Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
— Пусто, — сказала Наталья. — Никто, может, и не знает, что мы идем, а то бы пришли… Теперь этапы-то в секрете держат…
Несколько минут они шли молча, прислушиваясь к стуку деревянных колотушек, потом девушка опять заговорила:
— Прежде и в кандалы не заковывали и в одежде своей отправляли. Теперь — цепи, теперь — каторжные бушлаты… Теперь строже…
— Теперь строже, — сказала Наталья.
В луче фонаря показался казачий разъезд. По мостовой зацокали подковы лошадей.
— Вот они — наши провожающие, — сказала девушка. — Боятся… Потому и цепи надели, что боятся. Зимой вот тут же, на Обсерваторской, побег был — восемь человек ушло…
Наталья посмотрела на девушку. При свете фонаря она увидела худенькое остроносое личико, большие глаза и прядь темных волос, выбившихся из-под берета. И почему-то удивительно знакомым показалось Наталье лицо девушки, как будто она прежде уже встречалась с ней или видела ее в какой-то памятный день.
Девушка подметила взгляд Натальи и сказала:
— Мне в тот день тут побывать пришлось, и все я своими глазами видела… Старушка одна в колонну бросилась…
— Тише, — сказала Наталья. — Конвоир смотрит…
И действительно конвоир смотрел на девушку в берете, смотрел, обернувшись и идя как-то боком.
— Потом, — прошептала Наталья. — Потом поговорим…
И опять они шли молча, и опять позванивали цепи кандальников, и опять впереди в глухих переулках спящего города трещали деревянные колотушки ночных сторожей.
Потом открылась площадь товарной станции, поднялись темные громады пакгаузов и вдалеке засветился зеленый глаз семафора.
Конвоиры не остановили колонну на площади, а прогнали дальше мимо каких-то станционных построек, складов, железнодорожных будок, груд каменноугольного шлака, и вывели пустырями к выходным стрелкам. Здесь, в последнем тупичке, стояли желтые арестантские вагоны, перекрещенные черными полосами.
Арестантов вызывали по одному, обыскивали и по одному отводили к вагонам.
Когда очередь дошла до женской партии и вызвали Наталью, уже начинало светать и на посеревшем небе обозначились неясные очертания весенних облаков.
В женский арестантский вагон Наталья вошла первой. Она забралась на верхние нары и легла у окна, заняв рядом с собой место для девушки в вязаном берете.
7
Если бы в ставке Колчака или в генеральных штабах Антанты кто-нибудь сказал, что к концу апреля армия большевиков не только оправится от поражения под Уфой, но сама перейдет в решительное наступление, его в лучшем случае осмеяли бы или приняли за сумасшедшего.
Для иностранных и белых штабных генералов оперативные карты были чем-то вроде шахматных досок с расставленными фигурами, причем тяжелые фигуры обозначали корпуса и дивизии, легкие — бригады и полки, а пешки — более мелкие подразделения: батальоны и роты.
На этой карте-доске генералы мысленно передвигали фигуры, и если против их коня оказывалась пешка противника, они считали, что на данном участке фронта все обстоит благополучно, что успех обеспечен, и заранее убирали с доски пешку или отодвигали ее по своему усмотрению.
Задача генералов упрощалась тем, что, маневрируя и наступая на карте, они думали и за себя и за партнера по военной игре и совсем не думали за своих солдат, которые наступали не на карте, а по настоящим дорогам войны и в отличие от шахматных фигур имели свои мысли, чаяния и свои желания.
На оперативных картах к концу апреля для белых генералов все складывалось блестяще: армии продолжали продвигаться на запад, под удар тяжелых фигур были поставлены переправы через Волгу, войска Ханжина готовились форсировать великую реку и строили планы окружения 5-й и 1-й советских армий.
Удар тяжелых фигур по переправам был уже продуман генералами, нацелен, и отвратить его, казалось им, не могли никакие случайности.
Многие старшие начальники в белых штабах получили уже награды за весеннюю наступательную операцию, и в оперативных отделах царило настроение веселое и приподнятое. Даже первые неудачи на юге не омрачили настроение генералов и не разрушили их радужных надежд. Они сочли их случайностью и поругивали потерпевшего поражение генерала Бакича, который, не рассчитав сил, поторопился форсировать реку Салмаш, чтобы выйти на Самарскую дорогу. Неудачу при Салмаше генштабисты сочли не заслуживающей внимания, хотя дивизии Бакича потеряли в бою всю свою артиллерию и тысячу пятьсот солдат одними пленными, причем большинство солдат 7-го хвалынского полка при первом же столкновении с красными войсками без выстрела перешли на их сторону.
Забеспокоились генералы только в начале мая, когда под натиском 24-й дивизии красных стали отходить колчаковские полки и на рубеже реки Демы. Теперь и поражение Бакича перестало казаться случайностью в переменчивой игре войны. На сторону колчаковцев перебежал командир 74-й бригады красных — бывший царский офицер в чине подполковника. Он сообщил белому командованию о том, что делается по ту сторону фронта, и раскрыл план операции начавшегося контрнаступления советских войск.
В колчаковском штабе стало известно, что на Восточном фронте красных создана «Южная группа войск», что группой этой командует Михаил Фрунзе и что перед ней поставлена задача ликвидировать угрозу Волге путем глубокого охвата фланга 3-го уральского корпуса колчаковских войск.
Сведения, переданные перебежавшим командиром 74-й бригады подтвердились. В первые же дни контрнаступления красные войска создали угрозу левому флангу 3-го уральского корпуса белых. Командир корпуса генерал Войцеховский был вынужден приостановить наступление и отдал приказ об отходе к Бугульме.
Почувствовав угрозу срыва всей весенней операции, в колчаковской ставке генералы снова засели за оперативные карты. Опять на картах перемещались фигуры корпусов, дивизий, полков и батальонов, опять составлялись планы перегруппировок, передислокации резервов, опять намечались направления «неотвратимых» ударов и опять за красных военачальников наперед решались их действия.
Однако жизнь опрокидывала все расчеты генштабистов. Каждый день приносил новые изменения, которые в штабе не предугадывал и не предусматривал никто. Маневры противника оказывались на деле совсем иными, чем можно было
