Максим Кустов - Реальная история штрафбатов и другие мифы о самых страшных моментах Великой Отечественной войны
Связной Хайнц Штейнбауэр рассказал, с чем, например, столкнулся в Станичке 213-й пехотный полк. В переброшенном из Анапы 1-м батальоне 1-й взвод 2-й роты потерял все 2-е отделение еще на подходе к улице Анапской, последующие двадцать четыре часа шли яростные бои за каждый дом, и улицу Анапскую просто невозможно было пересечь.
Завоевание двух кварталов площадью двести квадратных метров стоило двадцати одного убитого и семидесяти раненых. Командир 73-й пехотной дивизии испытал шок: его батальоны только что были пополнены.
Доставленные вскоре после высадки советского десанта донесения 198-й пехотной дивизии, которая направила в Станичку свой 305-й гренадерский полк, тоже дают представление о жестокости происходивших боев. 305-й гренадерский полк также в первые часы боевых действий испытал на себе эффективность работы русской артиллерии. Целые подразделения были уничтожены прямыми попаданиями еще до того, как полк приблизился к рубежу обороны.
Когда после ожесточенных уличных боев батальоны попытались прорваться за пределы поселка, путь им преградила непреодолимая стена артиллерийского огня. Русские, сами скрывавшиеся на поросших лесом холмах, как на ладони видели каждое движение наступающих частей.
Кроме того, немецкие батальоны имели недостаточно тяжелого вооружения, приданные им несколько штурмовых орудий 191-го дивизиона не смогли преодолеть линии русских противотанковых орудий. К вечеру 8 февраля полк, понеся тяжелые потери, отошел на исходную позицию.
На следующий день то же самое. Опять им не хватило артиллерии. Боевой состав стремительно сокращался. 2-й и 3-й батальоны потеряли своих командиров.
9 февраля Гитлер в «Вольфшанце» лишился терпения и отдал категорический приказ, что «русские должны быть сброшены в море». В тот же вечер 125-ю пехотную дивизию сняли с позиций в районе Краснодара, она прошла через пылающий город, за который все еще шли бои, и атаковала русских на «Малой земле». Однако и швабские пехотинцы тоже ничего не добились. Из роковой ошибки первых нескольких дней еще не извлекли урока, снова их оказалось слишком мало, и пришли они слишком поздно.
В конце концов подтянули полки шести самых отборных и закаленных в боях немецких дивизий, и те яростно бросились на «Малую землю». Баварцы, швабы и австрийцы 4-й горной дивизии завязли в исключительно кровавом сражении на горе Мысхако. 125, 73 и 198-я пехотные дивизии и несколько румынских полков понесли на «Малой земле» страшные потери».[65]
Вообще-то такое описание действий советской стороны не характерно для книги Кареля. Гораздо чаще в ней говорится о неподготовленных атаках, о массовой гибели красноармейцев. Увы, зачастую это вполне соответствовало действительности. На Малой земле все было по-другому — неразбериха происходит у немцев, советские войска демонстрируют высокий профессионализм. Отлично действуют десантники, прекрасно работает береговая артиллерия. Немецкий историк даже написал о том, что первая группа десантников в начальной стадии высадки вообще не понесла никаких потерь. Здесь он ошибся — потери были, но для такой операции минимальные.
Маршал полковнику не указ
Но как же все-таки сумели советские пропагандисты Малую землю, пример и мужества, и воинского профессионализма, сделать в семидесятые годы общесоюзным посмешищем? Такую операцию, в которой противник несет «страшные потери»? А ведь анекдоты про Малую землю пользовались не меньшей популярностью, чем про Штирлица, Чапаева и Рабиновича.
Собственно, первый анекдот из этой серии опубликовал сам Леонид Ильич, или те, кто за него писал «Малую землю»: «18 апреля в штаб Северо-Кавказского фронта, которым командовал генерал-полковник И.Е. Петров, вылетела группа представителей Ставки во главе с маршалом Г.К. Жуковым. В тот же день вместе с наркомом Военно-Морского Флота Н.Г. Кузнецовым и командующим ВВС А.А. Новиковым они приехали в штаб 18-й десантной. Об этом мне сообщил один из штабных полковников, прибывших на Малую землю, и добавил:
— Маршал хотел вас видеть.
— Это что, приказ? — спросил я.
— Приказа такого от него я не получал, — ответил полковник. — Но он сказал, что хотел бы с вами поговорить.
Откровенно сказать, и мне хотелось поговорить: всех нас очень беспокоило превосходство противника в воздухе. Свою точку зрения на этот счет я еще в первый день немецких атак высказал нашему командующему Константину Николаевичу Леселидзе. Настойчиво просил поддержки авиации. Говорил об этом и с членом Военного совета Семеном Ефимовичем Колониным, к которому относился всегда с уважением. Оба были смелыми, принципиальными, опытными людьми, оба согласились со мной, и я посчитал, что Жукову о положении с авиацией они, конечно, доложат. Мне же лучше в тяжелый момент не покидать плацдарм. Так я и поступил: остался с бойцами на Малой земле.
Как писал потом в своих мемуарах Г.К. Жуков: «Всех нас тогда беспокоил один вопрос, выдержат ли советские воины испытания, выпавшие на их долю в неравной борьбе с врагом, который день и ночь наносил воздушные удары и вел артиллерийский обстрел по защитникам плацдарма». Далее маршал писал, что именно об этом он хотел знать мою точку зрения. Выдержат ли наши воины такой ад хотя бы еще день-два, потому что Ставка уже приняла серьезные меры, чтобы помочь нам».[66]
Итак, маршал, первый заместитель Верховного жаждет встретиться с полковником и узнать его «точку зрения». А тот счел, что командующий армией и член Военного совета как-нибудь и без него, страшно занятого, сумеют объяснить Жукову ситуацию на Малой земле.
Можно себе представить, что говорили фронтовики по этому поводу. Полковник имеет наглость думать о том, стоит ли ему встречаться с Жуковым. Да если бы маршалу пришло это в голову, то начальник политотдела вплавь бы к нему отправился.
Вместе с потерей остатков уважения к Генеральному секретарю терялось и уважение к массовому подвигу тех, кто сражался и умирал на Малой земле, кто побеждал в блестяще задуманной и проведенной десантной операции. А заодно утрачивалось и уважение к самому понятию «патриотизм».
Глава пятая
Британский ас «Героя» бы не получил
Несколько лет тому назад настоящим потрясением для любителей военной истории стало появление информации о количестве самолетов, сбитых немецкими асами в годы Великой Отечественной войны. Один Эрих Хартман с 352 официальными воздушными победами чего стоит. Как же так — у многих немецких асов количество воздушных побед измеряется сотнями, а у советских — десятками? Самый результативный советский летчик-истребитель — трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб — сбил 62 самолета противника, а трижды Герой Советского Союза Александр Покрышкин — всего 59.
После некоторого замешательства в отечественной исторической литературе и публицистике начались поиски объяснения этому Основные тезисы заключались в следующем:
— количество сбитых немцами самолетов завышено более чем в 6 раз из-за того, что у них была система баллов за количество моторов на самолете и факт сбития подтверждался лишь фотографиями того, что стрельба в самолет была;
— победы лучших немецких асов сознательно раздуты немецкой пропагандой, что в результате привело к краху Люфтваффе;
— немецкие асы не принимали воздушные бои с нашими асами и занимались в основном добиванием «подранков»;
— победы советских летчиков занижены в несколько раз в силу сложности подтверждения фактов сбития самолетов, установленных в Красной армии.
Как считать сбитые самолеты
Вот как А. Пекарш во вступительной статье к сборнику интервью с ветеранами-летчиками (составленному А. Драбкиным) «Я дрался на истребителе» сформулировал сложности подсчета сбитых самолетов: «Следует понять, что установление числа побед, реально одержанных летчиком-истребителем, является достаточно трудной задачей.
Для начала необходимо четко представлять разницу между термином «подтвержденная победа» и реально сбитым самолетом — боевой потерей противника, что во многих случаях (если не в большинстве) далеко не одно и то же. Во все времена и во всех ВВС мира под термином «воздушная победа» понимается засчитанный по тем или иным правилам и утвержденный командованием факт уничтожения вражеского самолета. Как правило, для подтверждения было достаточно заявки летчика и доклада непосредственных участников боя, иногда подкрепленных свидетельством наземных наблюдателей. Естественно, что на объективность донесений летчиков не в лучшую сторону влияли сами условия динамичного группового воздушного боя, проходившего, как правило, с резкими изменениями скоростей и высот — в такой обстановке следить за судьбой поверженного противника было практически невозможно, а зачастую и небезопасно, так как шансы самому тут же превратиться из победителя в побежденного были очень высоки. Доклады же наземных наблюдателей зачастую вообще были лишены практической ценности, так как, даже если бой и происходил непосредственно над наблюдателем, определить, кем конкретно сбит самолет, какого типа, и даже установить его принадлежность было достаточно проблематично. Что уж говорить о крупных воздушных битвах, которые неоднократно разыгрывались в небе над Сталинградом, Кубанью или Курской дугой, когда десятки и сотни самолетов вели затяжные бои весь световой день от рассвета и до заката! Вполне понятно, что множество засчитанных по всем правилам на счета летчиков «сбитых» вражеских самолетов благополучно возвращались на свои аэродромы. В среднем соотношение записанных на счета летчиков и реально уничтоженных самолетов для всех ВВС воюющих сторон колебалось в пределах 1:3–1:5, доходя в периоды грандиозных воздушных сражений до 1:10 и более.
