Крымское зарево - Александр Александрович Тамоников
Дежурный тяжело вздохнул:
— Каждый день поливают огнем, без передышки стреляют. На четверть часа смолкнут разочек и снова открывают огонь. Сидишь, каждую минуту смерть свою ждешь. Даже ночью голову не высунуть, эти черти не спят, сразу стреляют! Чтоб их пополам разорвало! — Он погрозил своему противнику, который без остановки пробивал их скромную оборону дождем из раскаленного свинца. Показал усеянное пулевыми отверстиями ведро: — Вот поставил наверх, когда дождь был, хотел водички собрать, две недели уже рожу не обмывал. А они даже ведро расстреляли из снайперских винтовок! И не жалко им снарядов, пуль не жалко! Ведро же, воды набрать хотел. Нелюди, звери, фрицы проклятые, чтобы у них все ведра полопались! — Рядовой ругался и ругался, выплескивая накопленную злость на врага, который не давал даже собрать воду для питья.
Молчавший до этого Саша Евсюков вдруг спросил:
— Товарищ командир, а что с Морозко? Он же лежит там. Вдруг… он живой, вдруг ему можно помочь?! У человека очень выносливый организм. Он мог выжить. Главное, вытащить его из-под обстрела. Врачи смогут помочь ему, достанут пули, раны затянутся. Он ведь ждет нас! — Парень говорил все громче и громче, а потом перешел на отчаянный крик: — Вдруг он ждет, он ждет! Он ждет! Мы можем его спасти, вытащить оттуда! Он живой, что, если он живой?! Ему нужна помощь!
Шубин молчал, не знал опытный разведчик, что ответить этому отчаявшемуся парнишке, как объяснить ему, что они не могут спасти Морозко. Даже если он ранен и надеется на помощь своих товарищей. Не подобраться к пятачку, нет прохода, и нет надежды на спасение.
Серое зимнее солнце разорвало тонкий слой туч, в окопе стали видны лица — черные, с засохшей на них грязью. Лицо караульного почти не отличалось от лиц разведчиков, оно было серым от многодневной наросшей грязи и густой щетины.
Захлюпала грязь под сапогами, в окопчик шагнул майор Тарасов:
— Капитан Шубин, доложите о выполнении задания!
На Глеба накатила волна злости, ведь из-за нетерпимости особиста он поторопился, погнал Морозко прямо под пули. Но перекладывать вину за свои поступки разведчик не привык, все-таки он отдал приказ, а не кто-то другой. Поэтому он опустил голову и уставился на свои сапоги:
— Рекогносцировку осуществить не удалось, попали под прицельный вражеский огонь. Немцы открыли стрельбу по группе на середине нейтральной полосы. Лейтенант Морозко погиб при исполнении, застрелен. Младший сержант Стукаленко ранен, направил его на перевязку в сопровождении рядового Гроша.
— Боевая задача не выполнена, рекогносцировка не проведена, «языка» нет, половина группы выбыла из строя. — Энкавэдэшник отчеканил это с раздражением. — А еще ты знаешь, что твой любимчик Зинчук сбежал? Пропал под утро прямо из караула. Никому ничего не сказал, исчез, и все. Объявляю его дезертиром. Разведчики из твоих бойцов никакие, да и ты сам задание выполнить не смог. Что скажешь в свое оправдание, капитан Шубин?
Глеб молчал, из-за пережитой неудачи внутри у него саднило от ярости. Ему сейчас даже разговаривать не хотелось, а уж тем более искать оправдание своей неудаче. Надо думать, как действовать дальше. Как добраться и вынести с поля тело несчастного Морозко и хотя бы похоронить его достойно. Как пробраться в немецкий узел обороны и все же получить информацию о расположении противника. Без нее дальнейшее наступление невозможно, так и будет батальон стрелков сидеть в окопах под дождем из пуль.
Молчание разведчика еще сильнее разозлило особиста. Он несколько часов с нетерпением ждал их возвращения, будучи уверенным, что вот-вот доложит в штаб об успешном проведении операции. А вместо этого полный разгром группы! Тем более под командованием такого опытного разведчика, которому он, майор Тарасов, доверил лично отобранных в разведку бойцов. Особист испытывал злость и разочарование. Уже не обращая внимания на то, что его слышат рядовые, он выкрикнул во весь голос:
— Молчишь, капитан? Сказать нечего? А я тебе говорил, твои сомнения и осторожность приведут к неудаче! Ты не достоин звания советского разведчика, тебя пора списать в инвалиды, а то и в предатели Родины! Ты, видать, Гитлеру решил служить?! Молодых разведчиков под пули бросил, а выкормыша своего отправил на ту сторону к фрицам с доносом! Решил на брюхе ползать перед гитлеровскими генералами?! Секретные сведения им доставлять?! Перебежчик, изменник!
Грязные ладони сжались в кулаки, Глеб все так же не поднимал голову, но все тело его напряглось, готовясь к удару. От ярости кровь ударила в голову, разведчик был потрясен обвинениями в измене. Единственное теперь, что он хотел, — это с размаху врезать Тарасову по лицу и ударом кулака заставить того замолчать. Ударить Глеб не успел: к энкавэдэшнику шагнул Саша Евсюков, на его бледном, перемазанном грязью лице по-детски дрожали от обиды губы:
— Вы что, вы что такое говорите. — От волнения парень совсем забыл и про воинский устав, и про субординацию. Он наивно хотел объяснить особисту, что они только что мужественно, под шквалом пуль пытались выполнить задание, что все его обвинения не имеют смысла. — Мы же там были, я сам там был. Мы почти дошли! И капитан Шубин, он нас вывел обратно, иначе мы все бы там погибли! Мы добудем «языка»! Я уверен, я знаю. Егора ранил немецкий снайпер, разве такое можно подстроить?! Что вы такое говорите, как вам в голову это пришло? — Выросший в интеллигентной семье, Саша был смятен ужасными подозрениями майора, и оттого в его голове был сплошной сумбур. — К холмам не подобраться, уже все нам говорят. Не надо по земле, там мины, там обстрел с холмов. Надо с воздуха, с самолета! Ведь забрасывают же разведчиков с воздуха с парашютами! Я готов прыгнуть с парашютом в тыл врага, я в ДОСААФ занимался, у меня десять прыжков! Я расскажу как, научу других. — От молчания Тарасова, который на несколько секунд оторопел из-за наглости новичка, Евсюков еще быстрее затараторил: — Вы зря не верите и думаете, что капитан Шубин предатель. Задачу боевую невозможно выполнить. Это вам же говорили, из-за этого Морозко погиб! Мы же так все погибнем! Надо по-другому действовать, если не получается с земли, надо с воздуха!
Рот у особиста открылся в беззвучном крике, из-за удивления он несколько секунд не мог выдавить из себя ни одного слова.
