Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
— Мне это тоже приходило в голову.
— И сдается мне, что вы рука об руку пойдете не только по армейской линии. Говорят, что ты уже сейчас здесь обхаживаешь коммунистов. Удивительно, Ота, что у тебя еще нет партийного билета.
— А что? Мне их программа по душе.
— Куда ветер, туда и ты.
— Было бы странно, если бы в компартию хотел вступить ты. Но я… Что ж тут удивительного?
Капитан должен был признать справедливость его слов: сам Галирж сформировался как сторонник Града [14], тогда как Ота никогда раньше политикой не занимался.
— Ота, — сказал он, — ты слишком спешишь! Видно, считаешь, что после войны ослабнет наше влияние и усилится влияние коммунистов. Но и англо-американская армия тоже пробьется до самой Праги!
Галирж размечтался: «Войска западных союзников будут тоже освободителями. И с ними вернется наше правительство, президент, министерство, мой тесть. Мы будем сильнее».
— Ты представляешь, например, как Ирка поднимается в гору: собирает награды, братается с русскими, едет в Москву! Но не начало ли это падения?! — Галиржа вдохновляла эта мысль. — В гору пойдет тот, кто сохранил верность…
— Понимаю! — сказал Вокроуглицкий. — Ты хочешь напугать меня: мол, вся моя карьера полетит к чертям. Но если твой Бенеш протягивает руку красным, почему не могу и я? — От быстрой речи сигарета прыгала в его губах. — Получается, что ты, Джонни, принципиальнее самого президента, честь тебе и слава, но ты и консервативнее его. Политика требует гибкости, иначе тебя ждет то, что ты предсказываешь мне.
Галирж молчал. Вдруг совсем близко он услышал голос штабного адъютанта:
— Пан капитан! Пан поручик! Это вы?
Они вздрогнули. Слышал ли адъютант, о чем они говорили? Решили не отвечать.
— Кто там? Стрелять буду! — Адъютант выкрикнул пароль: — Танк!
— Тыл, — ответил Галирж отзывом. — Ты спятил? Это ж мы!
Солдат взволнованно докладывал: они должны собраться и выйти к дороге за лесом, где их будут ожидать машины. Галирж и Вокроуглицкий вылезли из воронки.
— Где мой связной? — спросил Галирж.
Солдат помрачнел:
— Здесь, пан капитан. Залез в ваш спальный мешок.
— Ну и нахал! Спит, конечно?
Голос солдата стал вдруг приглушенным:
— Да. Вечным сном.
Галиржа затрясло. Совсем недавно там лежал он.
* * *Президент приколол к кителю Станека орден.
— Поздравляю вас, пан надпоручик. — Маленькая рука сжала руку Станека. — Как вам служится?
До Станека едва доходил смысл слов. Заикаясь, он проговорил:
— Спасибо… Так… хорошо, пан президент.
Президент со своей свитой удалился. Станек все еще стоял по стойке «смирно». Услышал громкий шепот Рабаса:
— Оратор из тебя, Моцарт, неважный!
Вечером съехались гости. Огромный зал чехословацкого посольства гудел. Станек с восхищением смотрел на светлый, цвета слоновой кости, рояль с золотыми ампирными украшениями. Наверное, какая-нибудь великая княжна музицировала на нем. Пиапист во фраке ударил по клавишам. Мусоргский! «Тоже военный и композитор», — подбадривала его в свое время мама. Станек засмотрелся на пианиста. С восторгом слушал его виртуозную игру. «Так я никогда не смогу! — сжимал и выпрямлял он пальцы — негнущиеся, жесткие, твердые. — Если Рабас не может такими рисовать, то как же я смогу играть?» На душе стало тяжко. Он начал продвигаться к дверям. Пока он был на фронте и с Яной, он верил, что все наверстает. Здесь же, оказавшись лицом к лицу с великой музыкой, он терял эту веру. Станек вышел в соседнюю комнату. Увидев сидящего за столиком Рабаса, тяжело опустился рядом. Рабас налил ему кахетинского.
— После каждой рюмки ты этажом выше. Глотни, Я уже на седьмом. Тебе надо поработать, чтобы меня догнать.
Станек слышал только последние слова. Догнать!
— Никогда уже не догоню, Карел. Никогда. — Он отпил из бокала и взволнованно продолжал: — В мои-то двадцать шесть? Что я могу? Бренчать на фортепьяно вот этими грубыми пальцами! Посмотри на них! Видишь? — показывал он Рабасу. — Из олова, как а твои! А сочинять? Пара дилетантских композиций, больше ничего! — Взволнованный тон сменился унылым: — Война украла у меня молодость. Я не шесть, а одиннадцать лет потерял! Понимаешь это? Целых одиннадцать лет!
— Оставь ты эти подсчеты, Иржи, — отмахнулся Рабас. — У нас ордена на груди, а ты ноешь. — Рабасу была жаль Станека. Он знал, что тот говорит горькую правду, но хотел умерить эту горечь. — Ты вернешься к своей музыке, вот увидишь!
Станек взорвался:
— Как я могу вернуться в молодость? Как? Я должен начинать с того, с чего начинают в пятнадцать лет.
— Ты сможешь, Иржи, — уверял его Рабас. — Я верш в тебя!
— А я в себя уже не верю! Война поглотила меня целиком.
Рабас сочувственно погладил его руку, но сказал твердо:
— Не говори так! Ты не должен стать вторым Рабасом!
— Я уже стал им. Война отняла у меня музыку. Я разбит, опустошен. Вот как мне служится, пан президент!
Из зала донеслись аплодисменты. Из дверей выходила публика. Зал готовили к танцам. С пола убрали ковры. Музыканты рассаживались вокруг белого рояля.
* * *В траншее у дороги за лесом оба разведчика пригнулись. За дорогой расстилалось широкое ровное поле. Белизна снега оттеняла тьму. Снаряды, падавшие раньше в лес, разрывались теперь в поле.
Галирж заметил вдалеке на белом поле белую фигуру. Она понемногу росла, приближалась. Солдат? Один? Человек шел с трудом, проваливаясь в снег. Галирж затормошил Вокроуглицкого:
— Видишь?
— Ну и смелый!
— Заблудился? — размышлял Галирж.
Вокроуглицкий видел, что солдат в белом маскировочном халате идет медленно, отставив в сторону руку, и эта рука словно держится за поручни.
— Это связист, Джонни! Готовит для нас новый КП.
Галирж взял бинокль. И правда, связист. Ведет рукой по кабелю, ищет место разрыва. Нашел. Сгибается, шарит в снегу. Взрыв, верно, отбросил второй конец куда-то далеко в сторону.
В поле опять разорвался снаряд.
— Боже, как близко! — прошептал Вокроуглицкий, с ужасом наблюдая за связистом, не прерывавшим своей работы.
Со стороны фронта высоко над полем закружил вражеский самолет-разведчик. Сбросил на парашюте осветительную бомбу. Поток яркого света лился вниз.
Вокроуглицкий сказал:
— Фонарь!
В его слепящем сиянии было видно каждый стебель чертополоха, каждую травинку, торчащую из-под снега.
Поле, залитое резким светом, казалось удивительно безжизненным.
— Какая красота, Джонни! Посмотри! Эта серебряная равнина перед нами! Весь мир словно светится!
* * *А в зале сияют хрустальные люстры. Их мерцание отражают венецианские зеркала. Блестит натертый паркет. На серебряных подносах стоят хрустальные бокалы, в них пенится вино, стекло нежно звенит. Слышны тосты, русская, чешская, английская, французская речь… Приподнятое, праздничное настроение.
* * *Снаряды рвутся над равниной. Они ищут бригадную батарею, перелетают через нее, но разведывательный самолет вот-вот скорректирует огонь немецких орудий.
Галирж в бинокль наблюдает за продвижением связиста. Фонарь в миллион ватт обдает его светом, над головой кружит самолет-разведчик, но связист идет, идет по серебряной равнине к батарее, мимо которой проложен кабель к новому бригадному КП.
— Страшно! Это безумец! — ужасается Вокроуглицкий.
Галирж замечает с восхищением:
— Просто не верится! Не глядит по сторонам — на спине катушка с кабелем, на шее телефон — и спокойно идет себе дальше… — И с завистью: — Ну и ребята у Станека!
* * *Станек танцует с молодой супругой французского дипломата, который до войны бывал в Праге. Хрупкая красавица в шелковом платье, спина ее обнажена, на шее золотое колье. Иностранка плавно и точно повторяет па Станека в танго. Он не чувствует ее в объятиях.
* * *— Джонни! Боже мой! Это же Яна. Куда она идет? Почему ее никто не остановит?!
Очередной снаряд, не найдя своей цели, опять разрывается на равнине. Офицеры припадают к земле. Огонь, осколки, комья глины взлетают в воздух.
Вокроуглицкий первым поднимает голову. Яна исчезла в облаке дыма. Через некоторое время он снова увидел ее: она ведет рукой по кабелю и движется дальше. Деревня, из которой она вышла, уже далеко позади нее; лесок, где укрылся первый эшелон штаба, еще далеко впереди! Фонарь разгорелся вовсю — шипит, потрескивает, льет вниз потоки ослепительного света. А Яна идет. Снаряды падают на мертвое поле уже беспрерывно. Все ближе и ближе. «Как я малодушна! Стыдно так баяться. Но Иржи говорил, что он тоже боится. И все-таки всегда идет, даже если ему это не положено». И Яна тоже идет, идет с трудом, с усилием вытаскивая из снега валенки с налипшим на них снегом.
