Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день
— Разрешите удостоверение держать при себе…
Хозяйка так удивилась, что заготовленное Феликсом
объяснение никак было не произнести уверенно:
— …Сейчас без удостоверения нельзя. Там, где я раньше служила, мне позволяли… Если облава…
И когда хозяйка буркнула: «не поможет», чуть не согласилась. Хорошо, что сразу вспомнила второй довод, Виктора. И сказала уже более уверенным голосом:
— Моей знакомой, которая служит у большого начальника, хозяин велел документы всегда носить при себе.
Хозяйка еще больше нахмурилась:
— Сам их ей за пазуху и засовывал?
Долго пришлось объяснять. Уверяла, что ее знакомая очень скромная женщина, порядочная. И, боже упаси, ничего подобного не допустила бы. В какое-то мгновенье мелькнула мысль, что уж слишком хвалит эту несуществующую приятельницу — хозяйка может захотеть нанять в прислуги ее.
Все-таки ящик открыла. И торбочку достала. И удостоверение вытащила. Но опять уставилась в него.
Тут-то она и пожалела о своей просьбе. Когда только что минувшая опасность возвращается, она кажется страшнее. Вдруг обмерла — все! Хозяйка заметила, что подклеена другая фотография. И все равно она продолжала уверять, что никуда с удостоверением не сбежит. Что пусть хозяйка оставит у себя, как залог, страховую карточку. И ту, вторую, — тоже. К сожалению, больше оставить нечего.
Хозяйка слушала. Но не понять было — вернет удостоверение или не в ее правилах исполнять просьбы прислуг.
Опять выдвинула ящик. Неужели положит обратно?
От страха она даже не сразу сообразила, что удостоверение лежит на столе, а в ящике хозяйка что-то ищет. Вытащила огрызок карандаша, мятую тетрадь. Полистала и в свободную от каких-то записей и цифр страницу принялась медленно, как человек, не очень привыкший держать в руках карандаш, переписывать с удостоверения фамилию, имя, название деревни. И волости, уезда. Даже отпечаток пальца — какой он величины — перерисовала. Наконец, все такая же недовольная, удостоверение вернула.
Да, в тот, первый день, пусть не все было так, как они там, у Феликса, придумали, она все же знала и что сказать, и как объяснить. А теперь, когда она здесь уже две недели — в понедельник будет три, и, казалось бы, должна была привыкнуть, как раз наоборот, еще больше сомневается — естественно ли ведет себя, так ли ответила, правильно ли поступила. Нет ли в ее движениях того, что Феликс назвал «интеллигентным изяществом».
Вдруг она заметила, что Пранукас не ест, а играет со своей кашей — перекладывает ее с одного края тарелочки на другой.
— Почему ты не ешь?
— Потому что ты не говоришь: «Ешь, Пранук, ешь».
— Ешь, Пранук.
Как хочется надеяться, что Яник сейчас голодает меньше, чем в гетто. И уж тем более не так, как в подвале. Но об этом Пранукасу не скажешь. Он, слава богу, не знает, что такое гетто, акции, подвал.
И ей не положено думать об этом. Она — Марта Шиховска. Марта. Шиховска. Дочь Юзефа.
Вначале, когда волновалась, удастся ли Феликсу добыть хоть какие-нибудь документы, ей даже в голову не приходило, что придется стать тем человеком, на чье имя будет этот документ. А Виктор все понимал. Оба дня, что они были у Феликса, он готовил ее к этому. Но она не очень внимательно слушала. Думала о том, что будет одна, без Яника, без Виктора. Пока он рядом, вот она слышит его голос, может коснуться его плеча, руки. А скоро, уже совсем скоро они расстанутся, и она не будет знать, где он.
Странно, но последнюю ночь у Феликса она почему-то вспоминает чаще, чем все остальное. Чаще, чем довоенную жизнь. Нет, ее тоже вспоминает. Как жила у родителей… Гимназию вспоминает. Девочек, учителей. И особенно тот вечер, уже в студенческие годы, когда познакомилась с Виктором. Городской каток. Она упала. И Виктор, тогда еще незнакомый взрослый мужчина, поднял ее и осторожно помог добраться до раздевалки. Вправил вывих. Потом пришел домой ее проведать.
И свадьбу вспоминает. И совсем еще крохотного Яника. Каждый вечер, закрывшись в каморке, она мыслями возвращается в ту, прошлую жизнь. Иначе было бы совсем невмоготу.
Но последняя ночь у Феликса вытесняет все.
Нет, не надо ее называть последней. Они с Виктором расстались только до конца войны. Потом опять будут вместе. И Яник будет с ними. Не отвык бы от нее, своей матери. И от отца… Ведь Нойма ему скажет, что они уехали надолго и что в приюте никому не надо о них рассказывать. Забудет…
Как это ни горько, а лучше, чтобы забыл.
Только бы он ничем не выдал себя, только бы не выдал.
Виктор собирался, когда Нойма приведет Яника к Феликсу, объяснить ему, почему он там, где будет жить с тетей Ноймой, не должен говорить, что у него есть мама с папой, и рассказывать, что был в гетто, что сидел в подвале, и называть ее тетей Ноймой. Яник поймет. Он все понимает. Но ведь может случайно, заигравшись, проговориться. Она, взрослая, и то в постоянном напряжении, чтобы не выдать себя, а он такой маленький, бедный ребенок…
Нет, нельзя ей об этом думать! Нельзя! Надо о другом.
Как Феликс сиял, когда принес эти документы! Вернулся поздно, перед самым комендантским часом. Девочки уже спали, Мария отперла комнату, в которой они с Виктором сидели, и принесла им чай с хлебом. Феликс вошел прямо в пальто и с портфелем.
— Ну, Алина, ты родилась под счастливой звездой!
Она хотела сказать, что звезда тут ни при чем, что это они с Марией. Но он не любит «парфюмерных» слов.
Феликс, не снимая пальто, раскрыл портфель и вытащил почему-то белую холщовую торбочку, а из нее извлек какой-то документ.
— Вот твое удостоверение. — Он положил на стол продолговатую картонку с чьей-то фотографией. — Тебя зовут Марта. Фамилия — Шиховска. Ты Марта Шиховска, дочь Юзефа. Родилась первого июня, правда, тут ты на два года старше, но это ничего. Место рождения — Лодзинский уезд, Зговская волость, деревня Калинек.
Тогда она, правда, всего этого не запомнила. Только, кажется, удивилась.
— А это, — и он вынул какую-то другую, сложенную пополам и светлую картонку, — твоя страховая карточка. В строке «занятие» указано, что ты прислуга. Еще тебе положено иметь такую, — он выложил вторую, серую, — о жаловании. Как видишь, в нее тоже все вписано. Ты каждый месяц работала по двести часов и получала за это по сорок марок. Не богато, конечно, но… — он почему-то посмотрел на Виктора, — все подлинное.
Больше всех удивилась Мария.
— Подлинное?
Феликс не ответил. А она… Она почему-то не обрадовалась. Наоборот, испугалась. Ведь документы чужие. Имя чужое и фамилия. Той женщины, которая на фотографии. Но ей же нужны «арийские» документы.
Виктор, наверно, почувствовал ее состояние.
— Алина, тебе надо все это хорошо запомнить. Фамилию, место рождения, другие подробности.
Феликс его поправил:
— Не Алина, а Марта. И не только запомнить, что тут написано, но и знать многое другое. Например, как выглядит твоя деревня. Хочешь — придумай, хочешь — вспоминай. Ведь родители тебя в детстве вывозили на лето куда-нибудь?
Она кивнула.
— Вот и считай, что это и есть твоя родная деревня.
— Дом, двор. Вспомни, где был колодец, где огород.
— За сараем большой малинник. — Она вдруг вспомнила, как бегала туда с подружкой прятаться.
Малинник был густой и уж, конечно, выше их небольшого тогда роста.
— И еще, — Феликс опять почему-то посмотрел на Виктора, словно спрашивая, продолжать ли. — И еще тебе надо придумать себе биографию.
— Скажем, для начала… — Виктор пришел ей на помощь, — надо найти оправдание, почему волосы крашеные. И вообще — почему у тебя городской вид и не совсем деревенская речь. Насчет волос можно объяснить просто — ты хочешь быть похожей на настоящую горожанку. Завивка у парикмахера не по карману, а эта, как ее…
— Перекись, — подсказала Мария.
— …да, перекись стоит недорого, и ею можно самой выкраситься. Насчет же остального… — Он задумался.
— Слушай, — вмешался Феликс. — А что, если твоя Марта Шиховска рано осталась сиротой и в пятнадцать, или сколько там, лет ее, то есть тебя, привезли в город и отдали в прислуги?
— Хорошо. Спасибо.
— Грамоте ты научилась при дочке господ, у которых служила. — Феликс говорил так уверенно, будто не на ходу, а давно придумал все это. — Скажем, твои хозяева были хорошие люди, видели, что ты смышленая, любознательная, и разрешали сидеть рядом с дочкой, когда та готовила уроки. Заодно ты следила за ней, чтобы хорошо занималась, и сама все запоминала. Словом, что-то в этом роде. Но можешь придумать и что-нибудь другое.
— Зачем другое?
Виктор тоже сказал, что ничего другого придумывать не надо — такое объяснение звучит вполне убедительно.
Сочиняли, что она должна говорить хозяйке, когда придет наниматься.
Потом Феликс еще раз проверил — и как она будет молиться, и как исповедоваться. Дал ей еще один крестик — пусть один носит на себе, а второй повесит на стене, над кроватью. И картинку «Рождение Христа» дал, чтобы повесила рядом. Опять напомнил, чтобы не оставляла у хозяйки своего удостоверения.
