Горячий снег. Батальоны просят огня. Последние залпы. Юность командиров - Юрий Васильевич Бондарев
– Смирно-о! – Команда оборвалась, и сейчас же после нее: – Товарищи курсанты! В пригороде завалило пути, два эшелона с танками стоят на разъезде. По приказу военного округа училище направляется на расчистку путей! Ба-атарея, слушай мою команду! Товарищи офицеры, занять свои места. Шагом ма-арш!
Шагали, нагнув головы, защищаясь от бьющего в лицо снега. Ветер дул вдоль колонны, но в середине плотного строя, казалось, еще было тепло, разговоры не умолкали, и батарея шла оживленно. Уже за воротами проходной Луц откашлялся, громко спросил:
– Споем?
– Запевай, Миша! – ответил Гребнин.
Луц, как бы проверяя настроение шеренги, переглянулся с товарищами, подмигнул Гребнину и начал глуховатым баском:
За окном черемуха колышется,
Осыпая лепестки свои…
– Саша! – крикнул он, смеясь. – Саша, подхватывай!
Но песни не получилось. Ветер схватил и порвал ее. От этого стало еще веселее, хотелось закричать что-то в ветер, идти, распахнув шинель, в плотные, неистовые снеговые налеты. Больше песня не возобновлялась, но все шли в странном волнении.
Шли по шоссе среди гудящего тополями города, затемненного бураном.
На перекрестке колонна неожиданно остановилась. Из бурана, будто дымясь красными окнами, с гулом выделился огромный катящийся утюг трамвайного снегоочистителя, пропал в метельной мгле.
– Шагом ма-арш…
По обеим сторонам шоссе потянулись темные силуэты качающихся деревьев, низенькие дома со ставнями – окраины. Потом впереди проступили мутные сквозь летящий снег большие огни. А когда колонна приблизилась, все увидели огромное здание вокзала, ярко освещенные широкие окна, должно быть, уютного теплого ресторана, вьюжно залепленные фонари у пустынных подъездов. И донеслись далекие или близкие – не понять – тоскливые гудки паровозов.
– Ба-атарея, стой! Командиры взводов, ко мне! – разнеслась команда.
Вдоль колонны проносились рваные белые облака, шумели тополя, буран крутился среди заваленных снегом скамеек станционного сквера.
– Закуривай, что ли, пока стоим! – сказал Борис, прикурив от зажигалки под полой шинели, и окликнул, стоя спиной к ветру: – Алексей, хочешь табачком согреться?
Алексей воткнул лопату в сугроб, подошел к нему; Борис переступал ногами, точно выбивая чечетку, возле заборчика сквера.
– Слушай, мне показалось – ты немного надулся на меня? Объясни, Боря, в чем дело?
– Я? – переспросил Борис. – Ерунда! Из-за чего мне на тебя дуться? Только меня коробит от этих маленьких приказаний: «Получить лопаты», «Распишитесь в получении имущества» – просто начался мелкий быт, Алеша! Вот ты мне спокойно говоришь «распишись», словно ты уж к этой жизни привык. Неужели мы превращаемся в тыловых службистов?
– Какие службисты? – сказал Алексей, понимая и в то же время не понимая до конца, о чем говорил Борис, чувствуя какую-то недосказанность в его словах. – Мне показалось, мое приказание обидело тебя.
– Я сказал – ерунда это! Чувствую, не сумею я тут ужиться! Градусов все равно жизни не даст! Физиономия моя, видишь, ему не понравилась! Удирать на фронт нужно, вот что мне ясно!
Борис злобно швырнул окурок, затоптал его каблуком.
– На фронт никого из нас не отпустят, – ответил Алексей. – Это я понял давно. Как только прибыли сюда.
Кто-то, притопывая на снегу, проговорил за спиной раздраженным голосом:
– Арктика! Насквозь продувает труба!
Ссутулившийся Полукаров, подняв воротник шинели, остервенело хлопал себя рукавицами по бокам.
– Арктика, говоришь? – усмехнулся Борис. – Холодно было не здесь. А впрочем, задачи в теплом классе легче решать.
– Расскажешь фронтовой эпизод? К дьяволу с нотациями! – огрызнулся Полукаров, подпрыгивая. – Чего ждем? Вот бестолковщина! Остановили на холоде, и стой как осел. Вот тебе, брат, ди-сци-пли-на: приказали – и стой, хлопай ушами.
Издали донеслась команда:
– Ма-арш…
Это был участок железнодорожного полотна, занесенный снегом от станции до разъезда.
Пути проходили по котловине.
На буграх в снежном круговороте носилась метель, всю котловину будто обволакивало густым дымом, ветер не давал никакой возможности работать.
Алексей бросал лопату за лопатой, с тягостным нетерпением ожидая, когда острие стукнется о рельсы, работал автоматически, не разгибаясь. От беспрерывных движений заболела поясница; ремень стягивал намокшую, тяжелую шинель, затруднял движения, уши шапки были давно спущены, но снег набился к щекам, таял, влажные ворсинки корябали щеки. Алексей был весь мокрый от пота; гимнастерка прилипла к груди; и иногда, выпрямляясь, он ощущал спиной холодные знобящие струйки от растаявшего за воротником снега. Сколько прошло времени? Два часа? А может быть, три? Почему не объявляют перерыв? Или забыли о перерыве?
– Товарищи курсанты, – понеслось по котловине, – отдыхать по одному! Работу не прекращать!
– Легко командовать, – часто дыша, выговорил Полукаров и, обессиленный, сел в сугроб. – Стоит, понимаешь, и командует, а ты как лошадь… Перекур!
– Что, выдохся, товарищ студент? – вежливо спросил Луц. – А ну иди покури. Такой богатырь – и устал! Где твоя сила Портоса?
– Не язви, Микула Селянинович! – со злостью огрызнулся Полукаров. – От твоих острот тошнит!..
– Понятно, – вонзая лопату в снег, скромно согласился Луц. – Ему жалко свое здоровье, – и, вытирая мокрое лицо, закричал в ветер: – Саша! Как дышишь?
– A-а! Ава! – ответил Саша сквозь буран непонятное.
– Привет от Жени Полукарова! – снова закричал Луц. – Он жив и здоров! Того и тебе желает!
– Цыц, остряк-самоучка! – рокотнул Полукаров.
Алексей выпрямился, задыхаясь, рывком сбросил ремень, сунул его в карман, расстегнул шинель: так просторней было и легче работать. Но ветер сейчас же подхватил мокрые полы шинели, неистово заполоскал ими, ледяной холод остро ожег колени, грудь; снег облепил влажную от пота гимнастерку леденящим пластырем.
– Помкомвзво-ода!
Он обернулся. Сквозь проносившееся облако снега увидел в двух шагах худенькую фигурку Зимина – от порывов ветра тот покачивался, как тополек, руками загораживал лицо.
– Не могу! – сказал он и привалился к сугробу.
– Что, Витя? – крикнул Алексей.
– Полукаров ушел, Луц курит. Только Саша и Борис работают, – выдавил Зимин. – А снег… а снег… Надо быстро его, без остановок. А то ничего не сделаем. Ведь я им не могу приказать?
Где-то в движущемся небе тоскливо носились едва уловимые слухом паровозные гудки, метались разорванными отголосками над степью, над темными окраинами. А там одиноко желтел огонек. Раньше его не было. Наверно, скоро утро уже.
– Паровозы гудят, – сказал Зимин вздрагивающим голосом. – А мы тут… Эшелоны ведь стоят…
Он внезапно повысил голос:
– А Полукаров ушел. Говорит: «Сейчас». Очень образованного из себя ставит. Подумаешь!
Алексей огляделся: на участке было почти пусто; только вдали шевелились силуэты Дроздова и Гребнина.
– Вот черт возьми! – с сердцем выругался Алексей и закричал изо всех сил: – Лу-уц! Полукаро-ов!
– Да, да-а-а!
Из-за сугроба показалась высокая фигура Луца, он странно нырял, спотыкался; похоже было – хромал. Завидев Алексея, он улыбнулся сконфуженно, лицо
