Николай Родичев - Не отверну лица
Сергей засыпал под звон ведер в саду. Колодец у кузнеца был свой, но мальчик почему-то ходил за водой на улицу, к колонке.
Утром квартирант пробудился от отчаянного крика. Вопил Яшка, истязаемый отцом. Сергей босиком, в одних трусах ворвался в хозяйскую половину.
— Не тронь, негодяй... Драться буду!
Вид у педагога был решительный.
Кузнец легонько повел рукой, и Сергей, наткнувшись на эту руку, ощутил барьерную твердость. Мальчонку все же отец отпустил.
Яшка, глухо всхлипывая и дрожа, уткнулся в коленки матери, сидевшей на табуретке у стола. Сергей с удивлением заметил, что жена кузнеца совсем не старая. Только лицо ее, затемненное тяжелым полушалком, было изрезано редкими глубокими складками.
Несколько дней квартирант избегал встреч с хозяином.
Денис Моисеевич первым зашел в Сергееву боковушку. Он был одет по-праздничному: в длинную расшитую косоворотку, в галифе, в новых скрипучих сапогах. Зашел он, как всегда, без стука, подчеркивая этим свое единоличное право на все, что выстроено его руками за дощатым забором.
— Вот вы заступились за мово мальчонку, — начал он, раздумывая вслух. — Оно с вашей стороны вроде и благородно получилось. Да только по причине нашей излишней жалости к детям сами опосля страдаем... Откуда всякие дармоеды в городах пошли? — спросил он и тут же сам ответил: — От слабохарактерности нашей. За что я, к примеру, свово Яшку наказал? За неуважение к отцовскому слову. Сказано: полная бочка воды должна быть — лопни, а наноси. Есть норма: килограмм рыбы наловить — умри, а выполни. Как оно все пойти могло, если бы мы в войну всяк по себе с немцем воевали?
— А детство, детство? — пробовал усовестить кузнеца Сергей. — Вы же калечите душу ребенка! Ему многое просто непонятно, что вы от него хотите. За глоток водки для вас сидит, как прикованный, на мосту... На жаре!.. Потом в чад гоните, на террикон...
Кузнец несогласно мотал головой, сводил в одну лохматую гряду ощетинившиеся, как рыбьи плавники, брови.
— У нас был командир батареи. Если, говорит, солдат не нагружен по завязку, сам себе дело найдет... А озорство до хорошего не доводит. Вырастет — дудочки зеленые напялит, гриву, как у попа, заведет.
Чем больше спорил Сергей, тем отчетливее убеждался в непоколебимости Дениса Моисеевичу. Хуже того, хозяин тщился житейскими примерами, грубо выхваченными им из памяти, доказать, что ошибается именно Сергей.
Молодому педагогу вскоре наскучила перепалка с кузнецом. Он даже подумывал: а не подыскать ли другую квартиру? Но борьба за мальчика, который все больше ему нравился, и тайная надежда каким-то образом повлиять на Дениса Моисеевича удерживали его от ухода из дома кузнеца.
Перед началом занятий в школе Сергей перезнакомился почти со всеми жителями поселка. Однажды он спустился из любопытства в шахту. Его пригласили в поселковый клуб прочесть лекцию. Это последнее событие изумило Дениса Моисеевича, который едва ли не в первый раз появился тогда в клубе.
— Складно вы говорили, Сергей Мартынович, — похвалил он квартиранта, назвав его по отчеству. — А так, промежду нами говоря, вы сами-то верите, что через двадцать лет вся наша жизнь переменится?
Сергей заметил в глубоко упрятанных глазах кузнеца насмешку.
— Если говорю, значит, верю... Убежден! — спокойно заявил педагог.
— И я убежден, — поспешил хозяин. — Только как его строить, коммунизм этот?
— Известно как: больше техники, больше материальных благ. А самое главное — в людях. Человек иной нужен, чтобы владеть материальным и духовным богатством при коммунизме.
Сергей чувствовал неловкость оттого, что ему приходится повторять свои мысли, высказанные в клубе и понятые, судя по аплодисментам, всеми.
Денис Моисеевич понял намек. Мотнув головой, он с ожесточением возразил:
— Ошибаетесь, молодежь!.. Не в этом главное. Человек-то сразу переменится — ты только дай ему пожить как следовает... Мы в тридцатом с родителем своим чуть заслышали про коммуну — и корову, и двух лошадей, и кур даже свели в артельный двор. И землю пахали скопом, и за стол садились рядышком, даже рубахи одинаковые шили, а коммунизма все-таки не вышло!
Кузнец встал из-за стола. Воспоминания о двух лошадях и корове взволновали его. Лицо зарделось, взмокло.
— Не это главное! — рычал, вышагивая по комнате, Денис Моисеевич. — Семья — вот где корень! Если сначала в каждой семье построить коммунизм, тогда только сложи — и всеобщая коммуна получится... Взять, например, меня. Как я приноравливаюсь ко времени? Есть нехватка продуктов у шахтеров — засеваю картошкой да баклажанами приусадебный участок... Вижу, что у государства кое до чего руки не доходят — выбираю уголек возле террикона и в общий баланс пускаю... Выходит полный расчет в доме, по потребности. Вот так. Или же взять, с другой стороны, насчет мяса и прочее. Мне и в магазин-то ходить незачем: своя живность имеется...
— Это еще подсчитать надо, во что обходится ваша живность государству! — протестовал Сергей. — И весь этот ваш домашний коммунизм...
Сергей хватал бумагу и карандаш, покрывал чистый тетрадочный лист цифрами:
— Вот ваш кабан: хлеба печеного в сутки три килограмма, пятьсот граммов муки, молочком поите, чтоб сало было мягче. А куры? А корова?
Уязвленный и озадаченный доводами Сергея, хозяин квартиры иногда задумывался, еще реже соглашался.
Единственным результатом таких перепалок пока было то, что Денис Моисеевич стал реже наказывать Яшку. И супруга его сменила драный ватник на новенькую фуфайку. Но и в этом виделась победа.
Чтобы облегчить судьбу Яшки, квартирант сам наполнял водой бочку в саду. Для взрослого человека это не представляло особого труда, тем более что Сергей пользовался душем редко, предпочитая поутру и перед сном освежаться в речушке.
Просыпаясь, квартирант часто замечал на подоконнике тарелку свежих слив. Или гроздь винограда. В комнату учителя Яшке заходить не полагалось. Но он все же переступал заветный порог. Всякий раз мальчик сообщал что-нибудь невеселое, ошеломляющее. Он был по-отцовски невосприимчив к радостям.
— Не верьте тятьке... Никакой коммунизм ему не нужен. В поселке его жлобом зовут. У него все от жадности. В кузнице колхозной работает ради земли и сада — тыщи за картошку да за яблоки с шахтеров дерет... И мамку погубил от жадности. Она первой звеньевой в колхозе считалась, а тятька, когда шахту здесь строить начали, запретил мамке в поле ходить. Говорит: уголь выгодней у террикона выбирать. Он и дом поближе к террикону поставил, хоть и воздух чадный здесь. Мамка поначалу не шла за углем — бил! Ой как бил!
Заслышав шорох в коридоре, мальчик метался по комнате, словно пойманная в клетку птица. Тоскливо было глядеть на него в эти минуты.
— У меня ведь старший брат есть, Шурик, — как-то заявил Яшка. — В армии служит. Третий год в гости не заявляется. Боится. Тятьку все в поселке не любят. Если что — он и украсть может. Мамку-то он украл!.. Она за него замуж не хотела идти, силком, говорят, уволок.
Как-то Яшка пришел с речки пустой, без удочки. Он молча достал из-за пазухи рубль:
— Спасибо, Сергей Мартынович, что выручили. Теперь я богатый. Небось побольше, чем у тятьки, денег у меня...
Он вытряхнул ворох смятых ассигнаций.
— Сейчас же отнеси назад! — строго потребовал Сергей. — Слышишь? Даже думать не смей об этих деньгах. Помни, что мать тоже знает, где кубышка с деньгами, но не трогает. Прибьет тебя отец, как котенка!
— Отец, отец! — с презрением произнес мальчик. — Ладно уж, если вы не велите, назад отнесу... — И вдруг он просиял, заговорив весело, озорно: — А может, мне зажечь курятник?
Глаза его по-прежнему оставались неулыбчивыми. Яшка не всегда перебарывал в себе желание отомстить нелюбимому отцу.
В последнее воскресенье августа кузнец, выгодно продавший на базаре бычка, купил двух поросят. Хозяин допоздна возился в сарае, переделывая и без того прочные засовы. Поросята попались резвые: они носились по просторному сараю, разбрасывая острыми копытцами солому, беспокойно повизгивали и тыкались пятачками всюду, ища выхода на свободу. Кузнец пробовал их кормить хлебом с руки, но животные горделиво отвергали его заботы.
— Яшка! — на радостях заявил кузнец, позвав сына. — Вот этот кабанчик с черным пятнышком под лопаткой — твой. Выкормишь — на лето путевку в пионерский лагерь куплю...
Утром Сергея пробудили горестные причитания, пересыпанные отчаянной руганью.
— Эй, сосед, сосед! — голосил Денис Моисеевич. — Обворовали нас... Дочиста обобрали!..
Во дворе уже собралось несколько человек. Соседи, созванные кузнецом в свидетели, позевывая и ежась от утренней прохлады, скучающе глядели в опустевший свинарник. Сергей заметил, что люди вовсе не сочувствуют беде кузнеца. Переговариваясь о чем-то своем, люди молча наблюдали, как кузнец ворошит кучу картофельной ботвы, надеясь отыскать под нею пропавших поросят. И только супруга Дениса Моисеевича беззвучно плакала, то ли по обязанности, то ли в ожидании расправы за недосмотр.
