Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день

— Отпечаток — это неважно. А вот то, что Алина черноволосая…

— У меня есть перекись, — поспешила успокоить ее Мария. — От перекиси волосы, сама знаешь, как светлеют.

Феликс опять что-то обдумывал.

— Откажи той, которую хотела нанять, и сможешь всем говорить, что Алина — вместо уволенной Вероники.

— Что ты? Как же… Как же я могу… чтобы Алина…вместо… Нет, нет! И… и я же потому уволила Веронику, что не хочу с ребенком.

Не возьмет она их. Не возьмет.

— А… — Феликс опять уставился в пол, — …а без ребенка?

— Исключено! — Виктор понимал, что крикнул слишком громко, и повторил тише: — Это совершенно исключено.

— Не бурли. И ты, — Феликс снова смотрел на Стефу, — не торопись отказывать. От того, что мы с тобой сейчас решим, зависит — давай все называть своими словами — расстреляют ли Алину с ребенком или нет. Можно, конечно, успокаивать себя надеждой, что их в том погребе не обнаружат. Но они там замерзнут. Понимаешь, замерзнут! Я не представляю себе, как они до сих пор живы. Особенно Яник.

Виктор не выдержал.

— Я понимаю, что хочу от вас… от всех вас непосильного…

— Оставь свое благородство на потом, — прервал его Феликс.

Стефа молчала.

— Видишь ли… — Феликсу этот разговор тоже дается все с большим трудом. — Если только бояться, только думать о том, что они могут найти, покарать, то ведь и теперь, уже через минуту на лестнице может раздаться топот, трезвон и стук прикладами в дверь.

Женщины вздрогнули.

— Но пока я не напомнил, ты же не думала об этом. А у Виктора, насколько я понимаю, никакого документа нет. И, как видишь, он не блондин.

— Но он у вас. И если немцы нагрянут, ты… вы с Марией что-нибудь придумаете. Или я успею уйти через черный ход. А дома отвечаю я. И совсем не умею ничего придумывать.

— Можно заранее сочинить подходящую версию. — Феликс задумался. — Например, что прежде ты этой женщины не знала. И это будет почти правда, ты же на самом деле не знала какой-то Марцелины, Вероники, или еще как там по документам будет называться Алина. Станешь божиться, что пришла эта Марцелина или Вероника с рекомендательным письмом от госпожи…Придумаем какую-нибудь госпожу с громкой, желательно смахивающей на немецкую, фамилией. Для большей верности и само письмо настрочим.

Он опять говорит только об Алине. И Виктор напомнил:

— Одна, без Яника, Алина не сможет…

Но Феликс на эти слова не обратил внимания.

— Подумать тебе, конечно, надо. И решать только самой, без советчиков. Ни мы с Марией, ни сам благородный джентльмен Виктор не будем тебя неволить. Словом… Сейчас я тебя провожу домой. Так сказать, откуда привел, туда доставлю. А завтра, с любым решением, приходи пораньше. Виктор остается ночевать у нас.

В столовой опять пробили часы. Уже два.

Надо было остаться на кухне. Раз все равно не лег, лучше бы сидел там. По крайней мере, не лезли бы в голову эти неврастенические мысли. Впрочем, не такие уж они неврастенические. Вполне возможно, что живущий в этой комнате эсэсовский офицер руководит расстрелами. И может быть, это он определяет, сколько человек в эту ночь расстрелять — тысячу, три тысячи или просто столько, сколько успеют «ликвидировать» до рассвета. А там, в лесу, в окружении свиты лично следит, как солдаты расстреливают. Потом приходит сюда, ложится на этот диван и отдыхает.

Но хватит! Он не должен думать об этом. Здесь детская. У той стены стояли две кроватки. И никакого ему нет дела до того, чьи в шкафу вещи. Шинель и шапку Феликс вынес отсюда и повесил в передней. На случай непрошеных гостей. Так и объяснил:

— Если заявятся проверять документы, не станут же они беспокоить «спящего в крайней комнате господина штурмбанфюрера».

Да, в изобретательности Феликсу не откажешь.

Но для Яника он ничего, кроме приюта для сирот, придумать не смог.

В первое мгновенье мысль отдать ребенка в приют и ему самому показалась спасительной. Но, увы, только в первое мгновенье. А когда Феликс убеждал, что приют теперь, пожалуй, единственное относительно безопасное место, что заведующий, какой-то Унтулис, их земляк, неплохой человек и, хочется верить, не откажет, а чтобы избавить его от лишнего риска, можно Яника оставить в условленное время на крыльце, пусть его там «случайно» обнаружат как подкидыша, он уже думал совсем о другом. Как объяснить Янику, почему он там должен быть один и никому не проговориться, что у него есть мама с папой, бабушка, дедушка? Как внушить, чтобы не рассказывал, откуда его сюда привели? Как втолковать, что даже когда очень захочется нельзя сходить по малой нужде при другом мальчике? Не может ребенок выдержать столько запретов, выдаст он себя.

Это и пришлось им сказать. Мария сразу согласилась. А Феликсу труднее было отказаться от своей идеи, которая казалась единственным выходом из безвыходного положения. Но и он, подумав, признал:

— Ты прав. — И повторил: — К сожалению, прав.

Больше Феликс ничего предложить не мог.

— Попробуй поговорить с Домиником, — неуверенно посоветовала Мария.

— Не согласится. Ты же знаешь его теорию: «Когда петля на шее, не шевелись — авось не затянется».

— А если попросить Роберта? — вспомнил он их общего друга студенческих лет. Правда, их пути разошлись.

— Бесполезно. Даже опасно.

— Настолько он изменился?

— Особенно и меняться не надо было. Он же давно откололся.

— Тогда я думал, что это не всерьез.

— Очень даже всерьез.

— И Генрик отпадает, — поспешила вернуть их к главному Мария.

— Он тоже изменился?

Феликс пожал плечами.

— По-моему, он меняется вместе с обстоятельствами. Ты же помнишь, пока считалось, что здесь Польша, он был поляком Томашевским, а когда край вернули Литве, стал литовцем Томашаускасом и жаловался на притеснения. Теперь фамилию менять вроде ни к чему, зато усердно и во всеуслышание восторгается силой немцев.

— А Норейка? — И сразу почувствовал, что огорчил их.

— Тот не отказал бы. Но дай бог, чтобы самого не забрали.

— Кто-то донес, — пояснила Мария, — что его брат при Советах был директором национализированной фабрики. Значит, большевик.

Вот кого ему надо будет найти. Только потом, когда устроит своих. Но он не утерпел:

— А где этот брат теперь?

— Кто знает…

Феликс нахмурился.

— Лучше таких вопросов не задавать.

— Ты прав. Просто… мы были немного знакомы.

В прежние годы Феликс спросил бы, откуда. Но теперь не только советует не задавать вопросов, но и сам вопросов не задает.

— Может быть, Алекс?

Побоится. В чем, в чем, а в умении запугивать нашим «освободителям» не откажешь.

— Значит, Станиславу и вовсе не имеет смысла просить… — Она была последней его надеждой.

— Станиславу как раз можно было бы, — вздохнула Мария. — Но она сама ютится у родственников. Их дом разбомбили.

Да, в подвале, когда он думал об этом их разговоре, все выглядело иначе. Выходит, утопия… Или, как мама говорит, «воздушный замок».

Феликс молчал. И Мария больше ничего предложить не могла.

В столовой забили часы. Он стал считать. Одиннадцать. Там, в подвале, сейчас греются ходьбой. И Алина шепчет Янику, что, когда папа вернется, он их уведет отсюда. В настоящую комнатку, только с закрытой дверью. Там тоже надо будет сидеть совсем тихо. Зато будет тепло.

— А ты еще раз подумай о приюте, — неожиданно напомнил Феликс.

Мария тоже оживилась.

— Сам видишь, другого выхода нет. Единственное, что можно попробовать, — и она вопросительно посмотрела на мужа, — попросить Унтулиса взять туда Нойму, чтобы Яник не был совсем один. Поварихой или хотя бы нянечкой. — Она угадала мелькнувшую у него мысль и поспешила объяснить: — Ты не обижайся, но Алину туда нельзя. Потому что Нойму Яник привык называть тетей, а маму так называть не сумеет.

Да, к сожалению, она права…

— Но чтобы Унтулис мог взять ее на работу, — напомнил Феликс, — ей тоже нужен документ.

Мария сникла.

— Ты же сказал Стефе, что для Алины документ раздобудешь. Попробуй достать еще один.

— Пока и одного нет, а ты уже про второй.

— …Мы с тобой у двух разных ксендзов попросим выписки из костельной книги о крещении. Объясним, что человек потерял метрику, а для того, чтобы получить другую, нужна выписка. Правда, надо знать, на какую фамилию, чтобы такая запись в книге все-таки была. И чтобы возраст подходил.

Феликс сидел, уже знакомо уставившись в пол.

— Но если ты придумал что-нибудь лучшее…

И тут он сказал:

— Для Алины тоже надо искать другое место. Стефа отказалась.

Феликс повторил всю ее, как он выразился, речь. Оказывается, Стефа заговорила с ним сразу же, как только они спустились по лестнице. Начала с того, что при муже Алины не решилась все объяснить, но они с Марией должны ее понять — не может она прятать у себя Алину. Это ведь то же самое, что шагнуть в толпу евреев, которых ведут на расстрел. Искренне вздохнула. Очень ей жалко Алину и вообще несправедливо это — убивать невинных людей. Но раз уж немцы вбили себе в голову такое — как пойти против? Они же такие страшные, тем более что все равно не поможет это, — ведь документы у Алины будут ненастоящие; да и кто поверит, что такого интеллигентного вида женщина — прислуга. А главное, что и с крашеными волосами ее узнают — тут Феликс немного запнулся, — …глаза слишком еврейские.