Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
«На чью же поддержку он рассчитывает? — думал Колчак. — Вильсон? Ллойд-Джордж? Клемансо? Чехи? Неужели в неудачах на фронте они обвиняют только меня и ищут нового главнокомандующего? А кто же этот главнокомандующий? Гайда?..»
Колчак вытер носовым платком вдруг взмокшую шею, болезненно поморщившись, вдохнул полной грудью горячий, пропитанный запахом асфальта воздух и потянулся к графину с водой.
«Если он не явится, я прикажу привести его силой, хоть связанным, — успокаивая себя, подумал он. — Я должен узнать правду».
Он налил из графина в стакан, залпом выпил невкусную, нагретую солнцем воду и снова вытер платком мокрую шею.
В это время в дверь постучали.
Нахмурившись, чтобы придать своему лицу обычное спокойное выражение, Колчак подождал, пока стук повторится, и сказал:
— Войдите.
Вошел дежурный адъютант.
— Ваше превосходительство, — деревянным голосом и слишком громко доложил он, — прибыл генерал Гайда.
— Где он?
— В штабном вагоне, ваше превосходительство.
— Просите его сейчас же сюда.
— Слушаюсь.
Адъютант звякнул шпорами и вышел из вагона.
Колчак отвернулся к окну и стал глядеть на шагающего по перрону часового. Он старался сосредоточиться, старался обдумать предстоящий с Гайдой разговор, подыскать хотя бы первые учтивые фразы, но в мозгу возникали только мстительные злые слова.
За дверью послышались шаги, и в вагон снова вошел адъютант.
— Командующий сибирской армией генерал Гайда, — доложил он таким тоном, словно впервые сообщил адмиралу о Приходе Гайды.
— Просите, — сказал Колчак.
Адъютант скрылся за дверью, и вместо него в вагон тотчас же вошел Гайда.
От внимания Колчака не ускользнуло, что он был в форме чешских войск и старался держаться непринужденно.
Сделав несколько шагов к столику, опершись о который стоял Колчак, Гайда остановился и, мельком взглянув на адмирала, по-военному поклонился ему резким и энергичным кивком головы.
— Вы заставляете слишком долго ждать себя, — вместо приветствия желчно сказал Колчак, глядя не в глаза Гайде, а на его длинный, выпяченный вперед подбородок.
— Прошу извинения, ваше превосходительство, но я принужден был задержаться у себя в штабе по совершенно неотложным делам, — ответил Гайда, обнажив в учтивой улыбке сплошной ряд золотых зубов нижней тяжелой челюсти. — Мне нужно было отдать по армии некоторые приказы, не терпящие отлагательства…
Колчак усмехнулся.
— Поздно отдавать приказы, не терпящие отлагательства… Теперь никакими приказами положения не исправишь. Поздно, господин генерал, — сказал Колчак и вдруг вспылил. Долго сдерживаемый гнев прорвался наружу. — Приказы нужно было отдавать раньше… Вы потеряли время и потеряли все… Вы, хоть и генерал, но не понимаете, что значит на фронте потерять время. Потерянное время — это потерянное пространство. Из-за вас мы провалили всю операцию и открыли красным путь на Урал… — говорил он в запальчивости, в эту минуту действительно уверенный в том, что во всех неудачах на фронте виноват именно Гайда. — Мы потеряли Бугуруслан, Белебей… Когда 1-я, 4-я, 5-я и Туркестанская армии красных обрушились на Ханжина, вы бездействовали… Вам было приказано ударить в тыл наступающим войскам Фрунзе, чтобы помешать им форсировать реку Белую, для этой операции вам был дан резервный корпус, а вы погубили его… Погубили… Байсарово! Вспомните селение Байсарово… Вы позволили красным взять корпус в клещи и уничтожить… Да-да, уничтожить, потому что многим ли из него удалось бежать к Бирску? Теперь Белая форсирована красными и Уфа взята… Куда прикажете отходить? К Тоболу? Где найдешь такое водное прикрытие, как Белая…
Гайда слушал молча. Он был бледен, и у опущенных век лежали зеленоватые тени.
— Вы не потрудились организовать разведку и погубили боеспособнейший резервный корпус, не добившись никакого успеха, — уже не говорил, а кричал Колчак. — Вместо того чтобы командовать армией, вы занялись черт знает чем… Вы занялись подозрительной политикой… Вы собрали у себя в штабе все черновское эсеровское охвостье: болтунов, критиканов и кляузников… Вы доверили им судьбу армии…
Выкрикнув все это одним дыханием, Колчак почувствовал удушье и, хватая ртом воздух, запрокинул голову, что для всех знающих адмирала было признаком высшей точки его гнева.
Знал это и Гайда, но сейчас, казалось, он не замечал ничего и нисколько не хотел успокоить своего главнокомандующего. Он лишь воспользовался продолжительной паузой в обличительной речи Колчака и сказал, стараясь сохранить в голосе спокойствие, которое прозвучало как небрежность:
— Я считаю опасным собирать у себя в штабе крайних монархистов и реакционеров…
Колчак опешил.
— Каких крайних монархистов и реакционеров? — в замешательстве пробормотал он.
— Офицеров вроде Розанова, Волкова, Красильникова, Катанаева… Офицеров, которые своими действиями способны только вызвать озлобление даже среди богатых крестьян…
Несколько секунд Колчак, не мигая, смотрел на Гайду, подняв брови, потом усмехнулся и на лице его застыла лукавая улыбка сумасшедшего. Было непонятно — засмеется он сейчас или закричит.
— Крайних? — проговорил он едва не шепотом. — Более крайних взглядов, чем ваши, я не встречал ни у одного из своих офицеров… Полгода назад вы утверждали, что русским народом можно править только кнутом и штыком…
— Но нужно и выполнять демократические обещания, данные населению, — сказал Гайда, даже не моргнув глазом. — А они не выполняются ни правительством, ни чиновниками. Старшие офицеры не считают себя обязанными исполнять изданные законы, и каждый руководствуется только своим желанием и своей выгодой. И я, и я не хочу комплектовать своего штаба подобного сорта людьми и формировать его по образу и подобию реакционных штабов, которые вызывают ненависть населения и проигрывают войну…
— Проигрывают
