Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Одного «Мессера» сбил лейтенант Вася Ковтун, спокойный фронтовой работяга, секретарь комсомольского бюро эскадрильи. На беду себе, немец пытался подобраться к нашим штурмовикам. Едва мы стали уходить с поля боя, израсходовав горючее и боеприпасы, как нас сменила другая группа наших самолетов. Наверняка седая гора Саур-Могила со времени своего появления в пору геологических подвижек, не слышала такого шума и так не сотрясалась, как в тот июньский день 1943-го года. Надо отдать должное немцам: мы обрушивали на них океаны огня, но они держались. Сколько не бросалась в атаки наша пехота, но всякий раз наталкивалась на пулеметный огонь и была вынуждена залегать. Перед нами поставили задачу: не дать поднять немецким солдатам головы. Но это легче сказать, чем сделать. По шесть часов в день, на установившейся адской жаре, обливаясь потом, висели мы над немецкими позициями в районе Саур-Могилы, но на земле дело продвигалось медленно. Правда, оставляя тысячи убитых, наша пехота в первый день взяла первую траншею, через два дня, наступая вплотную к огневому валу, взяла вторую, дня через четыре — третью, углубившись километров на двадцать в оборону противника. Наша пехота несла большие потери от огня немцев сбоку — из отрытых перпендикулярно траншей. Тем не менее, начал обозначаться определенный успех — мы вдавили двадцатикилометровый мешок в немецкую оборону. Но легче не стало, немцы создавали все новые укрепленные рубежи на нашем пути. Наша пехота никак не могла создать условий для стремительного танкового броска. В противном случае танки служили просто хорошими мишенями для немецкой артиллерии. Словом, немцы были еще очень сильны.
Хорошо помню эти дни, когда, обливаясь потом, вылазил из кабины самолета на аэродроме. К счастью, в отличие от других аэродромов, где единственным удобством для летчика был примитивный умывальник, на аэродроме в Барилокрепинской соорудили тент для защиты от солнечных лучей, под которым на соломе, прикрытой брезентом, отдыхали летчики, и примитивный самодельный душ, очень помогавший нам воевать. Смоешь с себя вязкий шипучий пот и будто снимешь напряжение боя.
А дела на фронте пошли не очень важно. С воздуха было видно, как к линии фронта, в районе нашего наступления, подходят все новые колонны немецких подкреплений, которые сразу же окапываются и создают инженерные сооружения. Становилось ясно, что подавить огнем оборону противника не удалось, несмотря на все усилия, момент внезапности все более перестает работать на нас, а немцы, используя мобильность своих частей, наращивают силы в районе нашего удара, направление которого уже окончательно определилось. Разгаданный план сражения — это план проигранного сражения. Становилось ясно, что прорыв Миус-фронта не удался. Отсечь подходящие немецкие резервы не получалось — они передвигались по ночам. Немцы, пополнив свои войска в результате тотальной мобилизации, подкрепили Миус-фронт двадцатью дивизиями. Именно в это время и появился тот самый охотник с красным коком, о котором я уже рассказывал, пытавшийся атаковать наши истребители, сопровождавшие штурмовики, идущие к Саур-Могиле под командованием Героя Советского Союза капитана Брандиса.
Итак, наступление захлебнулось. Более того, наши войска, углубившись в сплошной немецкий укрепрайон, оказались в невыгодном положении — под угрозой фланговых ударов и окружения. Пришлось отходить на исходные позиции, с которых начинали наступление две недели назад, потеряв в его ходе до ста тысяч убитых и раненых бойцов. С точки зрения стратегии и всего хода войны, мы сделали большое дело: заставили немцев, которые придавали исключительно важное значение удержанию Донбасса, снимать войска из под Курска, Белгорода и Харькова, перебрасывая их на Миус-фронт, и облегчая положение наших на Курской дуге. Но каково было нам, потерявшим столько товарищей, в одном только нашем полку в боях погибло шесть летчиков, дравшихся, отдавая все силы и не жалея жизни, и после всего этого вернувшихся на исходные рубежи. Мы воспринимали это, как тяжелое поражение, и очень слабым утешением были разговоры о том, что удар, дескать, мол, был не главным, а отвлекающим. Кровь-то лилась настоящая.
Многие упали духом и очень переживали эту неудачу, о которой немецкие историки потом скажут, что именно танковых дивизий, переброшенных на Миус-фронт, не хватило Гитлеру, чтобы срезать Курский выступ и снова рвануться вглубь России. Но что поделаешь, на войне действует принцип: мертвых — в землю, живых — за стол, и мы продолжали воевать. Стоило нашим войскам ослабить нажим, как немцы принялись снимать свои подвижные части с Миус-фронта и перебрасывать их под Харьков, где Юго-Западный фронт пошел вперед. Погрузка и перевозка немецких войск проходила на узловых железнодорожных станциях Амвросиевка, Чаплино и Илловайская — в Донбассе. Сюда и устремилось внимание нашей авиации. Здесь мы «блеснули», сняв с души тяжесть неудачи на Миусе.
Мы поймали немцев в промежуточном состоянии — самом опасном в любом деле. Медведь оказывается в опасности, когда покидает свою берлогу, а человек, когда переходит на новое место работы — только и жди анонимку. Но немцы влипли в гораздо худшую неприятность. Нам срочно подвезли несколько эшелонов цистерн с бензином и вагонов с боеприпасами и в середине августа более тысячи боевых самолетов двух воздушных армий — восьмой и семнадцатой, одновременно поднялись в воздух. Бомбардировщики шли одной колонной из более чем полутысячи самолетов. Их прикрывали до двухсот истребителей. За бомбардировщиками, чуть пониже, с интервалом в одну минуту, шли штурмовики, тоже под прикрытием истребителей. Станция Илловайская, где находилось до двадцати эшелонов с погрузившимися в них немецкими войсками и техникой, попала под удар десятков пикирующих бомбардировщиков, и сразу превратилась в бушующий разрывами котел. «Мессера», прикрывавшие свои войска, увидев нашу армаду, разлетелись, как воробьи при появлении ястреба, и потому «ПЕ-2» и «Бостоны» из бомбардировочной дивизии выбирали цели, как на учении, без всяких помех, не обращая внимания на зенитный огонь противника, который подавляли пушечным и пулеметным огнем штурмовики с истребителями. Такой же ад устроили наши самолеты на станциях Чаплино и Амвросиевка, в итоге отправив на тот свет более пяти тысяч немецких солдат и офицеров, забив все тыловые госпитали немцев ранеными и вдребезги разнеся железнодорожное имущество, приостановили всякое сообщение между немецкими группировками. Словом, если наши наземные войска Четвертого Украинского фронта пополнялись и отдыхали, то авиация работала в прежнем ритме. Тем временем Толбухин колдовал над планом второго прорыва Миус-фронта. Во взаимодействии с войсками Юго-Западного фронта, нам предстояло уничтожить немцев в районах Таганрога, Артемовска, Горловки и Красного Луча, чтобы затем продолжить наступление в сторону Крыма и низовий Днепра. Вот как много зависело от прорыва Миус-фронта.
Сюда, где предстояло рубить южный узел, для координации действий наших войск, прибыли Жуков и Василевский. Действительно Миус невозможно было взять ударом только в лоб. Его, как глубоко ушедший в землю корнями пень, нужно было рвать с разных сторон, и осечки на этот раз быть не должно. В составе фронтов, которые должны были рубить южный узел, насчитывалось более миллиона солдат и офицеров, более двадцати тысяч орудий и минометов, тысяча двести танков и полторы тысячи самолетов. Было сконцентрировано огромное количество боеприпасов и горюче-смазочных материалов. За всеми этими блестящими цифрами стоял наш тыл, где подростки точили снаряды, а женщины, порой, тянули плуги. Мы прекрасно это понимали.
Перед наступлением я, как замполит, организовал проведение в полках и эскадрильях партийных и комсомольских собраний с повесткой дня: «Задачи коммунистов и комсомольцев в период наступательных операций фронта». Мы провели митинг, где летчики и техники дали клятву умело бить врага до полного его изгнания с советской земли, хотя, конечно, прекрасно понимали, что дело решат не клятвы, а соотношение сил и средств да искусство командования. Наступать предстояло на том же самом месте, в районе Саур-Могилы и села Большая Дмитриевка. В общем то, эта была дурная примета, но мы уже не обращали внимания ни на какие приметы. На рассвете 18-го августа 1943-го года загремела артиллерия, и все началось по уже знакомому сценарию. На этот раз фронт прорыва немецкой обороны был еще более сужен, и в бой шли пятая ударная армия генерала Б. Д. Цветкова и вторая гвардейская армия генерала В. Ф. Захарова. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки пятая армия сразу пошла вперед и уже в первый день вклинилась на десять километров в расположение противника. Чувствовалось, что на этот раз у немцев, потрясенных неудачей под Курском, на Миус-фронте, нет уже ни прежних сил, ни прежней решимости. Они явно подумывали об удержании восточного вала, проходящего по Днепру. 19-го и 20-го августа линия обороны противника была прорвана во многих местах, но наступление продолжалось туго. Особенно задерживали наши войска долговременные огневые точки: доты и дзоты, в которых засели немцы, решившие держаться до конца. А порой немцы приковывали в таких сооружениях пулеметчиков, конечно из числа штрафников или преступников, цепями. Такие люди понимали, что сдайся они в горячке боя нашим — смерть, от своих тоже самое.
