколько секунд он наблюдал за самолетами, потом нырнул в рубку. Рулевой Рекунов, радист Душко, минер Шабрин и акустик Левин выскочили на палубу с заспанными лицами. Подбежав к пушкам, на которые были расписаны по боевому расписанию установщиками прицелов и целиков, заряжающими, подносчиками снарядов, они стали протирать глаза и застегивать бушлаты.
Вскоре стволы пушек и пулеметов смотрели вверх, готовые в любую секунду открыть стрельбу.
Боцман стоял у правого пулемета, держа одну руку на рукоятке, а другой подкручивал усы.
Самолеты шли, не снижаясь. Видимо, у фашистских летчиков действительно была определенная задача. «Если они не обратят на нас внимания, то, пожалуй, не следует и огня открывать», — подумал Новосельцев.
«Самолеты идут бомбить Геленджик. И я должен сбить их с курса», — решил лейтенант и, сделав подсчет высоты, приказал приготовиться к открытию заградительного огня из пушек и пулеметов, как только самолеты приблизятся.
Самолеты летели в кильватер друг другу. Вот они совсем близко, слышен завывающий гул их моторов.
— Огонь!
Напоровшись на огневую завесу, передний самолет рванулся вверх, а остальные — направо и налево.
Новосельцев удовлетворенно крякнул, видя, что строй бомбардировщиков поломан.
Два самолета отделились и начали делать заход на корабль, а два полетели дальше. «С нас хватит и этих…», — вслух подумал Новосельцев, зябко передернув плечами.
Первый самолет перешел в пике.
— Право руля! — крикнул Новосельцев, видя, как от самолета отделились две черные капли.
Катер рванулся вправо, и Новосельцев перенес все внимание на второй самолет, также начавший пикировать. Левее катера раздались один за другим два взрыва. Со второго самолета полетели бомбы. Они упали позади катера и почему-то не разорвались.
Морской охотник увертывался, выделывая, казалось бы, невозможные повороты. Он не убегал от врагов, а ловко обманывал их. Комендоры не прекращали стрельбу.
В эти быстротечные минуты все — от командира, стоящего на мостике, до механика, находившегося под палубой, — делали одно общее дело. Комендоры, пулеметчики, сигнальщик, рулевой, мотористы, радист — все люди и механизмы словно слились в единый мощный сгусток энергии.
Самолеты сделали по четыре захода. Бомбы падали то справа, то слева, то впереди, то позади.
Сражение закончилось так же неожиданно, как и началось. Израсходовав бомбы, самолеты повернули на север.
— Итак, багаж не был доставлен до станции назначения, — весело выдохнул Дюжев, вытирая со лба пот.
— Лейтенант, поднимитесь ко мне, — сказал в переговорную трубку Новосельцев.
Помощник вышел из рубки и, пошатываясь, подошел к командиру. Он был бледен, а губы его дрожали. Новосельцев пытливо посмотрел на него и отвернулся, боясь рассмеяться, — очень уж жалким казался он.
Букреев овладел собой, увидев чистое небо. Он даже улыбнулся и бодро сказал:
— Концерт окончен.
Но улыбка у него получилась похожей на гримасу, а слово «окончен» он словно проглотил и подавился. «Нет, это не моряк душой», — решил Новосельцев, вспоминая своего прежнего помощника, сохранявшего хладнокровие при любых обстоятельствах.
