Мартин Эмис - Зона интересов
– Ну, теперь все понятно, – сказал прошлым вечером Борис. – Голо, если бы ты украсил Старого Пропойцу рогами, я ничего лучшего и не желал бы. Однако это всегда было опасной глупостью.
Странно было слышать такое от полковника войск СС (и кавалера трех Железных крестов), безудержного волокиты, обожавшего любую опасность… Я ответил:
– Насчет пижамных штанов – особенно красиво, нет?
– Да. Весьма. Муж, который пытается вставить жене и получает по морде. А потом выбегает в сад и падает, выставляя напоказ торчащий елдак. Но, Голо, это лишь все ухудшает. Уж больно мрачная выходит картинка. Такое варево, что и не расхлебаешь.
– Ну, может быть, хоть разок, в гостинице «Зотар». Я заходил туда – в ней не так уж и грязно и всего один…
– Не будь идиотом, Голо. Послушай. Все, что есть в Старом Пропойце смешного, делает его лишь более опасным, не менее. А власти ему не занимать.
Обзаводиться таким врагом во вселенной концлагерей, насквозь пронизанной смертью… Доллю достаточно будет лишь подтолкнуть ее в нужном ему направлении.
– Подумай, – сказал Борис. – Ты – ты, может, и уцелеешь. Живой побег Нового Порядка. А она?
Я на ходу поплотнее завернулся в шинель. Реалистичная сексуальная политика. Все средства хороши – в любви и на… Ну да, и посмотрите, как ведет последнюю Германия. Оступившейся жене Коменданта ни от Гаагской, ни от Женевской конвенции помощи ждать не приходится, она получит войну на уничтожение – и до победного конца.
…Я дошел до рощицы престарелых берез, в которой запах естественного распада превозмогал, большое ему спасибо, смрад облекавшего нас воздуха. Естественный распад, неподдельный, происходящий без участия человека; запах, навевающий воспоминания… Куда только не убредали в те мгновения мои мысли: к Марлен Мютиг, супруге петролога из «ИГ», с которой я столько раз обменивался шутками на рыночной площади; к Лотте Бестингер, недавнему пополнению женского вспомогательного состава; к старшей (и единственной незамужней) сестре Агнес – Кристине.
Впереди, перед высокой шпалерой, помечавшей границу «Зоны», показался павильон не то беседка. Кто-то начал было строить ее, да не хватило ему ни времени, ни леса: дощатая задняя стенка, две боковые – разной высоты, – половина крыши. Строение походило на деревенскую автобусную остановку. Я обогнул его.
Окна без стекол, деревянная скамья. И Ханна Долль, сидевшая в углу, накрыв колени синей клеенкой.
Она спала.
Следующий час был отмечен великим спокойствием, нельзя, впрочем, сказать, что никакими событиями он не знаменовался. Каждые несколько минут лицо ее омрачалось, и омрачалось по-разному (недоумением, болью); раза три или четыре ноздри Ханны раздувались, словно от невольного зевка; один раз по щеке сбежала слеза, а еще один на Ханну напала детская икота. В ее сне, в дыхании, в череде легких вздохов присутствовал ритм. То была жизнь, которая шла в ней, доказательство, повторявшееся раз за разом доказательство ее бытия…
И наконец глаза ее открылись, она посмотрела на меня, словно утратив – отчасти – самообладание, и я понял, что был здесь уже давно, еще до моего прихода, – в ее снах. Губы Ханны приоткрылись, я услышал звук, похожий на шум далекого морского прибоя.
– Was tun wir hier, – произнесла она твердо и нериторично (словно и вправду желая это понять), – mit diesen undenkbaren Leichenfresser?
Что мы делаем здесь, спросила она, среди этих немыслимых упырей?
Она встала, мы обнялись. Не поцеловались. Даже когда она заплакала, мы, наверное, думали о том, как это будет упоительно, но не поцеловались, не соприкоснулись губами. И все же я знал, что утонул в этом по уши.
– Дитер Крюгер… – наконец начала она.
Чем бы оно ни было, я утонул в нем. И чем бы оно ни было, мне придется пойти дальше.
Но куда? Куда мне теперь идти?
2. Долль: Объект
Если малое можно сравнивать с большим, а кошке дозволяется смотреть на короля, то получается, что я, Пауль Долль (главный исполнитель великой национальной программы прикладной гигиены), обладаю некоторым сходством с тайным курильщиком!
Возьмите Ханну. Да, уверен, она дает нам прекрасный, превосходный, сколько я понимаю, пример тайной курильщицы. А что у меня с Ханной общего?
Во-1-х, ей приходится искать уединенное место для удовлетворения ее «тайной» потребности. Во-2-х, она сталкивается с необходимостью прятать концы в воду: всегда же остается окурок, непременно испачканный яркой помадой, чинарик, бычок (а говоря со всей прямотой, трупы – пагуба моей жизни). В-3-х, ей приходится что-то делать с запахом, и не только самого дыма, но того, что он оставляет после себя, пропитывая одежду и в особенности волосы (а в ее случае – грязня дыхание, ибо если благоухание дорогой сигары наделяет силой внутренние ароматы мужчины, то вонь грошовых «Давыдофф» сквернит целительное благоухание женщины). В-4-х же, и в последних, на нее возложено обязательство – если она признает, не говорю уже понимает, существование такой концепции, как честность, – давать себе отчет в неодолимой притягательности того, что она делает: пропитывает себя смрадом и покрывает виной, точно некая грязная шлюшка, которая, воняя, выходит после рьяного перепихона на жаркую послеполуденную улицу…
И вот здесь мы расходимся, аналогия распадается. Да, здесь мы расходимся.
Ибо она делает то, что делает, по причине неправоты и слабости. А я делаю то, что делаю, руководствуясь правотой и неукротимой силой!
– Ты мазалась мамиными румянами.
Рука Сибил взлетела к лицу.
– Думаешь, ты все смыла, да? Но я вижу на твоем лице их следы. Или ты просто покраснела?
– Я не мазалась!
– Не лги, Сибил. Ты знаешь, почему девушки Германии не пользуются косметикой? Она подрывает их нравственность. Они начинают лгать. Как твоя мама.
– О чем ты говоришь, папочка?
– Как тебе пони? Лучше глупой старой черепахи, нет?
Думаю, даже самый стойкий Национал-Социалист признал бы, что задача, за осуществление которой СС взялась в Кульмхофе в январе этого года, отличалась исключительной трудностью. Да, это была мера отчасти крайняя, граничившая, быть может, с чрезмерностью, – Акция, повлекшая мобилизацию и возвышение зондера Шмуля. Она и по сей день остается малоизвестной, многие считают ее редким поведенческим отклонением, вполне возможно 1-разовым. Между собой мы неофициально называем ее Днем молчаливых мальчиков.
(Напоминание: жена Шмуля проживает в Лицманштадте. Выяснить, где именно.)
И кстати, если все еще существуют фантазеры, ухитрившиеся каким-то образом сохранить симпатии к нашим еврейским братьям, что ж, им следует поближе познакомиться – как пришлось сделать это мне (прошлым маем в Варшаве) – с еврейскими кварталами польских городов. Увидев представителей этой расы en masse, фантазеры распрощаются с любой «гуманистической» сентиментальностью, и распрощаются стремительно, нисколько меня этим не удивив. Улицы, усеянные покойниками, кишащие кошмарными привидениями, изобилующие картинами убогой нужды и лишенными половых различий мужчинами и женщинами. (Мне, любящему отцу, особенно трудно переварить их порочное пренебрежение к своим полуголым детям, которые завывают, попрошайничают, поют, стонут и дрожат, желтолицые, похожие на крошечных прокаженных.) В Варшаве каждую неделю десятки их заболевают тифом и каждый месяц умирают 5000–6000 из ½ миллиона евреев, такова их апатичность, дегенеративность и, скажем прямо, отсутствие даже зачатков самоуважения.
Ну, что касается дел более веселых, то надобно описать инцидент, который позволил мне и моему спутнику (Хайнцу Юбельхоэру, обаятельному «радикалу» из управления Рейхсфюрера СС) несколько развеять окружавший нас мрак. Мы болтали на еврейском кладбище с известным кинорежиссером Готтлобом Хаммом (снимавшим для Министерства просвещения документальный фильм), когда подъехал экскурсионный автобус «Силы через радость» и из него высадилась молодежная группа. Ну-с, мы – Готтлоб, Хайнц и я – прервали тогда похороны, чтобы сделать несколько фотографий. Этакие «жанровые» картинки, знаете, «Старый еврей над телом юной девы». Привезенные «Силой через радость» школьники смеялись до колик (к сожалению, эти фотокарточки попались на глаза Ханне, когда я навестил ее в «Лесном аббатстве», и она закатила мне черт знает какой скандал. Мораль: чувство юмора небеса посылают отнюдь не каждому).
И все же, все же… жена Шмуля шастает по улицам Лицманштадта – «Лодзи», как называют его поляки.
Эта Суламифь может мне пригодиться.
Думаю, мне следует связаться с тамошним главой Еврейского совета, которого зовут – куда я засунул этот доклад? – зовут Хаимом Румковским.
Разумеется, здешние обалдуи вынудили меня отправиться в Катовице за бросовым бензином. Я выехал туда (с 2 охранниками) в моем 8-цилиндровом дизельном «Штайре 600» во главе колонны грузовиков.
