Владимир Зазубрин - Два мира (сборник)
К рассвету весь, обоз подвода за подводой, осторожно заполз в узкую щель просеки. На поляне остались черные головни потухших костров. Скот, зажатый между телег, ревел, срывался в воду с мокрых, скользких бревен мостков. Женщины жались с ребятишками на возах. Комары миллионами набрасывались на беглецов. Впереди пилили. Тайга медленно расступалась, давала дорогу. Жарков с командиром Пчелинского полка задержался на поляне.
– Смотри, Силантьев, держись до последу. Если станет невтерпеж, вздумаешь отступать – предупреди.
– Об этом не думайте, товарищ Жарков, постоим, как сила возьмет.
– Нам чтоб врасплох с пилами да с топорами не влопаться.
– Не сумлевайтесь.
– Ну смотри, брат, не подгадь. Счастливо тебе!
Жарков повернул лошадь, поехал к обозу. Со стороны Сохатинского колка трещали выстрелы. Полевые караулы партизан встречали разведчиков белых. Весь день красильниковцы небольшими разведывательными партиями путались по тайге. Кучки партизан из засады нападали на них, обращали в бегство. Ночь прошла спокойно. Но работа не останавливалась. Узкая щель раздирала тайгу, наполнялась людьми и животными, кипела шумным, горячим потоком.
– Пили! Пили!
Пчелинцев сменили медвежинцы. Черепков промерил поляну, наставил кое-где вешек, думая бить наверняка, прицел назначать сразу безошибочно. Полевые караулы и маленькие засады были сняты. Партизаны залегли за укрепленной засекой в окопах.
Гусар в красной бескозырке осторожно подъехал к краю поляны, остановив лошадь, всматривался в темную чащу. Партизаны зашевелились, приподняли головы.
– Товарищ Черепков, дозвольте уконтрамить его, – шептал молодой парень Петр Быстров.
В зеленой тени глаза Петра светились, безусое круглое лицо напряженно вытянулось.
– Погоди, ближе подъедет.
Гусар нерешительно тронул шпорами бока лошади. За ним выехали еще двое. Ехали шагом, озирались по сторонам, часто оглядывались. Красные бескозырки яркими пятнами качались над головами пегих лошадей.
– Трах! Трах! Трах! – почти одновременно хлопнули три винтовки.
Две лошади упали. Одна грудью, другая села на зад, свернулась на бок, забила ногами. Третья сбросила мертвого всадника, захрапела, побежала к партизанам. Ее поймали. Красные блины шлепнулись на траву. Один гусар, прихрамывая, бросил винтовку и шашку, заковылял назад.
– Трах!
Гусар лег, махнул руками, затих. Быстров и человек пять партизан побежали подбирать оружие, снимать седла с убитых лошадей, обмундирование с гусар. С другого конца поляны злобно рявкнул залп. Опушка зашумела, защелкала. Длинная ровная цепь, стреляя на ходу, вышла из-за деревьев. Не получив ответа, белые шли нервно, торопливо. Они благополучно миновали вешки на тысячу шестьсот шагов, тысячу двести, восемьсот…
– Приготовиться!
Кривой сучок с пучком соломы. Шестьсот.
– Пулемет, огонь!
Красильниковцы, подгибая колени к подбородку, кувыркались на землю.
– Часто, начинай!
Цепь рвалась, путалась. Залегла. Сзади подползала резервная, густая, еще не обстрелянная.
За спиной у партизан грохот не ослабевал. Пилы со свистом грызли толстые стволы. Рубахи и кофты промокли потом насквозь.
– Пили, товарищи! Пили!
Пули залетали в обоз. Ранило корову. Ветки, сбитые сверху, падали на головы. От телег с патронами протянулась к первой линии длинная цепь. Несколько человек, сидя на возах, заряжали патроны для бердан и централок. Вперед шли тяжелые, с порохом и кусками свинца, холодные. Назад передавали легкие, горячие, пустые, пахнущие дымом. Дарья ползала от окопчика к окопчику, собирала стреляные гильзы. Жены бойцов подтаскивали цинковые ящики, раздавали пачки винтовочных патронов. Ранило Кузьму Черных, Степана Белкина, Ивана Корнева, Пустомятова, Ватюкова, Лукина.
– Трах! Бар-pax! Бах! Tax! Та-та-та! Та-та-та!
– Цепь, вперед! Ура!
– Та-та-та! Та-та-та! Брах! Бах! Tax! Трах!
– Товарищи, пили! Пили!
– Бах! Бах! Урррр! Виужжж! Баххх!
– Эге, артиллерию пустили! – Черепков наморщил лоб.
– Товарищи, без приказания не отступать.
Надо бы торопиться. В первой линии стало душно, воздуха не хватало. Щель ревела. Коровы мычали. Лошади бились, храпели, ржали. С топорами, с пилами люди ползали под корнями.
– Пили! Пили!
– Ура! А-а-а!
– Врешь, наколешься!
Черепков стоял в цепи во весь рост.
– Крой, товарищи! Чаще! Чаще!
– Трах! Бах! Ба! Бах! Та-та-та!
– Так их! Еще разок сбегайте, господа, до ветра!
Белые снова отошли. Ночью ползком стали красться к разрушенной засеке.
Далеко в тайге с грохотом рухнула последняя сосна. Жаркий, потный клубок выкатился на реку.
– Пропилили! Пропилили!
Засека молчала, безлюдная, покорная. Орлов топал ногами, плевался. Раненых и убитых у него было более пятисот человек.
– Сбежали, трусы, прохвосты! Подлецы, только из-за угла воюют! Прохвосты!
Идти дальше было опасно. Белые легли в окопчики партизан, стали перекидывать насыпи на другую сторону.
– Пропилили! Пропилили!
В холодные чернила реки скатывались длинные толстые стволы таежных старожилов. Несколько плотов к утру подняли всю Таежную республику с армией и, тихо покачивая, понесли вниз по течению, к Черной горе. Вода в реке стала красной, как кровь. Заря разгоралась. Повязки на раненых намокли, покраснели. Убитые, двадцать три человека, лежали спокойные за свою судьбу. Их везли схоронить как героев. На поругание врагам они отданы не были.Глава 17 ПРОСПИТСЯ – ОПЯТЬ БУДЕТ ПОРУЧИК БАРАНОВСКИЙ
Н-ская дивизия отошла на две недели в резерв. Н-цы расположились в большом селе Утином, на берегу двух длинных кривых озер, поросших тростником, по ту сторону которых, сейчас же за поскотиной, стояла небольшая березовая роща, а левее ее стелились сочные, зеленые ковры лугов. Озера были полны диких уток и всякой болотной дичи, а в роще бегали зайцы и черные косачи спокойно сидели на березах. Офицеры принялись за охоту. Лес, луга, озера огласились раскатистыми выстрелами. Солдаты доставали у крестьян сети и по целым дням лазили по озерам, ловя золотистых жирных карасей. Люди посолидней, семейные, интересовались больше скромными домашними удовольствиями – топили бани, целыми часами парились в них со всем семейством, а потом сидели в светлых и просторных горницах и подолгу пили горячий душистый чай.
Мотовилов и Колпаков решили зайти к Барановскому, вспомнив, что он вчера ходил на охоту.
– Ага, пришли. Ну вот и отлично. А я за вами хотел уж Фомушку посылать, – встретил хозяин гостей. – Хочу сегодня именины свои справлять. Обед закатил министерский.
– Да ты разве именинник? – удивились пришедшие.
Барановский засмеялся:
– Да нет, я именинник буду еще в декабре, а пока есть возможность, так надо справить.
– Молодец, молодец, Ваня, – заревел Мотовилов.
– Руку, именинник. С днем ангела тебя. Чего там ждать, когда праздник придет, у нас, людей военных, коли есть чего жрать, так и праздник. Это здорово ты, Иваган, придумал. Правильно. Одобряю.
Сзади Барановского стояла хозяйка дома и с ласковой улыбкой смотрела на суетившегося у печки офицера.
– Что, хозяюшка, хорош повар-то? – лукаво подмигнул Колпаков.
Хозяйка – молодая вдова – стыдливо закрылась кончиками головного платка, покраснела.
– Да уж чего и говорить – не повар, а золото. А уж знает-то все до тонкости, что, как и куда. Ох, гляжу я, не похожи вы на белых-то, – вдруг неожиданно добавила она.
– Почему не похожи? – засмеялись офицеры.
– Да уж чего там, знаю я белых. Стояли у нас и полковники, и капитаны, так к ним не подступишься. Слова не скажут тебе путем, все как-то срыву да грубо. Сами уж чтоб чего сделать – Боже упаси, все денщиков заставляют. А вы что: и с народом разговариваете, а они вон стряпают сами.
– Ну, хозяюшка, нам до капитанов-то еще далеко.
– Нет, уж не говорите, и солдаты у вас ласковые, обходительные, и порядок у вас есть. Зря не делаете вы. Ну, вот в точности, как у красных.
– Что ты сказала? – нахмурился Мотовилов.
– Говорю, мол, на красных вы похожи. Они у нас неделю стояли, так очень хорошие люди. Ну а ваши – то есть не дай Бог.
Хозяйка махнула рукой. Мотовилов сердито молчал Колпаков заметил:
– Правду, видно, говорил полковник-то пленный, что красные теперь не то, что раньше, что у них теперь порядок, дисциплина. От этого-то их мирное население и встречает хорошо.
– Ну проходите, проходите в переднюю, я сейчас кончу, – обратился к офицерам Барановский.
Подпоручики прошли в переднюю половину избы и сели на широкий деревянный диван. Вскоре после их прихода прибежал веселый, возбужденный Петин и с порога еще закричал:
– Господа, новость. Н-цы вчера чуть было самого Тухачевского не поймали.
Офицеры оживились. Мотовилов не расслышал как следует, ему показалось – Петин сказал, что Тухачевский захвачен в плен. Как пружина, вскочил он с дивана, схватил пришедшего за руки, начал трясти его изо всей силы, и, захлебываясь от радости, засыпал вопросами:
