Богдан Сушинский - Колокола судьбы
— Так что ж мне делать, Беркут?
— В смысле?
— Ну, с виселицей этой? — терпеливо, покорно напоминает Отшельник.
— Раз петля и во сне натирает тебе шею, пойди и сруби виселицу. Или сожги. А еще лучше — сначала повесь на ней барона фон Штубера, а затем уже сожги.
— Охрана там всенощная, не смогу я один.
— Да что ты говоришь?! — ехидно молвил Беркут. — Значит, опять-таки надо браться за оружие и сражаться?! Но тебе, богомольному, это не по нутру. Ты, конечно, решил, что она рухнет под тяжестью твоих молитв и проклятий? Но, как видишь, никакие громы-молнии Господь Бог посылать на нее не торопится почему-то…
— Свечой в рану тыкаешь, Беркут, — вышел вслед за ним из домика Отшельник. — Я же к тебе пришел, как на исповедь у виселицы. Там часовой. Всю ночь. Пойди, подступись.
— Что ты басишь, как протоиерей? Людей разбудишь. Кстати, где наш часовой?
— Здесь я, товарищ капитан, — отозвался кто-то из-за валуна. — Красноармеец Корбач. Этот человек попросил…
— Понятно. Он кого угодно упросит. Так вот, врешь ты, дезертир Гордаш, что пришел с исповедью. Не исповедаться ты будешь, а станешь просить, чтобы мы уничтожили виселицу. Чтобы мы, рискуя головой, уничтожили ее, а ты мог спокойно спать в своей пещере до тех пор, пока тебя снова не схватят и не «попросят» возвести еще одну. Специально для Беркута. Вот тогда ты, мастеровая душа твоя, действительно постараешься. Успеть бы налюбоваться твоей работой.
— Жестокий ты, капитан.
— Разный я, красноармеец Гордаш, разный. И сердобольный, и жестокий. В зависимости от обстоятельств. От обстоятельств, понимаешь? Корбач, поднимай людей. Здесь остаются Анна, радист и четверо новеньких. Все остальные — вниз, к машине. Быстро!
— Что за блажь?! — проворчал кто-то уже проснувшийся однако объяснять ему что-либо или оправдываться Беркут не собирался: приказ отдан, и его следует выполнять.
Капитан посмотрел на часы. Десять минут первого. Значит, в час они выедут. К двум подъедут к селу. К рассвету нужно вернуться. Времени в обрез.
— Корбач, передай всем: форма — вермахтовская, каски. Из оружия: два пулемета, гранаты и побольше патронов.
Он пошел к роднику и, пока бойцы готовились к операции, снял китель, обмылся по пояс, наслаждаясь ощущением пронизывающего, постепенно охватывающего все тело, холода. Это «омовение» уже воспринималось в отряде как ритуальный обряд командира перед сложной операцией, по поводу которого придумано добрый десяток шуток-подковырок и всевозможных предположений.
Но лишь Крамарчук знал, что в минуты «ритуального омовения», происходившего в любое время года, при любой погоде, Беркут очень сосредоточенно обдумывает план действий. Капитан как-то признался, что в эти минуты вся операция как бы является ему в образах и действиях. Иногда он даже предчувствовал, предугадывал: удастся она или нет.
Да, Крамарчук знал об этом, потому что ритуал появился еще в сорок первом, когда они закладывали свой первый лесной лагерь, только-только начиная создавать ту, первую, «группу Беркута».
— Куда в этот раз, комендант? — возник он возле капитана, как только тот начал растираться полотенцем.
Добровольно взяв на себя обязанности ординарца, сержант уже принес и положил на плоский валун автомат, подсумок с четырьмя рожками, нож и запасной пистолет командира. Когда Беркут выезжал на операцию в офицерской форме, автомат, запасные магазины и гранаты всегда находились теперь у Крамарчука.
— Помнишь, я рассказывал о виселице, сооруженной Отшельником?
— Так и знал, что Отшельник уговорит тебя. Потому что начал с меня. Только я тебя тоже кое о чем хотел попросить… — Беркут на минутку прервал растирание и удивленно посмотрел на Крамарчука. — Давай рванем наш дот.
— Что значит: «рванем»? — возразил капитан, одеваясь. Глядя на его подставленное холодному ветру оголенное тело, Крамарчук внутренне вздрагивал.
— Обыденно. Толовыми шашками, приложив к ним пару снарядов.
— Но зачем? Теперь это могила нашего гарнизона.
— Да не сам дот, конечно, — для него понадобятся, как минимум пять тонн динамита, — а все то, что намуровали фрицы. Назло им. А на стене — самыми большими буквами, самой яркой краской: «Гарнизон „Беркута“ продолжает сражаться». Чтобы, узнав об этом, твой оберфюрер, или как его там, Штубер и в могиле завопил от ярости.
— Не станем мы взрывать, сержант. Это сделают без нас, уже после освобождения Украины. Пусть те, кто придет сюда вместе с фронтом и кто представления не имеет сейчас о том, как мы, оставленные войсками, сражались в этих дотах, увидят: вот так все это было на самом деле! Вот чем закончилась оборона «Беркута».
Сержант что-то проворчал про себя, потер пальцами заросший подбородок и вновь проворчал:
— Похоже, что и в этом ты прав, — с трудом согласился он, немного поколебавшись. — Они должны увидеть это своими глазами. Только за ребят обидно. Меня все время преследует такое ощущение, будто мы бросили их там на произвол судьбы. Бросили, а сами драпанули. Иногда мне даже не верится, что все они погибли тогда. Вдруг все еще…
— Брось! — резко оборвал его Беркут.
— Понимаю. И все же… Мы должны были остаться вместе с ними. Если уж по справедливости.
— Если по справедливости, — отрубил капитан уже на ходу, — то не мы с ними, а они с нами должны быть сейчас. Вот только не у кого потребовать этой самой справедливости.
19
Дорога была пустынной. Побаиваясь партизан, к вечеру немцы обычно старались убрать с дорог весь транспорт, а при въезде в каждое большое село выставляли у шлагбаумов усиленные посты.
От разведчиков Беркут уже знал, что один из таких постов стоит у Сауличей. И что около лагеря военнопленных очень часто появляются «бродячие» патрули, днем и ночью прочесывающие окрестности села, дабы еще на дальних подступах упредить внезапное нападение партизан. Поэтому на подъезде к посту он приказал остановить машину в низинке, но фары не выключать, наоборот, направить их на постовую будку, а сам, взяв с собой Корбача и Крамарчука, двинулся к шлагбауму.
Появление на дороге машины заинтересовало постовых, но еще больше удивило, что она почему-то остановилась.
Выйдя из будки, немцы оживленно переговаривались, решая: сообщать о появлении машины немедленно или сначала попытаться выяснить, что это за транспорт. Все равно ведь дежурный по штабу полка задаст этот вопрос. Причем им и в голову не приходило, что на этой машине могут прибыть партизаны: откуда у этих лесных бродяг машина?!
Увлекшись, они не заметили, как Беркут с двумя бойцами обошел пост по придорожной низине и, прячась, перебегая вдоль забора от дерева к дереву, приблизился к ним уже со стороны села.
— Что это значит? — резко спросил этот неизвестно откуда появившийся офицер, освещая солдат фонариком. — Почему на посту только двое? Где третий?
— Господин унтер-офицер отлучился, — оробело доложил один из них, ефрейтор, пытаясь сквозь луч фонарика рассмотреть лицо офицера и его звание. — Через несколько минут он появится здесь.
— С ним все ясно. А кто это освещает пост? Что за машина?!
— Пока неизвестно, господин обер-лейтенант, — наконец разобрался со званием ефрейтор, ступив чуть в сторону и пропуская луч мимо себя. — Ждем, когда приблизится. У них что-то с мотором.
— Так подойдите и выясните! Унтер-офицер, — обратился к Корбачу, — вместе с ефрейтором. Только будьте осторожны. Ты все понял, унтер-офицер? — многозначительно спросил он Корбача, чуть-чуть придержав за локоть.
— Так точно, господин обер-лейтенант.
— Так все же: где унтер-офицер? — резко спросил Беркут солдата, как только эти двое ушли. — Только правду, правду! В каком он из домов?
— Второй дом отсюда, господин обер-лейтенант. Но господин унтер-офицер не велел…
— Плевать. С кем он там? У женщины? Пьянствует с друзьями?
— Там ребята из патруля. Фельдфебель и двое рядовых. Он с ними.
— Это те, что должны нести службу в окрестностях села?
— Так точно.
— Божественно. Больше вы мне не нужны.
Это был условный сигнал. В следующее мгновение сильная рука Крамарчука обвилась вокруг горла солдата, и удары сразу двух ножей заставили его замолчать навсегда.
— В кювет, за кусты, — приказал Беркут, отнимая у убитого автомат, гранату и запасные магазины.
Они подождали, пока приблизится машина и, вскочив на подножки — Корбач уже сидел в кабине рядом с водителем, — подъехали к третьему дому.
Немец, выбежавший на шум мотора из дома, столкнулся лицом к лицу с офицером и отпрянул, поняв, что сейчас последует основательная взбучка. Но уж никак не мог предположить, что вместо разноса офицер коротко бросит шедшим за ним солдатам: «Арестовать его и к моей машине!» И, пока подскочившие «солдаты вермахта» усердно стаскивали с унтер-офицера автомат, вошел в дом.
