Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

После того в кабине установилось молчание, только звонко пощелкивал мелкий щебень, ударяясь о низ машины, да гудели, натужно шумели моторы, гусеницы, колеса медленно движущейся в тучах пыли воинской техники.

— Я молчу не потому, что вы меня пристыдили, — сказал Петя Растокин, когда впереди забелели высокие дома Царева, сложенные в самом деле из кирпича древнего татарского города. — На страдания и горе я тоже нагляделся, и сам о том понятие имею. А вот такую девушку славную как будто в первый раз вижу. Оттого и разговорился, оттого и замолчал, чтобы вы на меня совсем не рассердились.

Варя ничего не успела ответить: на западе раздался оглушительный ужасающий грохот и, разрастаясь, слился в сплошной дикий гул.

— Что это? — вскричала девушка.

Петя Растокин, тоже встревоженный, приостановил машину, да и движение на дороге совсем замедлилось: шоферы, солдаты, танкисты напряженно смотрели на запад. Тот же яркий день светился над пыльными бурьянами, над сизыми плешинами солончаков, так же жгло солнце, ушедшее далеко за полдень, а гром гремел и гремел беспрерывно.

— Это в Сталинграде! — Петя выскочил из кабины и растянулся на обочине, прислонясь ухом к земле. Полное лицо его утратило добродушное выражение. — Не то бомбят, не то артобстрел невозможный! — Он ступил на подножку, рывком кинул свое могучее тело на сиденье. — А ну, нажмем! Эхма, кабы попросторней было на шоссе!

Когда въезжали в Ленинск, солнце казалось совсем мутным и красным. Так могло быть и от пыли, стоявшей над городком, но все ужаснее становился грохот на западе.

«Да что же там происходит?» — думала Варвара с отчаянной тревогой в сердце.

Сейчас она была готова лететь туда сломя голову, как будто при ней события могли принять совсем другой оборот.

Возле почты Петя Растокин опять выскочил из машины и сразу вернулся.

— По телефону и радио сообщили: Сталинград в опасности. С пяти часов началась бомбежка.

Машина шла в общем потоке по степи, накрытой синим куполом неба, на котором с западного края клубилось теперь желто-сизое, местами черное облако: то был дым невиданного пожара — горел Сталинград.

Город в опасности! Его разрушают. Он уже горит, прекрасный, светлый город, окаймленный зеленью садов, высоко поставленный над величавой рекой, точно врезанный белизной стен в знойную синь южного неба.

«Сколько теперь раненых! Девчата, наверно, с ног сбились. А я тут езжу! Цел ли наш катер? Жив ли Трофим Петрович? Город бомбят! Как же теперь воевать в нем?! Кто не сгорит, задохнется в дыму. Люди побегут на берег, а немцы столкнут их в Волгу! Неправда! — кричит негодующий голос в душе Варвары. — Не столкнут! Мы ведь едем туда! Почему же побегут другие?»

Ей вспомнился далекий весенний день в родном наслеге и толпа якутов, высыпавших в поле, распаханное первым трактором.

«Смотрите, люди! — важно сказал широкоскулый тракторист в красной сатиновой рубахе. — Смотрите и запомните: я, якут Гаврила Слепцов, научился управлять машиной. Моего отца, Егора Слепцова, урядник насмерть забил нагайкой. Он зазвал к себе отца, будто оказал уважение, а на самом деле хотел посмеяться. Хотел удивить его новой штукой, которую купил в городе. Ту штуку — ящик с большой трубой — звали „граммофон“. Урядник поставил моего отца поближе и завел пластинку. Когда из трубы человечий голос закричал прямо в ухо отцу, старик испугался, хотел бежать и нечаянно толкнул подставку. Граммофон упал. Труба помялась. Урядник ударил Егора по лицу толстой плетью, сплетенной, как бабья коса, и сразу выбил ему глаз. Он бил его долго, и никто не посмел заступиться за бедного якута. Егор Слепцов ползком добрался домой и ночью умер. Я, его сын, не испугаюсь никакой машины. Я вспахал наше поле трактором».

Такую речь произнес перед колхозниками первый тракторист в наслеге, где жила когда-то Варвара. Она, тогда еще совсем девчонка, стояла в толпе женщин, и чувство гордой радости распирало ее сердце. Не было больше урядников в тайге! Никто не смел даже замахнуться на таежного человека. И сама Варвара хотя Не умела управлять трактором, но тоже не боялась его.

«А теперь мы должны не бояться ни танков, ни самолетов, которыми фашисты стараются запугать нас! Нам надо победить, иначе невозможно».

В Ахтубе красноармейцы молча высыпали из автобуса. Лица людей, толпившихся среди орудий и повозок у моста, напряжены и серьезны. Даже цирк, застрявший в тесноте у дороги со своими клетками на грузовых машинах, не привлекал ничьего внимания. Тигры и львы, точно перепуганные собаки, жмутся по углам, дрожа, слушают, как ворочается где-то гигантский обезумевший зверь, ревет всей глубокой утробой, сотрясая землю ударами могучих лап: у-у-у-у.

И вот машина снова катится среди пышного леса поймы, который превратился теперь в сплошной военный лагерь. Багровое сквозь дым солнце скользит по краснеющим в зелени зеркалам проток, краснотой отливают озера на заливных лугах, где травы, вымахавшие в пояс человеку, ложатся готовно под колеса и гусеницы, под ноги солдат, измученных зноем и страшной пылью. Вокруг раскидистых дубов и плакучих ветел, разодранных временем, окутанных живым серебром листвы, теснятся машины и танки, везде, ожидая очереди на переправу, толпятся бойцы, а кроны дубов и серебро ветел над ними тоже отсвечивают багрецом пожара. Дед застыл возле шалаша на бахче и, открыв рот, оглушенный слитным громом сплошных взрывов, смотрит на запад. Воинская часть расположилась на привал возле походной кухни, но солдаты не пьют, не едят — стоят и смотрят на запад.

Лес колодезных журавлей и обшитые тесом домики заречной слободы со ставенками, годными только для защиты от палящих лучей солнца, предстали перед Варей на дымном пологе. Теперь дым уже не казался сплошным облаком: отсюда он виднелся плывущими ввысь плотными клубами, струился, шевелился, прорывался снизу огромными языками огня — многослойный дым близкого пожара. Буйно вьющиеся на ветру багряные полотнища пламени напоминали массу движущихся флагов.

Грузовик вдруг мотнулся на ходу, точно его схватили за колесо, и остановился: лопнула шина. Не спросив о причине остановки, ни слова не сказав Пете Растокину, Варвара подхватила свою санитарную сумку, выпрыгнула из машины и помчалась к Волге. Притихшие домики, оживленное движение вдоль заборов и плетней, щели, забитые жителями, неугомонные наблюдатели-мальчишки… Еще один поворот, и Варвара выскочила на берег.

То, что она увидела, потрясло ее совершенно. Она даже не представляла, что каменный город может так гореть. Как будто он был построен из толстых сухих бревен — и вот пылал; пылал по всей гигантской дуге берега сплошным пожарищем на десятки километров. Немецкие бомбардировщики, проносившиеся над ним и над Волгой, казались просто летящими черными головнями: ни свиста бомб, ни отдельных взрывов не было слышно в ураганном реве. Теперь облако дыма стояло на той стороне вполнеба, а ниже ворочалась, раздуваемая ветром, сплошная масса огня. Казалось, город плыл куда-то под красными парусами. В глазах у Варвары тоже все поплыло, и она упала.

Но это был лишь миг помрачения. Едва коснувшись земли, она вскочила, словно обожженная мыслью: нужно немедленно действовать. Река несла багровые отблески огня, и на ней повсюду вставали и обрушивались тугие смерчи, разбрасывая обломки судов, били раскидистые фонтаны, кипели бугры белых бурунов, выталкиваемые из глубины омутов, и среди этой взбесившейся воды, захлестываемые ею со всех сторон, шли бронекатера, баржи, крутились и исчезали в воронках чудовищных водоворотов лодки волгарей: переправа, неся тяжелые потери, продолжала работать.

Осмотревшись, Варя вдруг увидела свой «Гаситель». Он как раз собирался отходить от берега. Дымок бойко валил из его трубы.

— Меня! Меня-то возьмите! — отчаянно закричала Варвара, бросившись к мосткам.

Но пароход уже отошел. Баржа, взятая им на буксир, тоже отчаливала, и между ее бортом и бревнами пристани темнела широкая щель. Девушка, не раздумывая, с разбегу прыгнула, и сразу несколько сильных мужских рук подхватили ее. Баржа была заполнена красноармейцами.

Лариса сидела в машине и угрюмо смотрела в окно, не обращая внимания на попутчиков — штабистов воинской части, которые тщетно пытались рассеять ее плохое настроение.

Чем ближе подъезжала она к Сталинграду, тем тревожнее становилось на душе. Шагали навстречу на рытье окопов и противотанковых рвов отряды из рабочих, служащих и домохозяек, шли и ехали на восток беженцы, передвигались войска. Встречное движение было значительно слабее, и Лариса подумала: «Все-таки линия фронта стягивается к городу».

На ближних обводах кишел сплошной людской муравейник, хотя то здесь, то там вздымались черные кусты взрывов.

Вот и город. Машина свернула с проселка и нырнула в общий поток, который медленно втягивался в уличку с маленькими деревянными домиками. Начиналась окраина. Взгляд женщины смягчился: она думала о встрече с детьми. Там, в центре, в тихом переулке возле Саратовской улицы…