Владимир Першанин - Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!»
Тогда нашу семью раскулачили. Забрали скотину, часть одежды, сельхозинвентаря. И что сохранила моя детская память, унесли со двора даже глиняный горшок с «альчиками» (бараньими костяшками), в которые играли мы с братьями. Ну, и соответственно на всех собраниях клеймили отца как пособника кулаков.
Мы переехали в хутор Барбаши за Волгу, где отца взяли на должность заместителя лесничего, а меня, подальше от этих передряг, отправили в Сталинград, к старшей сестре Маше, которая жила там с мужем и двумя детьми.
Наш рубленый дом колхозное начальство разобрало и перевезло для постройки правления в село Большие Чапурники. Кстати, отец, хорошо зная законы, подал в суд, который признал действия властей неправомочными. Обязали колхоз вернуть изъятое и выплатить семье компенсацию — три тысячи рублей. Со скрипом, упираясь, деньги выплатили, но семейное наше гнездо, по сути, разорили.
В Красноармейском районе Сталинграда я отучился 6 классов, поступил в ремесленное училище. В начале сорок второго года досрочно его закончил, получив как старательный ученик четвертый разряд слесаря-инструментальщика. Немалое достижение для шестнадцатилетнего мальчишки. На станке я вытачивал наравне со взрослыми рабочими такие довольно сложные инструменты, как кронциркуль или штангенциркуль, различные инструменты: отвертки, молотки, топоры.
Нас, пятнадцать выпускников ремесленного училища, направили в Астраханскую область на озеро Баскунчак на комбинат по добыванию и переработке поваренной соли, кажется, он назывался «Бассоль». Озера Эльтон и Баскунчак знают все по учебникам географии. Это крупнейшие месторождения соли, которая так нужна и в мирное, а тем более в военное время. Местность там своеобразная. Озера расположены в глубине Заволжья. Голая степь на сотни километров, полынь, редкий кустарник.
Летом — жара под сорок, горячий ветер и нередко пыльные бури, когда в пяти шагах ничего не видно. Зимой — тоже ветер, только ледяной, пронизывающий насквозь, прессующий снег в твердые серые сугробы. Правда, весной хорошо. Зелень, тюльпаны распускаются, всюду мелкие озера, уйма перелетной птицы. В общем, люди приспосабливаются, живут.
Работали мы на комбинате до декабря 1942 года. С горечью слушали сводки Информбюро о том, что Сталинград практически разрушен (центральная и северная части), беспокоились о родне. Радовались, когда 19 ноября началось наступление Красной Армии и немцы были взяты под Сталинградом в кольцо.
Что сказать о нашей работе? Мы, несовершеннолетние (16–17 лет), работали по восемь часов в день. Кормежка в столовой была жидковатая. С голоду не падали, но есть хотелось все время. По воскресеньям нас делили по парам, и мы вдвоем загружали 16 тонн соли на платформу. За это получали талон на хороший мясной обед. Праздник!
В армию меня призвали неожиданно, 28 декабря 1942 года. Не добровольцем, а как рядового призывника, хотя мне было тогда 17 лет и два месяца. Просто время было такое тяжелое, решалась судьба войны, и на возраст зачастую не смотрели. Кстати, рост у меня был один метр пятьдесят сантиметров.
В райцентре Владимировка мы выпустили на стрельбище по три патрона из винтовки. Затем нас переодели в военную форму, перевезли эшелоном в город Ленинск, оттуда топали пешком, и оказался я в 1080-м зенитно-артиллерийском полку. Полк охранял разные объекты в поселке Бекетовка города Сталинграда, а нашу батарею 76-миллиметровых орудий в количестве тридцати пяти человек поставили ближе к передовой, в село Песчанка.
Несколько слов о своей батарее. Из-за нехватки офицеров их было всего два человека: командир батареи (фамилии не помню) и начальник связи лейтенант Богаури. Я хоть и не прошел обучения, но был назначен связистом. В группе связи было еще несколько ребят и девушек лет по 17–18. Артиллерийскими взводами и орудиями командовали сержанты, имеющие военный опыт.
Вот какая нехватка была офицерского состава в начале сорок третьего года! Винтовок на всю батарею имелось штук пять-шесть. Их выдавали бойцам, которые заступали на пост. Зато снарядов хватало. До линии фронта, вернее, до позиций окруженной немецкой 6-й армии Паулюса от нас было километров пять-шесть.
Главная задача батареи была не допустить прорыва немцев из кольца и уничтожать вражеские самолеты. Кстати, уже в первый день нас бомбили. Погибли два молодых бойца-казаха. Запомнилось, что оба держались особняком и делали вид, что не понимают по-русски. Это было характерно для многих призывников из Среднеазиатских республик.
Ребят было жалко. Совсем еще зеленые были, даже подготовки не прошли. Метнулись куда-то от бомб, их и накрыло осколками. Лежат два тела в окровавленных шинелях, а каждый себя представляет на их месте.
Шел январь сорок третьего года. Немецкие самолеты налетали реже, но боевые тревоги объявлялись практически каждый день. Мы, связисты, обеспечивали связь, а орудия вели беглый огонь. Я уже научился различать немецкие самолеты: двухмоторные бомбардировщики «Хейнкель-111», «Юнкерс-88», пикирующие бомбардировщики Ю-87.
Часто появлялись транспортные «Юнкерсы-52», которые сбрасывали окруженным войскам разные грузы. Скорость транспортников была небольшая, наши снаряды, взрываясь под носом, заставляли их шарахаться, и тюки с грузом нередко попадали в руки красноармейцев.
Сбивали ли мы немецкие самолеты? Прямых попаданий за те недели, что мы стояли возле Песчанки, я не видел. Но сержанты дело свое знали, снаряды часто взрывались рядом с самолетами. Раза два я наблюдал, как они с явными повреждениями тянули, теряя высоту, на запад. Долетели до своих аэродромов или где-то шлепнулись по пути, сказать не могу.
Запомнилась попытка немецких танков прорваться через кольцо. Конечно, это было не то мощное наступление, которое в декабре предпринял Манштейн. Да и сил внутри кольца уже таких не было. Тем не менее какое-то количество танков и бронетранспортеров шло на прорыв, охватывая позиции соседних частей и нашей батареи.
Зенитки калибра 76 миллиметров являлись серьезным противником для немецких танков. Хорошие прицелы, скорострельность до 20 снарядов в минуту позволяли вести эффективный огонь. Конечно, я, семнадцатилетний подросток, мало в этом разбирался. Я подносил ящики, в каждом из которых лежали четыре остроносых снаряда.
С детским любопытством глядел на немецкие танки. Крошечные коробочки, нырявшие в облаках снежной пыли с бугра в низину и снова выныривавшие наверх. Батарея открыла огонь с большого расстояния. Наводчики через свои сильные прицелы уже хорошо видели цель. Четыре пушки хлопали звонко и часто, а я, наблюдая за картиной боя, порой забывал про ящики.
— Витя, быстрее неси вон те, бронебойные! — торопили меня и других подносчиков.
Вражеский снаряд, пролетавший поблизости, то ли выл, то ли гудел. Рвануло с перелетом. Я выронил ящик, но тут же его подобрал и потащил к орудию. Трусом прослыть не желал! Тем более здесь находился и наш командир, лейтенант Богаури, остальные ребята и девчонки-связистки.
Взрывов наших снарядов я не видел. Били бронебойными болванками. Где-то в стороне по танкам стреляли другие орудия. Зато немецкие снаряды взрывались то ближе, то дальше. Фонтаны мерзлой земли, грязного снега и столбы дыма. Огня от взрывов не было. Зато впервые услыхал, как противно воют и свистят на разные лады осколки. Один шлепнулся в снег рядом со мной и зашипел. Я нагнулся, чтобы глянуть, и вздрогнул, услышав крик:
— Есть! Одного уделали! — и забористый мат.
Одна из коробок дымилась и упорно тянула в низину. Сейчас добьют! Я тянул очередной ящик, когда взрыв ударил совсем близко. Или, может, так показалось. Я не упал, чтобы спрятаться от осколков, а припустил еще быстрее с двухпудовым ящиком на плечах. Потом ранило бойца из расчета. Его отвели под руки в землянку санинструктора, и путь был обозначен красными пятнами величиной с пятак. Подносчик, который брал ящик передо мной, обернувшись, сказал:
— Крепко его зацепило. Наверное…
Фразу закончить не успел. Шарахнуло, как мне показалось, прямо над головой. От деревянного ящика брызнули щепки. Боец свалился в снег, рядом лежал разбитый ящик и надорванный посередине снаряд. Из дыры, проделанной осколком, торчали, как макаронины, пучки артиллерийского пороха.
Я пробежал мимо. Когда вернулся, парень, сунув два уцелевших снаряда под мышки, тащил их к орудию. Меня поразило его перекошенное, трясущееся лицо.
— Ты как, ничего? — спросил я.
Приятель мотал головой и, заикаясь, сказал, что немецкий снаряд взорвался у него под ногами.
— Под ногами! — усомнился я. — Тебя бы в клочья разнесло. Глянь, где воронка.
Нам обоим повезло. Снаряд оказался фугасный (так мне потом объяснили). Осколков было немного, и взрыв, ударивший метрах в десяти, донышком стакана снес крышку ящика. Зато не повезло расчету четвертого орудия.
