Владимир Рыбин - Взорванная тишина
— Ну как? — спросил боцман.
— Красиво.
— И только?
Гаичка удивленно глянул на него. Тот смотрел в другую сторону, где в глубоком распадке, поросшем редкими кустами, извивался темный ручей.
— Годится для стадиона?
Острое, до слез, чувство благодарности захлестнуло Гаичку. Захотелось заплакать, как бывало в детстве, когда вместо заслуженной порки мать ни с того ни с сего начинала жалеть.
— Там же сплошные камни, — сказал он растерянно.
— Везде камни. Придется поработать.
— Да и места мало. Вот если бы не ручей…
— Отвести — всего и делов.
— Ничего себе, — усмехнулся Гаичка. — Давайте поближе посмотрим?
— Завтра устроим кросс. Тогда и посмотрим.
Это был даже и не кросс вовсе, а скорее марш-бросок: сто метров — шагом, сто — трусцой. И налегке, без ничего, только четыре лопаты, да один топор на всех, да шматок тросика — и вся амуниция. Гаичка бежал впереди и посмеивался над друзьями матросами, над боцманом, назвавшим кроссом эту прогулку. Вот в учебном были кроссы: пробежал — и дух вон.
— Дух вон — это немудрено, — сказал Полонский, отдуваясь после очередной пробежки. — Прав боцман. Застоявшуюся лошадь пусти галопом — копыта отбросит.
Гаичка и не думал критиковать боцмана. Он даже готов был его хвалить и расхваливать: надо же, сам вспомнил про стадион.
— Товарищ мичман, а вы, случайно, не любитель в футбол играть?
— Любитель. Смотреть по телевизору.
Это почему-то рассмешило. Гаичка пробежал вперед, повернулся и помахал рукой. Точно так, как это делают победители на Олимпийских играх и как научились делать все парни их городской сборной. Ему даже захотелось «протарарамкать» позывные, что всегда гремели над стадионом перед футбольными матчами.
— Встаньте в строй! — одернул его боцман. И, перейдя с бега на шаг, добавил назидательно: — На флоте первенство корабля важнее личного первенства. Победитель не тот, кто приходит первым, а кто помогает победить последнему.
Гаичку поразило не то, что боцман, обычно провозглашавший только простое и понятное, как дважды два, высказал вдруг такую заковыристую фразу, а то, что он произнес ее, ничуть не задыхаясь от бега.
Долина вблизи оказалась еще более неровной, чем выглядела сверху. Гаичка обежал ее, прикинул глазом размеры и расстроился. Выходило, что ручей протекал как раз по кромке штрафной площадки, а для того, чтобы бить угловой, надо было выкапывать нишу в пологом склоне подступившей горы. Да кустов навалом, да бугры сплошь. Когда все это выровняешь да расчистишь?
— Тут поиграешь! — сказал он, со звоном втыкая лопату. — Футбол на пересеченной местности.
— Отступать от дела? — рассердился боцман.
— Дак разве я знал, что тут?
— Отступают знаешь кто? Только мертвые.
— А павших на боевом посту не считают отступившими, — улыбнулся Гаичка, уже готовый на компромисс.
Удалось немного: разметили контуры площадки, набили колышков, записали, что надо сделать в первую очередь. Под конец Гаичка снова уверовал в будущий стадион. Даже начал упрашивать боцмана, когда тот подал команду строиться.
— Эдак мы его и за год не построим. Сыграть не придется.
— Другие достроят. Ты ведь не только для себя стараешься? — Боцман посмотрел на сопки, над которыми лучами поднимались белые полосы облаков, и добавил, не оборачиваясь: — Корабль строят одни, а плавают на нем другие. Да и те, что плавают, уже десять раз поменялись.
Всю обратную дорогу Гаичку переполняла радость. В городке он отпросился из строя и побежал в библиотеку. Ему очень хотелось повидать Марину Сергеевну, рассказать ей про будущий стадион. Но возле книжных стеллажей он неожиданно увидел своего непосредственного начальника старшего лейтенанта Рослякова.
— А… Марина Сергеевна? — растерялся Гаичка. — Заболела?
Он понял, что сморозил какую-то глупость, когда увидел сердитые глаза старшего лейтенанта. Но оказалось, что Росляков сердился не на него.
— Марина Сергеевна уехала, — сухо сказал он.
— Куда?
— Домой. В Таллин.
— Почему в Таллин?
— Там у нее мама.
— Но почему?
— Не знаешь, почему уезжают в отпуск?
— Ах, в отпуск! — как-то двойственно — и обрадованно и грустно — воскликнул Гаичка.
Старший лейтенант с любопытством посмотрел на него и вдруг дружески похлопал по плечу.
— Чего загоревал? Библиотекарша будет. Городок большой, есть кому заменить…
Его выручила тревога. Поднятые на рассвете матросы долго стояли на своих боевых постах, ожидая распоряжений. Потом командир приказал построить весь экипаж на пирсе, прошелся вдоль шеренги и объявил о предстоящих учениях.
И начались дни подготовки, такие «закрученные», что Гаичка временами забывал даже о стадионе. Сколько сдавал экзаменов, а так еще никогда не готовился. С утра и до самого позднего вечера — занятия и занятия: по уставам, по инструкциям, по строевой. Тренировки коллективные и индивидуальные. Боцман прямо изводил на плацу: «Смирно!» — «Отставить!», «Смирно!» — «Отставить!», «Смирно!» — «Отставить!». Даже в морской школе такого не было. А то придет в кубрик, сунет палец в какую-нибудь щель, о существовании которой даже старослужащие не подозревали, поднимет руку, чтоб все видели, и уйдет молча. А это значило — снова начинай драить весь кубрик. И командир занятия проводил каждый день, и все офицеры, и мичмана тоже. А то на комсомольском собрании приняли решение провести взаимную проверку знаний. И началось совсем несусветное: то старший матрос Полонский экзаменовал матроса Гаичку, то Гаичка — Полонского. И все это в те немногие остававшиеся от других занятий минуты, когда, казалось бы, только и покурить спокойно.
Где уж тут было субботники устраивать! В мозгу тугим узлом скрутились обязанности по заведованию и по приборкам, по буксировке, по постановке на якорь, по приготовлению корабля к бою и походу…
— Свои обязанности надо не просто помнить, их следует знать лучше, чем день своего рождения. Чтобы руки-ноги сами помнили, что им полагается делать, — в десятый раз повторял боцман.
Однажды Гаичку словно прорвало. Где-то между пунктами «ж» и «з» статьи 239-й Корабельного устава после слов «точно выполнять корабельные правила», которые наизусть резал Полонский во время очередной взаимопроверки, сознание Гаички словно бы провалилось куда-то, и в образовавшуюся пустоту вдруг полезли стихи:
Отлюбили, отстрадали,Отболели, и тогдаВ неизведанные далиЗагудели поезда…
Гаичка тут же попытался переделать «поезда» на «корабли», но из этого ничего не вышло: слова сидели как гвозди и выдернуть их не было никакой возможности.
Откуда они взялись, эти «паровозные страдания», Гаичка не мог себе объяснить. Но стихи обрадовали: значит, есть в нем что-то от настоящего поэта. Сначала обрадовали, а потом испугали: с такой круговертью в мозгу недолго и до этого самого, что называется «с приветом»…
И вдруг наступила передышка. Боцман построил на палубе, думали — на строевую, а оказалось — на лекцию. И уж совсем неожиданным было то, что лектор свой брат минер Володька Евсеев.
— С чего началась история русского флота? — спросил Евсеев, оглядев кубрик.
— Известно с чего, с «дедушки русского флота» — ботика Петра Первого, — охотно отозвались матросы.
— С плавания киевских дружин по Днепру и Черному морю. Тогда оно называлось Русским морем. Это едва ли не на тысячу лет раньше Петра. Английский историк Джен утверждал, что еще за сто лет до основания знаменитого британского флота — а это середина девятого века — русские участвовали в ожесточенных морских сражениях и были лучшими моряками своего времени. Византийские и арабские хроники не раз упоминали о высоких мореходных и боевых качествах русских судов. В старину эскадры из тысяч кораблей спускались вниз по Днепру и пересекали Русское море. Иногда с товарами, а то и с многочисленными дружинами. Движение по Днепру было настолько интенсивным, что пришлось строить город-порт. Ему дали имя — Воин. Это была первая русская укрепленная гавань, или, говоря по-теперешнему, первая военно-морская база.
— Тоже мне корабли! — сказал кто-то.
— У каждого времени свои корабли. Самый большой корабль Магеллана «Святой Антоний» имел водоизмещение сто двадцать тонн. Колумб открывал Америку на стотонных каравеллах. А русские поморы почти в то же самое время уходили в дальние плавания на морских ладьях, бравших по двести тонн груза.
Русские строили корабли во все времена. Дружины киевского князя Изяслава совершали походы на палубных судах, что было тогда новым словом в кораблестроении. Летописи упоминают много типов русских судов — ладьи, струги, челны, дощаники, насады. Да и само слово «корабль» славянского происхождения. Испанская «корабелла», португальская «каравелла», арабский «хораб» и «гураб», греческий «карабуз» — все от «кор», «коры», которой древние славяне обивали свои суда.
